– спросил я.
– Это не передать словами, – горько усмехнулся он. – То был счастливейший день моей жизни.
– А они никогда не испытают этого счастья.
– Почему? У них все еще впереди, со временем…
– Они не станут лейтенантами, если будут подражать вам!
– А вы достойный командир? Вы взорвали станцию, а что толку? Рыбы все равно нападут на Надежду.
– Бог с вами, что вы несете? Когда мы улетали, там не было ни одной рыбы!
– Тогда – не было.
Что, если Толливер прав? Неужели я совершил это ужасное преступление напрасно? Какой кошмар!
– Я не прощу вам этого, – продолжал Толливер, – но я хотя бы понимаю ваши мотивы, а Кан, Стейнер и Росс не понимают. Я знаю, что вы солгали им насчет Вакса.
– Это не ваше дело. – Я отвернулся к дисплею, как бы случайным жестом незаметно смахнул предательские слезы. Неужели взрыв был напрасен?
– А что касается гардемаринов… Я попробую, сэр.
– Спасибо, Эдгар.
Мы сидели в тишине. Мне трудно было говорить, меня терзали сомнения.
– Разрешите идти, сэр? – наконец спросил Толливер.
– Конечно.
Он встал, козырнул, пошел, но задержался у двери, спросил:
– Почему вы позволяете им так относиться к вам?
– Кому? – тупо спросил я.
– Всем офицерам. Они даже не пытаются скрывать своего презрения.
– Они имеют право меня презирать.
– Вы командир корабля! Наведите порядок!
– Прикажете начать прямо сейчас? С вас? Он горько улыбнулся. Я махнул рукой – уходи, не трави душу.
Наконец моя вахта на капитанском мостике закончилась. Я уговорил Анни пойти в пассажирскую столовую. После ужина и бессодержательной болтовни с пассажирами, не побрезговавшими сесть за мой стол, я проводил Анни в комнату отдыха, а сам пошел в карцер. Он не охранялся, потому что кроме Джеренса там никого не было. Я набрал код на замке, вошел. Мальчишка сидел на полу, хотя в камере были и стул, и кровать.
– Ну как, прошла дурь? – поинтересовался я.
– Я уже месяц тут сижу, выпустите, – начал канючить Джеренс.
– Не месяц, а неделю. – Я сел на стул. – Что с тобой делать?
– Ничего.
– Зачем ты так?
– Что «так»?
– Принимаешь наркотики.
– Да просто.
– Ты становишься наркоманом. Неужели тебе наплевать на самого себя?
– Разве это жизнь? Не хочу быть плантатором! Ненавижу плантаторов, ненавижу вас, ненавижу всех!
– Капитан, – раздался из настенного динамика голос Аркин, – лейтенант Кан просит вас зайти к нему в каюту! Срочно!
Проклятье! Даже в карцере нет покоя! Я поспешил на первый уровень в каюту, где жили Кан и Алекс. Дверь была распахнута настежь. На кровати, обхватив голову руками, сидел Алекс. Кан молча показал мне на веревку, привязанную к креплению люстры. Под петлей стоял стул.
– О Господи, прости его, – прошептал я.
– Я вернулся за дискетой… Мистер Тамаров стоял на стуле, – сбивчиво рассказывал Кан.
– Алекс, зачем ты это сделал? Почему не пришел ко мне? Я бы тебе помог…
– Не нужны мне твои подачки! Только я начал осваиваться в Сентралтауне, учиться работать на компьютерах, как ты забрал меня оттуда. Кончится полет, и кому я там, на Земле, буду нужен? Что буду делать? Кем работать? Я ни на что не годен.
– Алекс, я устрою тебя, все будет хорошо.
– Не нужна мне твоя благотворительность!
– Это не благотворительность. Алекс умолк, угрюмо уставился в пол. Наступила неловкая тишина.
– Отведите его в лазарет, – попросил я Кана, – я сейчас же позвоню доктору Заресу и все ему объясню.
