Лица не разберёшь, но видно, что насупленный.
– Нагловато себя ведёте, любезный, – пробурчал он. – Нарушаете право частной собственности.
– Кто вы такой, чёрт побери? Почему нас преследуете?
Незнакомец удивлённо хмыкнул, протянул сигареты.
– Закуривайте, раз уж вломились.
– Я спрашиваю, кто вы такой?
– Ох как грозно, жуть берёт… Да вы, наверное, сами обо всём догадались, Виктор Николаевич.
– Я, может, и догадался, а вы будьте добры ответить.
Мужчина, видя, что не беру сигарету, закурил сам. Щёлкнул зажигалкой, на миг осветив толстые губы и скулы как у бульдога.
– Экий вы беспокойный, Виктор Николаевич… И что вам не спится с юной кралей?.. А что вы, собственно, хотите услышать?
– Кто вас послал? Зачем?
– Несерьёзный вопрос. У нас у всех хозяин общий. Не к ночи будь помянут.
– И что он вам поручил?
Мужчина поёрзал на сиденье, устраиваясь поудобнее. Затянулся сигаретой. По тону чувствовалось, что разговор доставляет ему удовольствие.
– Наивный вы человек, Виктор Николаевич. Неужто все писатели такие? «Кто поручил, зачем следите?..» Вы на что же надеялись? Натворили таких дел – и гуляй, Витя, по белу свету вольным соколом? Нет, дорогуша, так не бывает. Не по масти сыграл.
– Если всё так просто, почему выпустили из России? Почему там не разобрались?
– Я, как и ты, Витя, человек маленький, подневольный, в тонких материях не разбираюсь. Но по своему разумению ответить могу. Когда-нибудь видел, как кошка с мышкой играет? Никогда ведь, стерва, сразу не придушит. Медленно убивает, помучает сперва. В этом самый кайф. Наш хозяин всё предусмотрел, и этот разговор тоже. – В его голосе зазвучало восхищение. – На длинный поводок посадил. Каприз владыки.
– И что потом?
– Ничего… Утром в Хитроу сдам вас по цепочке – и беги дальше, Витёк, пока ноги держат… Ха-ха-ха!
Смех был искренний, дружеский, как у человека всем довольного и расположенного к людям.
– Дай покурить, – попросил я.
– Вот и правильно, покури, чего кочевряжиться…
Дымили молча. Мне было о чём подумать. Но и ему, как оказалось, тоже.
– Слышь, Витёк, не обидисси, если спрошу?
– Ага.
– Как девку ублажаешь? Гутарили, вроде тебе инъекцию сделали противомужицкую? Или набрехали?
– У тебя что, тоже с этим проблемы?
– Не-е, ты что?! Да я пять тёлок подряд обслужу на едином дыхании. Просто так интересуюсь, для общего развития.
– Тебя как зовут?
– Какая разница. Всё одно больше не увидимся.
– Тоже верно… Не хочешь по рюмашке хлопнуть? Тут есть бар за углом, я днём приглядел.
– Почему нет? – охотно согласился безымянный. – Но с условием: платишь ты, Витёк. У меня с наличкой облом.
– Какой разговор, брат.
До бара действительно рядом, но почти квартал проехали, чтобы найти, куда приткнуть машину. Наконец, свернув в боковую улочку, втиснулись между джипом и крытым молочным фургоном. Местечко укромное, лучше не придумаешь. Напротив какого-то продолговатого одноэтажного здания, похожего на конюшню. На здании светилась изогнутая в полукольцо неоновая вывеска.
Пока ехали, я достал из-за пояса джинсов тяжёлую штуку, доверительно вручённую Трубецким до сих пор ещё не нашедшую применения. Забавно, с этим чёрным пистолетом и на том же самом месте, на пупке, я играючи проскочил обе таможни. Понимаю, не всякий поверит, но это так. Риск был неосознанный. Благодаря уже, видимо, хроническому помутнению мозгов в Шереметьево-2 я вспомнил о пистолете лишь в тот момент, когда шли на посадку, в помещении, где пассажиров пропускают через металлоискатель. Засуетился, решил, вот и конец путешествию, покрылся испариной, но там скопилось много народу, и пожилой погранец, видно, утомлённый ловлей террористов, раздражённо сделал отмашку мне и ещё кому-то – дескать, не путайтесь под ногами, давайте сюда – и чуть ли не в спину протолкнул мимо ловушки. В Англии получилось хитрее. Я намеревался избавиться от пистолета в самолёте (может, запихнуть куда-нибудь в сортире или спрятать на полке), но заспался, и когда спохватился, было уже поздно, самолёт шёл на посадку. Пришлось шепнуть Лизе, что у меня под рубахой контрабанда. Какая, спросила. Я ответил, добавив, что пистолет не мой, Трубецкого, не успел вернуть. Ничуть не растерявшись, Лиза пододвинула свою довольно вместительную дамскую сумочку: положи сюда! Я запротестовал, но Лиза строго сказала: «Клади, я знаю, что делаю».
Улучив момент, когда никто не смотрел, я запихнул пистолет в сумочку и задёрнул молнию.
