У меня денег не было, и жить к тридцати шести годам я так и не научился. Грустный итог.
Невесть откуда подобрался к ногам дог Каро. Я присел на ступеньку и осторожно почесал у него между ушами. Пёс покосился красноватым глазом, зябко засопел и тоже перевёл могучее туловище в сидячее положение. Ну что, брат, говорил его мутноватый взгляд, опять чего-то натворил? Мы с ним давно подружились и частенько, когда выпадала минутка, беседовали на отвлечённые темы. Каро был внимательным слушателем, и, кроме того, это было единственное живое существо в поместье, которого я не боялся. Если ему что-то не нравилось в моих рассуждениях, он лишь пренебрежительно сплёвывал на землю жёлтые слюни.
– Видишь ли, дружище, – сказал я на этот раз, – обстоятельства, видимо, складываются так, что скоро нам придётся расстаться. Правда, если повезёт, меня зароют в одну из этих прекрасных клумб, куда ты любишь мочиться. Самое удивительное, Каро-джан, я сам себе не могу объяснить, зачем ввязался во всё это. Сочинитель хренов. Неужто алчность так затуманивает мозги, как думаешь?
Под тяжестью вопроса пёс покачнулся и издал короткий хриплый рык, похожий на воронье «кар рк».

Глава 11 Год 2024. Одичавшее племя

В первый день одолели лесом тридцать вёрст с лишком и к вечеру вышли к заброшенной деревушке, где от большинства домов остались лишь обгорелые головешки. По всем приметам, сюда давно, может быть, уже несколько лет, не ступала нога человека, и это понятно. Оставляя зачищенные населённые пункты, миротворцы повсюду разбрасывали гуманитарные гостинцы: отравленные консервы, взрывпакеты, замаскированные под курево, баллончики с газом «Циклон-2» в виде пасхальных яичек, а в колодцы сливали быстродействующие яды новых поколений. Газеты писали, что должно пройти не меньше трёхсот лет, чтобы природа в этих местах вернулась в естественное состояние, пригодное для жизни.
Они разглядывали мёртвую деревню с бугорка возле леса, подступившего к ней вплотную. Пониже деревню огибала безымянная речушка, казавшаяся оттуда, где они стояли, чёрной асфальтовой лентой с неровными краями.
– Видишь кирпичный дом? – сказала Даша. – Совсем целый. Как думаешь, почему?
– Мало ли, – ответил Климов. – Может, пластитом накачали. Дотронься до двери – и рванёт.
– Вряд ли, Митенька. Что-то тут не так. Даже стёкла в окнах не побитые. Давай поглядим.
– Зачем? – спросил Митя для порядка, хотя понимал, что ей просто не хотелось коротать первую ночь в лесной чащобе. Его любопытство тоже было задето. Не в обычаях у миротворцев оставлять посреди общего разора нетронутую домину. Их тактика известна: хороший руссиянин тот, у кого ни кола, ни двора. Действительно, здесь что-то не так.
– Интересно же. Давай посмотрим, Мить.
– Вдруг ловушка?
– Какая, Мить? Ты же видишь, здесь аура спокойная.
Улица, заросшая по пояс травой и лопухами, вроде подтверждала её правоту, но внушала добавочные опасения. Лесные обитатели всегда рыщут в оставленных человеком местах, ищут, чем поживиться, а тут ни единого следочка. И в воздухе опасная, ничем не нарушаемая тишина, словно они подступили к заражённой зоне.
– Если боишься, – предложила Даша, – давай одна схожу. Ты только подстрахуешь.
– Давно так осмелела?
– Мить, я устала… а там, наверное, кровать. Печка. Ужин приготовлю.
– Из чего? – Он старался смотреть на неё как можно строже. – Кстати, какое ты имеешь право говорить, что устала? Знаешь, что бывает с теми, кто устаёт?
– Знаю, Митенька, но ты ведь не сделаешь это со мной, правда?
За день пути они отдыхали всего два раза. Один раз разожгли костёр и попили настоящего сладкого чая с чёрными сухариками. Второй раз просто посидели на пеньках, выкурили по сигаретке, но без дури. Обычная махра. В рюкзаках у них был запас еды дней на пять: консервы, соль, сахар, сухари. Из огнестрела Истопник ничего с собой не дал, но у Мити за поясом торчал короткий плотницкий топорик, а Даша прятала под курткой нож из нержавейки с наборной ручкой. Это правильно. Если бы их поймали с чем-то таким, что стреляет, то и допрашивать бы не стали. Ещё у них имелись волосяные силки на любого мелкого зверя, а также рыболовные принадлежности: леска, крючки, грузила. Впрочем, вопрос пропитания перед ними не стоял. Начиналось лето. Лес легко накормит даже таких неумёх, как они.