Когда они вышли, я закрыл дверь и снял трубку.
Через пару часов я вспомнил о прерванной беседе с Джеренсом, пошел в карцер. Джеренс все так же сидел на полу.
– Что там стряслось? – вяло поинтересовался он.
– Не твое дело.
– Вы прямо как мой папаша, – огрызнулся он.
– Не смей так говорить о своем отце!
– Простите, погорячился, когда сказал, что ненавижу вас.
– Спасибо. Джеренс, твой отец просил меня позаботиться о тебе, но я не знаю, как это сделать.
– Не надо обо мне заботиться. Мне уже четырнадцать лет.
– Где ты достал наркотики?
– Из рюкзака, – ехидно ухмыльнулся он. – Вы же не догадались его проверить.
– Верно, не догадался. Моя голова была забита всякой ерундой: как уничтожить проклятых рыб, как взорвать орбитальную станцию!
– Простите, что так получилось, я доставил вам много хлопот. Мистер Сифорт, вы вернете меня на Надежду?
– Конечно. – Я поморщился от боли в челюсти.
– Жаль. Как это скучно, всю жизнь копаться в земле! Если б вы знали, как я ненавижу плантации!
– А что ты любишь?
– Ничего. Впрочем, есть одна вещь… – Он поднял на меня взгляд. – А не будете смеяться?
– Не буду.
– Мистер Сифорт, я хочу быть гардемарином, как Дерек Кэрр.
– Чушь какая, – невольно улыбнулся я, но, заметив обиженный взгляд Джеренса, тут же спохватился:
– Я не смеюсь, Джеренс. Понимаешь, в чем дело… Твоего отца хватит инфаркт, если он узнает, что ты пошел в армию. А без его разрешения я не имею права взять тебя на службу, ведь ты несовершеннолетний.
– Имеете право. Если несовершеннолетний летит на военном корабле без родителей, то командир корабля становится его опекуном и имеет право решать такие вопросы.
– Откуда ты это знаешь?! – изумился я.
– Спросил у лейтенанта Кана. А помните, как вы взяли на службу двух несовершеннолетних на борту «Дерзкого»? Они ведь не хотели.
– У меня достаточно нормальных гардемаринов, зачем мне наркоман?
– Я не наркоман! – возопил он.
– Хватит! – Я встал. – Утром тебя выпустят. Пока обвинения тебе предъявлять не буду, но если ты еще хоть раз набезобразничаешь, то…
– Что тогда?! – с вызовом крикнул он.
– Тогда я разберусь с тобой по-настоящему.
Я вышел в надежде, что достаточно его припугнул. Гардемарин! Курам на смех. Упаси бог от таких гардемаринов.
28
Утром доктор Зарес снял с моей сросшейся челюсти крепления. Я посмотрел в зеркало, улыбнулся. Боже, как отвратительно!
– Доктор, когда можно начать выращивание новых зубов? – Я не слишком забочусь о своей внешности, но с беззубым ртом смириться не мог. Офицер Военно-Космических Сил не должен шамкать, отдавая приказы.
– Можно прямо сейчас, – ответил доктор. – Но учтите, процедура эта не из приятных.
– Знаю. – Однажды в баре Лунаполиса мне в драке выбили зубы, вот тогда я и познакомился с крайне болезненной методикой их выращивания: в зубные лунки закладывают костную ткань, а потом выращивают эти зачатки ежедневным применением жужжащего приборчика, стимулирующего рост костей.
– Капитан, почему бы вам не привести в порядок лицо? – показал он на мое страшное пятно от ожога, вместо кожи покрытое пленкой. – Удивляюсь, почему вы не избавились от него еще в госпитале?
– Я оставил его как память. А почему вы так настаиваете?
– Потому что оно отталкивает людей. В наше время наращивание кожи столь доступно и просто, что демонстративное ношение такого уродливого пятна воспринимается людьми не иначе, как жеманство, недостойное уважения.
