Я облачился в одеяние, взял лампу и углубился в тесный коридор с облицованными мрамором стенами; он был три мили длиной, и мои шаги тревожно отдавались под его гулкими сводами. Наконец я нашел дверь; за ней открылась вереница ступеней; я стал спускаться. После долгого спуска мне показалось, что я вижу впереди какой-то блуждающий огонек. Я укрыл свою лампу и вперил глаза в этот зыбкий свет, но он рассеялся.Без сожалений о прошлом и не страшась будущего я продолжил свой путь, становившийся все труднее. Я по-прежнему двигался по галереям, сложенным из черных тесаных камней и не осмеливался положить конец этому подземному путешествию. Наконец после весьма долгого перехода я достиг квадратного зала. В каждой из его стен на четырех противолежащих точках имелась дверь, каждая своего цвета. Я вошел через северную, черную; та, что напротив, была красной; восточная – синей, а последняя – ослепительно белой. Посреди зала возвышалась некая кубическая масса; хрустальная звезда сверкала в ней. На северной стене была изображена женщина, обнаженная по пояс, бедра укутаны черной тканью с двумя серебряными лентами; она держала жезл, конец которого касался лба мужчины напротив нее. Их разделял одноногий стол. На нем стоял кубок и лежал наконечник копья. Из земли, словно стремясь к мужчине, вырывалось пламя. Одна надпись объясняла смысл изображения, другая указывала, какие меры я должен был принять, чтобы выйти отсюда.Рассмотрев картину и хрустальную звезду, я приготовился выйти в красную дверь. Она открылась с ужасающим скрипом и захлопнулась предо мной. Тогда я попытал лазоревую; та не затворилась, но внезапный звук заставил меня обернуться. Я увидел, как хрустальная звезда заискрилась, взлетела, потом устремилась сквозь белую дверь. Я последовал за ней».
Себастьян поднял глаза от бумаги. Интуиция подсказывала, что описанное им гораздо глубже по смыслу, чем просто сон. Не ему истолковывать это видение. Но оно должно открыть ему то, чего он не знал о себе самом.Месяц назад у него возникла идея изучить в лаборатории, которую он оборудовал в Хёхсте, воздействие щелочной золы на иоахимштальскую землю. Он уже научился производить щелочные соли, прокаливая дробленый известняк, сушеные растения и уголь, и изучал их взаимодействие с различными веществами. Одним из результатов оказалось то, что колодезная вода, отфильтрованная с помощью золы, становилась значительно чище и сохраняла чуть солоноватый, но отнюдь не неприятный привкус.Но если эту золу потом высушить на открытом воздухе, в ней образовывались небольшие кристаллики. Стало быть, там содержатся соли.В тот день Себастьян высыпал щепоть этих солей на слой иоахимштальской земли в фарфоровой чашке, потом закрыл крышкой. Во время операции в другую чашку, с водным раствором солей, случайно упала льняная тряпка. Изучив на следующий день результаты своего опыта, Себастьян установил, что кристаллы солей превратились в тонкую белую пыль, а та, в свою очередь, явно приобрела люминесцентность.Значит, иоахимштальская земля передает свои свойства минеральным субстанциям, с которыми соприкасается. Странно! Но что же это за свойства? Какой тут принцип и в чем его материальная основа?Себастьян перебирал в голове одну гипотезу за другой, но не пришел ни к какому решению. Вытирая крошки земли вчерашней тряпкой, он вдруг заметил, что ее ткань изменилась и стала блестящей – казалось, будто лен побелел и превратился в шелк.Еще одна странная метаморфоза. Конечно, зольные соли не превратили лен в шелк, в этом он был уверен, но, во всяком случае, они ему придали такой вид.В его голове зародилась одна идея. Он немедленно решил сообщить Кобенцлю, что открыл способ облагородить лен и придать ему шелковый блеск. «Нас ждет прекрасное будущее, – писал он шутливо, – если мы ублажим мещан, которые хотят выглядеть богачами; те будут только рады платить дешевле за чулки из поддельного шелка!»Ответ Кобенцля не заставил себя ждать: тот полностью доверял химическому гению графа де Сен-Жермена. Но при этом был уверен, что наилучшее место, где щелочи можно добыть в большом количестве, это область Венеции, где стеклоделы используют их для производства своего знаменитого хрусталя.Здравый совет. Тем не менее, желая избежать путешествия по дорогам, раскисшим из-за таяния снегов и весенних дождей, Себастьян решил подождать лета, чтобы наведаться в Светлейшую республику.А пока продолжил свою «Тринософию»:
«Поднялся сильный ветер, чуть не задувший мой светильник. Наконец моему взору предстало беломраморное возвышение. Я преодолел девять ступеней и с последней увидел необъятное водное пространство, раскинувшееся предо мною. Справа грохотали стремительные потоки; слева низвергался холодный дождь, смешанный с градом. Я созерцал величественный пейзаж, когда звезда, которая вела меня до сих пор, погрузилась в жидкую бездну у моих ног. Мне показалось, что я понял повеление Всевышнего, и я бросился в волны. Незримая рука подхватила мой светильник и удержала его над моей головой. Я боролся с волнами, пытаясь достичь противоположного берега. Слабый свет показался на горизонте, и я удвоил усилия.Но тщетно выбивался я из сил, поскольку едва различимый берег словно отступал по мере того, как я продвигался вперед. Силы начали оставлять меня. Я страшился не погибнуть, но уйти из жизни, так и не получив просветления. Я воздел наполненные слезами глаза к небу и вскричал: «Judica judicium meum et redime, propter eloquium tuum vivifica me!» «Суди суждение мое и выручи меня, пусть слово твое даст мне жить!» (лат.) (Прим. автора.)