Как Лиза пронесла пистолет, толком не проследил. Но, видимо, выручил встречающий нас господин с рыжими усиками и с чёрной шевелюрой. Он, по всей видимости, обладал какими-то особыми полномочиями, встретил нас возле трапа. Лизу узнал, и она его узнала, они даже обнялись. Меня Лиза не представила, показала глазами, чтобы следовал за ними. Этот господин и провёл её через таможню, сверкнув каким-то документом в открытой ладони – международный, оказывается, жест. Он же посадил в машину, которая доставила нас в пансионат, но сам с нами не поехал. Позже Лиза объяснила, что это один из давних знакомых её семьи. Я не стал выяснять, какой семьи и чей знакомый, меня это, честно сказать, мало волновало. К этому времени у меня уже выработался стойкий рефлекс, который можно назвать «уклонением от избыточной информации», свойственный большинству руссиян, узнавших за годы реформ, почём фунт лиха.
В пансионате, едва оставшись одни, мы заспорили, что делать с пистолетом. То есть оба понимали, что надо от него избавиться как можно скорее, но Лиза хотела, чтобы мы сделали это вместе (ей так, видите ли, спокойнее), а я с туповатым, запоздалым достоинством утверждал, что это чисто мужская проблема.
Лиза уступила, и я унёс пистолет к себе. Держал сперва в ящике комода, под постельным бельём, а позже, когда оброс вещами, переложил в элегантный саквояж с цифровыми замками. Будто чувствовал, что расставаться с ним рано.
Вот и пригодился бесценный дар Трубецкого.
Мужчина обернулся с переднего сиденья, по-прежнему не только безымянный, но и безликий. Лишь в глазах, как у волка, две алые точки.
– Не вздумай мудрить, писатель, понял, нет? Я к тому, что…
Я не мудрил, спустил предохранитель и поверх сиденья два раза выстрелил ему в грудь. Звук был как у дважды лопнувшего баллона, и руку оба раза сильно дёрнуло. Но никто не прибежал узнать, в чём дело, не завыли полицейские сирены, и в окнах конюшни не вспыхнуло ни единого огонька. Ночная тишина в Лондоне такая же, как в подмосковном лесу.
Мужчина со вздохом завалился набок, упёрся головой в панель управления. Убийство не произвело в моей психике никаких изменений и не вызвало сильных эмоций. Во всяком случае, я не стал размышлять о смысле жизни, подобно Григорию Мелехову над убитым австрийцем. Зато, как читал в детективах, тщательно обтёр пистолет носовым платком и оставил его на заднем сиденье. Вышел из машины, аккуратно, стараясь не хлопнуть, прикрыл дверцу и быстро, не оглядываясь, избегая освещенных мест, зашагал обратно к пансионату.
Надеялся, что вряд ли кто-то заметил, как я уходил и как вернулся.
У себя в номере собрал вещи, потом умылся и побрился в ванной, с любопытством разглядывая себя в зеркале. Ничего примечательного. Сухое благодушное лицо руссиянина, изборождённое преждевременными морщинами от тщетных усилий выдавить из себя раба и проникнуть в семью цивилизованных народов. Естественно, будучи в здравом уме, в человека с таким лицом невозможно влюбиться, если не приравнивать любовь к инфекционному заболеванию.
Из комнаты постучал в смежную с Лизиным номером стену. Один раз и второй. Через несколько секунд она ответила на стук. Ещё через минуту я был у неё.
Лиза истолковала мой визит неправильно, с лихорадочно сверкнувшими глазами бросилась ко мне в объятья. Какое-то время мы молча целовались и обнимались. Она что-то шептала, я что-то отвечал Невпопад, чувствуя, как тяжелеет, оседает на пол её упругое тело, как оно изнывает в моих руках.
Наконец опомнился.
– Лиза, душа моя, пожалуйста… Надо быстро собраться – и смываемся отсюда.
– Что случилось?.. До самолёта ещё несколько часов.
– Мы не полетим на этом самолёте, изменим маршрут… Лиза, можешь мне поверить и не задавать лишних вопросов?