– Не забывайте, с кем говорите! – вспылил я.
– Прежде всего вы мой пациент, а потом уже командир. Если вам так нравится это украшение, носите его! Зубы начнем выращивать завтра.
– Хорошо. Доктор, а что с мистером Тамаровым?
– Я не психотерапевт, капитан. Пока я дал ему успокаивающие таблетки. Может быть, придется назначить психотропные лекарства, но вначале хорошо бы провести исследование на предмет баланса гормонов.
К тем, у кого нарушался гормональный баланс, на кораблях почему-то относились снисходительно, а чаще насмешливо, как к чокнутым. Примерно такие же чувства вызывали они у меня, хотя умом я понимал, что это не правильно. Из-за этого дурацкого предрассудка несколько лет тому назад на борту «Порции» я медлил с согласием на обследование моей первой жены Аманды. А у нее был дисбаланс гормонов. Потом оказалось поздно, она покончила жизнь самоубийством.
Если я не прикажу обследовать Алекса, то в следующем припадке меланхолии он наложит на себя руки, и вина ляжет на меня. Но если дисбаланс гормонов будет выявлен, карьере Алекса конец. Но разве можно сопоставить цену карьеры с ценой жизни? Да и на какую карьеру он может рассчитывать со своей амнезией?
Значит, обследование необходимо. Но допустим, мы с Алексом поменялись местами? Как бы я реагировал, отправь он меня на такое обследование? Нет, на это пойти нельзя.
– Подождите, мистер Зарес, – попросил я. – Вначале я поговорю с ним. Можно?
Доктор кивнул. Я вошел в больничную палату. Алекс спал. Лампа светила в десятую часть накала. Я осторожно, на цыпочках подошел к стулу возле кровати, сел.
Лицо его было совершенно безмятежным, дыхание ровным. Вспомнилось, как я впервые увидел его на «Гибернии». Тогда ему было пятнадцать. Сколько с тех пор он вынес муштры и упреков! Вначале от меня, потом от Филипа Таера. Прожить такую трудную жизнь и умереть молодым? Какая несправедливость!
Я сполз на колени, сложил на груди руки для молитвы. Пожалуйста, Господи, сжалься над ним, верни ему память. Знаю, Господи, что ты не любишь меня, но я ведь не за себя прошу, Со мной делай что хочешь, а его помилуй. Переложи его грехи на меня.
– Давно ты пришел? – послышался вдруг голос Алекса.
Я открыл глаза.
– Ты уже проснулся?
– Только что. – Он положил руку под голову, удивленно смотрел на меня.
– Я тоже только что вошел, – изобразил я улыбку, вставая с колен. – Как самочувствие?
– Устал я… От всего.
– Не делай больше так, а то… – Я запнулся.
– Что тогда?
– Мне будет слишком одиноко без тебя. – Я положил ладонь на его руку. – Пожалуйста, Алекс, не губи свою душу, это великий грех. Наберись терпения.
– Конечно. – Он убрал руку. – Терпение, терпение… Сплошное терпение, бесконечное ожидание. – Он сел, отшвырнул одеяло. – Зачем меня сюда привели?
– Это не карцер, а лазарет. – Может быть, в самом деле запереть его в карцере? Оттуда он точно не сбежит, и повеситься там не на чем.
Когда я рассказал Анни о тяжкой беседе с Алексом, она уверенно заявила:
– Я с ним поговорю! Я знаю, что это такое, когда не хочется жить. Это плохое чувство. Не правильное. Я ему объясню. Знаешь, Никки, когда тебя долго не было, я тоже хотела себя убить. А теперь не хочу. Не уходи больше надолго, ладно? Что ты так смотришь на меня?
– Я тебя очень люблю, Анни. Она прижалась ко мне.
– Никки, обещай, что никогда меня не бросишь. – Произношение ее стало правильным, четким:
– Я не могу без тебя.
Я закрыл глаза и горячо молился. Господи, сделай так, чтобы она выздоровела. Пусть у нее все будет хорошо после моей смерти.