Разговаривали мало, и разговор большей частью почему-то сводился именно к этой теме: что Даша имеет право делать, а что не имеет. И ещё – не так уж, видно, мудр учитель, раз послал её на такое ответственное задание. На язвительные выпады Мити девушка отвечала с обычной для «матрёшек» покладистостью. Он только и слышал от неё: увидишь, Митенька, я тебе ещё пригожусь…
К кирпичному дому подобрались задами, продравшись сквозь заросли крапивы. Вспугнули стайку голубей, давно разучившихся летать, жирных и неповоротливых. Митя успел двух прихватить палкой, свернул им хрупкие шейки и сунул за пояс – вот и ужин. На завалинке возле дома на вечернем солнышке грелись коричневые змейки с черными головками. Даша охнула, ухватилась за Митино плечо.
– Ты чего? – не понял он.
– Боюсь. Вдруг кинутся?
.– Не дури. Они не ядовитые. Но это хорошо, что они здесь.
Внутрь проникли через заднее оконце, которое Митя ловко выставил вместе с рамой, воспользовавшись своим топориком. Быстро обследовали оба этажа, подсобку, кухню, заглянули во все углы – никаких сюрпризов. Более того, никаких следов погрома. Правда, бедновато. На все пять комнат (две наверху и три внизу) несколько стульев, один деревянный лежак, застеленный серым шерстяным покрывалом, и два стола – один в большой комнате на первом этаже и второй на кухне, рядом с газовой плитой. Здесь же, у плиты, стояли два газовых баллона с туго закрученными вентилями. Повсюду, во всех помещениях, чистота, как после генеральной уборки. В большой комнате на стене единственное украшение – портрет пожилого печального мужчины с белой бородкой, вставленный в потемневшую от времени раму.
– Кто это? – шёпотом спросила Даша.
– Икона. Никола-угодник, – ответил просвещённый Митя. – Не нравится мне всё это.
– Ой, мне тоже, – согласилась Даша. – Давай сбежим отсюда.
Настораживала именно прибранность, ухоженность дома, даже полы издавали влажный запах недавно вымытых. Словно хозяева навели порядок и вышли ненадолго прогуляться. И ещё – как во всех деревенских домах, пусть и кирпичных, здесь полагалось быть печи, что подтверждала и труба на крыше, высокая, с жестяным козырьком, но печи не было. Вдобавок входная дверь была заперта изнутри на массивный железный засов, что вообще не поддавалось осмыслению. Краем уха Митя что-то слышал о виртуальных ловушках наподобие рыбных садков, с лягушкой на дне, которые оккупанты расставляли тут и там на очищенных территориях для заманивания и поимки беглых преступников. Возможно, кирпичный дом – одна из таких ловушек. Тогда где-то тут должна быть замаскированная записывающая аппаратура. Возможно и другое: дом сам по себе является капканом, способным умерщвлять и аннигилировать угодивших в него руссиянчиков. Если так, то чего он ждёт? Почему не расправился с ними сразу?
– Бежать поздно, и нет смысла, – сказал он. – Если это западня, то мы уже в ней.
– Не хочу, – заныла «матрёшка». – Митенька, не хочу умирать. Я только жить начала.
– Никто не спрашивает, чего ты хочешь, – отрезал Митя.
Он бросил на кухонный стол голубей и велел заняться ими. Сам обследовал баллоны и подключил шланг к плите. Чиркнул спичкой – над горелкой взвился синий огонёк. И никакого взрыва – напрасно Даша в ужасе присела на корточки и закрыла лицо ладонями.
В углу стоял железный бидон с водой. Митя понюхал, слил немного в пригоршню, пригубил. Гнилью не пахло, нормальная вода, но этому он уже не удивился. Кого-то здесь определённо ждали, не обязательно их с Дашей.
За ужином все страхи отступили. Жирное, чуть горьковатое голубиное мясо, запечённое в собственном соку, нежные сладкие косточки, чай с солоноватыми сухариками – пир горой. На закуску – по целой сигарете, показавшейся дурманнее вина. Даша смотрела на него влюблёнными глазами.
– Митенька, хорошо-то как, правда? А говорят, нет счастья на свете. Да вот же оно.
Утолив голод, Митя начал испытывать всё усиливающуюся тяжесть в паху, но мужественно боролся с собой. Нельзя показывать Даше свою слабость.
– Лихо ты управилась с голубями, – похвалил он. – Вас в «Харизме» что же, и готовить учили?
– Нет, Митенька. Нас учили только одному: возбуждать и удовлетворять клиента. В большой строгости держали. Клиент недоволен – первый раз прощали. Второй раз – на привалку. Что это такое, тебе лучше не знать.
– Догадываюсь, – буркнул Митя. – Ты стерилизованная?
– Конечно, как же иначе. У нас все девочки стерилизованные. Почему спросил?
– Нипочему, к слову пришлось.
На втором этаже, где стояла кровать, улеглись под шерстяное покрывало на поролоновый матрас. Некоторые свойства мутантов остались при них: в темноте оба видели так же хорошо, как днём. Митя лежал на спине, чувствуя непонятную вялость, душа его притихла. Даша ёрзала, вздыхала. Не понимала, почему он медлит.
– Тебе помочь, Митенька? – заботливо прошептала.
– А ты хочешь?
– Я всегда хочу, я же изменённая. От меня не зависит. У «матрёшек» психика функциональная. Заводимся с пол-оборота.
– И тебе всё равно с кем?