Мне едва удавалось шевелить усталыми членами, и я начал тонуть, когда заметил подле себя лодку. Некий муж в богатом одеянии правил ею. Я заметил, что нос судна обращен к берегу, который я покинул. Муж подплыл ближе. Золотой венец блистал на его челе. «Vade mecum, – рек он, – mecum principium in terris; instruam te in via hac qua gradueris». Я сразу же ему ответил: «Bonum est sperare in Domino, quam considere in principibus». «Следуй за мной, князем мира сего, я укажу тебе надлежащий путь». – «Лучше веровать в Господа, чем восседать с властителями» (лат.). (Прим. автора.)

После чего лодка исчезла, и царственный кормчий вместе с нею.Словно новая сила потекла в моих жилах. Я приближался к цели. И достиг берега, покрытого зеленым песком. Серебряная стена вздымалась предо мною, украшенная плитами красного мрамора. Меж ними, в железном кругу, два льва противостояли друг другу на облаке, один красный, другой черный, и, казалось, стерегли помещенный над ними золотой венец. А рядом с кругом находились лук и две стрелы. На боку одного из львов также были начертаны буквы. Я едва начал разбирать эти знаки, как они исчезли вместе со стеной, на которой были изображены». 37. НЕПРИНУЖДЕННАЯ БЕСЕДА О БОРЬБЕС АНГЕЛОМ В ТАВЕРНЕ У МОСТА РИАЛЬТО – Здесь даже вода изукрашена, – заметил Франц.Себастьян удивился, что его слуга знает поэтическое определение bunt. Этот пруссак напоминал вино: со временем становился изысканнее.Но сам он был в Венеции не ради эстетических удовольствий, не для того, чтобы любоваться быстрокрылыми гондолами или голубями. Едва обосновавшись в буржуазном доме неподалеку от площади Сан-Марко, они отправились на остров Мурано, чтобы потолковать со стеклоделами. Там Себастьян, ставший по случаю маркизом Бельмаре, что больше подходило обстоятельствам, выяснил, что здешние ремесленники и в самом деле использовали большое количество натриевой щелочи, частично добывая ее из морских водорослей, которые собирали на берегу Адриатического моря и пережигали вместе с известняком. Велев доставить себе небольшое количество этого вещества, он поэкспериментировал с хлопчатобумажной тканью и достиг даже лучших, чем в Хёхсте, результатов.Через неделю он заключил договор с производителями щелочи. Ему на ум пришло также одно усовершенствование метода: обрабатывать не ткань, а хлопчатобумажные нити, чтобы избежать обычной усадки после замачивания. Не теряя времени, он отправился по ближайшим бумагопрядильням и изложил свой замысел, показав образчики обработанной ткани. Выдумку приняли с воодушевлением. Как и предполагал Себастьян, поддельный шелк был весьма заманчив для всех, кто желал щеголять, но при этом не разоряться.После потери Кипра, Крита и Морей в войнах с турками за два последних века Светлейшая республика пестовала теперь больше коммерческий, нежели воинственный дух. Блестящая победа в битве при Лепанто, прославленная великолепной гигантской фреской Тинторетто во Дворце дожей, не послужила ничему.Венеция отныне сторонилась воинской славы. Ее купеческое сословие изрядно разбогатело на морской торговле, кораблестроении, производстве дорогих тканей и одежды, ювелирных изделий, духов… Короче, предметы роскоши в Светлейшей республике пользовались таким спросом, что Сенату пришлось ввести суровые правила: дабы венецианцы не соперничали между собой, ввергая себя в ненужные расходы, им было запрещено под страхом денежных штрафов, если не тюрьмы, выставлять напоказ свое богатство; выходя из дому, полагалось надевать черный суконный плащ, табарро, скрывая от глаз ближнего возможные излишества в одежде.Улицы и каналы чернели строгими плащами.Некоторые тщеславцы тем не менее заказывали себе табарро на шелковой подкладке, по преимуществу ярко-красной, и ловким движением все же показывали прохожим свою состоятельность. Увы! Особая тайная полиция выслеживала ослушников и доносила властям: «Вчера вечером, в такой-то час, в таком-то месте мессер Имярек прилюдно распахнул свой табарро, показав шелковую подкладку вишневого цвета и свое шелковое платье, а также золотую цепочку для часов, украшенную алмазами». Нарушитель незамедлительно получал денежное взыскание и приказ больше так не делать.