Джеренса освободили и перевели в другую каюту. Алекс все еще лежал в лазарете.
При моем появлении в офицерской столовой все замолкали, разговор обрывался на полуслове, а Томас Росс сразу уходил прочь, чтобы не дышать со мной одним воздухом. Брэм Стейнер снова попросился во временную отставку.
Я регулярно просматривал бортовой журнал. Количество нарядов гардемаринам уменьшилось, а Толливер вообще прекратил их давать. Это меня порадовало.
Моя челюсть страшно болела, зубы медленно прорезывались сквозь распухшие десны. Иногда на короткое время боль уходила, но потом давала о себе знать с новой силой. Однажды я сорвался, накричал на Рикки Фуэнтеса за ошибку в решении задачи по навигации и тут же Весь перекосился от жуткой боли. Томас Росс наблюдал за моими гримасами с демонстративным отвращением. Я послал его на порку к Толливеру. Стейнер выпорол бы слабее.
Дежурить на капитанском мостике я предпочитал в одиночестве. Даже тщательно скрываемое презрение Кана было мне невмоготу.
Время от времени я навещал Алекса, всякий раз со страхом открывал дверь его палаты, но веревки, к счастью, там не оказывалось.
Всего через три дня после выхода из карцера Джеренс устроил дебош в комнате отдыха первого уровня: ругался и прицельно метал в добропорядочных граждан банки из-под напитков. Гардемарин Росс наивно схватил шалуна за шкирку и поволок на второй уровень. Однако Джеренс прикидывался паинькой лишь до лестницы, где снова превратился в отъявленного хулигана и спустил гардемарина по лестнице. Низверженный офицер Военно-Космических Сил распластался и принялся подавать сигналы о помощи стоном. В конце концов три дюжих солата справились с Джеренсом. Лица их сияли. Незапланированное развлечение доставило им массу удовольствия.
Я отволок Джеренса в лазарет. В поисках ампул доктор Зарес обыскал его с ног до головы, и одежду, и тело, а гардемарины обшарили каюту, но наркотиков нигде не нашли.
Я затолкал бедокура в карцер и побрел по кораблю, не чуя под собой ног от усталости; по пути заглянул в столовую, поглазел на поваров, готовивших ужин, потащился дальше. Проходя мимо каюты Стейнера, вяло подумал: а не кинуть ли его тоже в карцер? Пусть поживет там до конца полета. Хотел в отставку – получай. Заглянув в инженерное отделение, я прикрикнул на Сандру, потаращил глаза на экраны, индикаторы и прочую жуть, пошел обратно на первый уровень, остановился у гардемаринской. В эту каюту по традиции капитан имеет право входить только с официальной проверкой. Черт бы их побрал, эти традиции! Я ворвался с воплем:
– Проверка! Смирно!
Первым вскочил Толливер, потом Рикки. На шахматной доске стояла сложная позиция. Значит, играли в шахматы. Доска чистая, койки заправлены безупречно. Молодец, Толливер, старый служака! Впрочем, разве иного можно было от него ожидать? Черт возьми, не к чему придраться! Я вышел вон, хлопнув за собой дверью.
У своей каюты я немного остыл, нервы медленно приходили в порядок. Анни в каюте не оказалось. Где она может быть? Я заглянул в комнату отдыха. Перед компьютером сидел Алекс.
– Привет, Сифорт.
– Привет. – Я заставил себя улыбнуться. – Чем занимаешься?
– Читаю, – показал он на экран. – Справочник колониального фермера.
– Ты же не фермер.
– Я никто. Лучше читать это, чем сидеть без дела. Если прикажешь смотреть в стену, я и это буду делать часами.
– Хватит себя жалеть! – рявкнул я и выбежал вон.
Наступило время дежурства на капитанском мостике. При моем появлении лейтенант Кан встал как положено, отдал честь, но когда сел, развернул свое кресло спиной ко мне.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64