Дикий выскочил вопросец, но Даша ответила без раздумий:
– Я себя за это презираю.
– Ага, понятно. – С тяжким ощущением, что с ним происходит что-то противоестественное, противоречащее здравому смыслу, Митя выпал из реальности, отключился.
Проснулся – и в первое мгновение показалось, что продолжается сон, как это бывает при передозировке «экстези». Весь дом – стены, потолок, пол – светился, точнее, был пронизан розовым излучением, и слегка вибрировал, как лодка на тихой волне. Даша ровно дышала, глаза закрыты, грудь мерно вздымалась и опускалась. Но кроме них в комнате было ещё одно живое существо: благообразный старец с белой бородой согнулся на стуле рядом с кроватью и смотрел на него, чуть склонив голову, подслеповато щурясь. Он был удивительно похож на Николая-угодника на иконе. Митя попытался сесть, но тело не слушалось. Как ни чудно, страха он не испытывал, одно только любопытство. И тоска вдруг отступила, грудь наполнилась чистым, свежим дыханием.
– Здравствуйте, – поздоровался Митя. – Это, наверное, ваш дом? Извините, что мы без спросу завалились.
Старец ответил не сразу, пожевал губами и забавно чесанул затылок длинными, как у пианиста, пальцами.
– Нельзя сказать, что дом мой, – ответил глухо и с некоторым напряжением. – Всеобщий. Кого впустит, тот и жилец.
– Почему его не разрушили?
– Дом появился позже, когда ушли окаянные.
– Дедушка, можно спросить, кто вы такой?
– Можно, почему нет. Зовут меня дед Савелий, я в здешних местах вроде соглядатая. Приставлен для охраны реликвий.
– Кем приставлен, дедушка?
– То нам неведомо… – Чем-то вопрос старику не понравился, он насупился, но тут же лицо смягчилось, вокруг глаз побежали озорные лучики. – Больно ты, Димитрий, говорливый для мутанта.
– Откуда вы знаете моё имя?
– Какой тут секрет, ежели положено напутствие тебе дать.
Розовое свечение в доме мерцало, голова у Мити кружилась. Глянул на Дашу: по-прежнему спит беспробудным сном, а ведь они разговаривают громко, не таясь.
– Какое напутствие, дедушка Савелий?
– Такое напутствие, чтобы знал, куда идёшь и зачем.
– А вы знаете?
– Я-то, может, знаю, да сперва хотел тебя послушать, Димитрий.
Митя ещё раз попробовал привстать, но опять неудачно. У него мелькнула мысль, что всё это могло быть лишь изощрённой формой допроса с помощью направленной галлюцинации. Метод современный, отработанный во многих странах при проведении гуманитарных операций. Митя, естественно, о нём слышал, но в России он применялся редко из-за дороговизны. Руссиян обычно допрашивали либо через «Уникум», либо дедовскими способами, используя обыкновенные пытки.
– Нет, Димитрий, об этом не беспокойся. – Старик перестал чесаться, вместо этого начал заботливо оглаживать пушистую, как снег, бородёнку. – Я не из тех, кто за тобой гонится.
– Зачем тогда допытываетесь?
– Не так уразумел, Димитрий. О твоём задании нам всё известно. Несёшь кудеснице весточку от Димыча, мы это одобряем. Но надобно убедиться, тот ли ты посредник, какой нам нужен.
– Кому это – вам?
– Не спеши, Димитрий, всё узнаешь в положенный срок. Сейчас некогда калякать по-пустому. Ответь на самый простой вопрос: как понимаешь суть быстротекущей жизни, а также смысл происходящих в мире перемен?
– Извини, дедушка Савелий, никогда об этом не думал. Некогда было. Двадцать лет, как всякий руссиянин, от смертушки спасаюсь, какой уж тут смысл.
– Верю, – чему-то обрадовался старец, – так и должен отвечать. А помышлял ли ты когда-нибудь, Димитрий, что ты не вошик, а человек, сотворенный по образу и подобию?
– Какой же я человек?
Митя почувствовал раздражение не столько от никчёмного разговора с таинственным стариком, взявшимся невесть откуда, сколько оттого, что никак не мог овладеть своим телом. Он давно привык к разным видам насилия, умел перемогаться и терпеть, но внезапная недвижимость, паралич мышц казались почему-то особенно унизительными. Похоже, стойкое душевное просветление влекло за собой всё новые нюансы, и сейчас в тонких структурах психики возродилось то, что прежде называлось самолюбием. Знобящее и неприятное ощущение.
– Какой я человек, – повторил он уныло, – когда меня все гонят, плюют в рожу, издеваются кто как хочет, а я никому не могу дать сдачи? Истопник – вот человек, а не я.
– Ты хотел бы стать таким, как Димыч?
– Такими, как он, не становятся, ими рождаются.
– Тоже верно. – Старец расцвёл в улыбке, из глаз пролились голубые лучи, под стать мерцанию стен. – Только, Димитрий, каждый на своём месте хорош, коли помнит отца с матушкой.
– Человек! – Митя завёлся, талдычил своё. – Какой я человек, если ты меня к кровати пригвоздил и я пошевелиться не могу?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53