Равным же образом в казино Ридотто всем игрокам полагалось носить маски, чтобы их головокружительные ставки оставались анонимными. Так что уже нельзя было посплетничать, что накануне мессер Пинкопаллино поставил триста дукатов в экарте, заставив пожелтеть от зависти тех, кто поставил только десять. Конец самодовольному соперничеству и стремлению переплюнуть друг друга.Город кишел полицейскими в штатском и шпионами.Узнав все это от соседей, Франц предупредил своего хозяина; Себастьян же заявил, что просто очарован этой униформой – табарро. Он желал остаться в Венеции незамеченным. Впрочем, он и так воздерживался от ношения драгоценностей, отправляясь каждое утро на фабрику наблюдать за работами. Его собственная маска и блеск, который с ней ассоциировался, не должны были вредить его делам.А они, похоже, шли идеально: благодаря его системе поставщики становились одновременно и его клиентами; так что затоваривание из-за отсутствия спроса Себастьяну не грозило.Оставалось только подыскать помещение. Он быстро нашел, что нужно, на севере города, в Каннареджо, и по совету прядильщиков нанял старшего мастера, который, в свою очередь, нанял рабочих. Прибыв в конце апреля, через пять недель Себастьян оказался во главе предприятия, на котором трудились девяносто восемь человек. Способ, который он использовал, был прост: мотки ниток на два часа замачивали в чане со щелочью; нить становилась белой, блестящей и даже более гладкой, избавляясь от прежних изъянов. После просушки ее отправляли ткачам.На сей раз он был единственным хозяином своей фабрики. О чем незамедлительно сообщил Александру. Производители льна из долины По прознали об изобретении и увеличили список его клиентов. Начала поступать прибыль; ее переправляли в Амстердам через посредство одного местного банка, которых, разумеется, в Венеции хватало.Проводимые в трудах дни маркиза Бельмаре были долгими, а вечера короткими, за исключением воскресений, когда он позволял себе прогуляться по площади Сан-Марко вдоль Прокураций, глядя на толпу венецианцев, потягивающих шоколад в кафе Куадри.Хоть Венеция и слыла городом удовольствий для богатеев значительной части Европы, Себастьян даже внимания не обращал на казино Ридотто, где нувориши и путешественники спускали целые состояния из праздности и тщеславия. Что касается любовных похождений, к которым располагал город, то достаточно было лишь прислушаться получше: половина мужских бесед на английском, немецком или французском были рассказами о мучительных разочарованиях. Как и во всех портах, доступных прелестниц тут было слишком много, а Себастьян отнюдь не стремился подцепить от них дурную болезнь или какую-нибудь другую хворобу. Ведь даже если они были чисты телом, это еще не значило, что таковы же и их помыслы: после первых же забав они плели истории о ревнивых братьях и потерянной невинности. И тогда приходилось изрядно раскошелиться, чтобы выпутаться из затруднения, или, того хуже, жениться на якобы забеременевших девицах.Все это его ничуть не прельщало: фабрика работала слишком хорошо, чтобы портить себе удовольствие, тратя доходы от нее на волокитство.Но он предупредил Франца, обычно составлявшего ему компанию, которая его вполне устраивала:– Остерегайся, друг мой, некоторых мушек в уголках губ: они часто скрывают шанкр.Франц кивнул, насмешливо сокрушаясь. У этого хладнокровного пруссака был острый глаз и не менее острый язык, а его язвительные замечания о повесах, слонявшихся по площади с наступлением вечера, стали единственным настоящим развлечением Себастьяна.– Вы только взгляните на ту старую красотку, что идет со стороны Часовой башни под ручку с каким-то юнцом. Ставлю в заклад мое жалованье, что это вовсе не ее сынок. Если бы она была его матерью, то не штукатурила бы себя, как стенку, и не мазалась, как каретное колесо. Судя по его хлыщеватому виду, это одно из местных удобств. И я не слишком удивлюсь, если он вскоре удерет в Триест с ее драгоценностями…И так далее. При всем своем увлечении философией Себастьян не мог удержаться от смеха, слушая, как Франц разделывается с гуляками на площади. «К чему философия, если она сторонится действительности?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51