– Конечно, могу, конечно… Только не волнуйся… – Видно, прочитала на моём лице нечто такое, чего не видела прежде. Торопливо раскрыла чемодан и начала складывать вещи. Ночная рубашка в розовый горошек трогательно обрисовывала её фигурку, в этой рубашке она казалась особенно хрупкой, худенькой, совсем ещё девочкой…
Через полчаса, не попрощавшись с хозяйкой, мы покинули гостеприимный пансионат и затерялись в прохладных предрассветных британских сумерках…

* * *

Из телеграфного сообщения: «Автокатастрофа под Афинами. В ночь на 7 сентября произошла драма на загородном шоссе в десяти километрах от города. Автомобиль марки „понтиак“, взятый накануне напрокат в Афинах, на большой скорости не вписался в поворот и, проломив бетонное ограждение, рухнул на каменное дно каньона. От удара машина загорелась, оба находившихся в ней пассажира, мужчина и женщина, погибли на месте. Причины аварии и личности погибших устанавливаются. Уже известно, что оба – беженцы из России…»
Из газеты «Москоудемократикус». Статья независимого журналиста Джека Киселькова «Олигархи тоже плачут». «Один из громких политических скандалов, связанный с именем господина Ободдуева, получил неожиданную развязку. У всех на памяти взбудоражившее московскую общественность известие о том, что для написания своей биографии знаменитый магнат привлёк некоего Виктора Антипова, бездарного литератора, не брезговавшего помещать свои опусы в маргинальных черносотенных изданиях (да и где бы ещё опубликовали его галиматью?). Неизвестно, кто порекомендовал господину Оболдуеву этого так называемого писателя, но очевидно, что не нашлось рядом человека, который удержал бы его от опрометчивого шага… Как и следовало ожидать, история закончилась печально. С ответственнейшей работой псевдолитератор, естественно, не справился, зато обобрал доверчивого мецената до нитки (по слухам, одного столового серебра вывез из загородного поместья на двести тысяч долларов). Но мерзавцу и этого показалось мало. Попутно он соблазнил несовершеннолетнюю дочь хозяина, невинную двенадцатилетнюю девочку, и каким-то образом сманил её в Европу. Бедное дитя, можно ли её осуждать? Хорошо известно, как подобные господа, пекущиеся якобы о благе народа, сочиняющие никому не нужные книжонки, а на самом деле не имеющие ничего святого за душой, умеют обольщать и пускать пыль в глаза. И всё же Бог, как говорится, шельму метит. Сексуальный литератор-маньяк утащил свою жертву в Грецию, но недолго наслаждался детскими прелестями. На радостях напившись, по своему обыкновению, водки (о диких пьяных дебошах Антипова с содроганием вспоминают завсегдатаи Дома писателей), он повёз её кататься на угнанной машине и, не справившись с управлением, нашёл свой подлый конец на дне живописного греческого каньона, увы, похоронив вместе с собой и предмет своих низменных страстей… Легко представить безутешное горе отца, у которого она была единственной дочерью, не считая, разумеется, незаконных отпрысков, для коих господин Оболдуев, как известно, на собственные средства, как всегда, не афишируя своё благородство, открыл замечательный Дом сиротки на Фрунзенской набережной…»
Из интервью господина Оболдуева в популярном телешоу «Слезинка ребёнка». Постоянная телеведущая – Маша А., автор нашумевшего бестселлера «Как я была замужем за своей подругой Лялей».
МАША (жеманясь и пуча глаза). Леонид Фомич, разрешите прежде всего выразить глубокое соболезнование. Как женщина, у которой, к счастью, не было детей, я хорошо понимаю, что значит потерять единственного ребёнка.
ОБОЛДУЕВ. Благодарю за участие.
МАША. В нашу передачу приходят тысячи писем от телезрителей, бесконечно звонят телефоны. Вся страна скорбит вместе с вами.
ОБОЛДУЕВ (смущённо кланяясь). Народец у нас сердобольный, руссияне, одним словом.
МАША. Как образно сказано, Леонид Фомич! Кстати, многие телезрители, скорбя вместе с вами, всё-таки выражают надежду, что на следующих выборах вы непременно будете баллотироваться на пост президента. Позвольте и мне присоединиться к ним.
ОБОЛДУЕВ. Пожалуй, преждевременно об этом говорить: до выборов два года.
МАША (лукаво посмеиваясь, подкрашивая губы). У нас игровое шоу, давайте представим, что выборы завтра. Кого вы в таком случае рассматривали бы как своего главного конкурента? Ведущие политологи утверждают в один голос, это был бы не кто иной, как господин Чубайс.
ОБОЛДУЕВ (слегка озадаченный). Анатолий Борисович? Что ж, достойная кандидатура. Он много сделал для отечества, и, думаю, его потенциал далеко не исчерпан. С другой стороны, у Анатолия слишком доброе сердце, он натура романтическая. Чтобы покончить с нынешним беспределом и навести порядок в стране, нужны совсем иные качества.
МАША (восторженно). О-о-о!
ОБОЛДУЕВ (увлекаясь). Сказки о гуманных правителях, пекущихся о смягчении нравов, – это, извините, для дураков. Если не держать руссиян в железной узде, они быстро превращаются в орду, в неуправляемую стаю диких зверей. Тогда им и Сорос не указ. Что поделаешь, такова реальность.
МАША. Звучит сурово, но большинство наших корреспондентов, думаю, согласятся с вами… Леонид Фомич, передача у нас не политическая, скорее философская… Разрешите вернуться к вашей личной трагедии… Многие телезрители до сих пор недоумевают, как могло случиться, что такой мудрый человек, как вы, не разглядел в этом, прошу прощения, писателе обыкновенного педофила. Ведь вы сами ввели его в дом. Это как-то не укладывается в голове.
ОБОЛДУЕВ. Видите ли, Маша, вы правильно заметили, что вопрос философский, мировоззренческий. Можно ли вообще в чём-нибудь доверять творческому интеллигенту? Или это просто животное, коему ничего не важно, кроме удовлетворения физиологических потребностей?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53