Медленно повернувшись вместе со своим креслом, он с минуту разглядывал письменный стол, постукивая пальцем по покрывающему его стеклу, потом поднял на Эрика жесткий, колючий взгляд.
– Не валяйте дурака, – резко сказал он. – Вы работали на нас и получали за это деньги. Если вы недовольны, можете в любое время уходить на все четыре стороны. В любое время. Но все, что вы сделали, все, что вы придумали, и все, что вы сконструировали, является собственностью компании. Если вы через пять минут умрете, мы найдем другого человека и получим патент на его имя. Не все ли равно, на чье имя будет патент? Мы патентуем не имя, а новые изобретения, а они – наша полная собственность. Так что нечего вам хвастаться своей силой и показывать мускулы, тут у каждого мускулы побольше ваших. Намного больше! А теперь бегите, запаковывайте ваши экспериментальные станки и готовьте их к отправке «Фидер-Джон».
Он остановился, чтобы перевести дух, лицо его налилось кровью.
– Я хочу дать вам еще одну возможность попытать счастья, так как про себя я уже решил, что у вас далеко не блестящие способности. А может быть, у вас нет одного качества, совершенно необходимого человеку, получающему жалованье. Это – ощущения, что ты являешься частью чего-то очень большого, что гораздо больше и важнее тебя самого, и с этим большим спорить и бороться нельзя, надо быть верным и преданным ему! Вы слишком большой индивидуалист, если хотите знать!
– Мне кажется, иметь отчетливо выраженную индивидуальность не так уж плохо.
– Для меня – может быть, – огрызнулся Тернбал. – Но не для вас.
Он окинул его пристальным взглядом и вдруг сделал то единственное, что могло сейчас успокоительно подействовать на Эрика, кипевшего злобой и возмущением, – заговорил ласковым, задушевным тоном.
– В чем дело, сынок? – мягко сказал он, встав из-за стола и подойдя к Эрику. – Ну хорошо, мы оба погорячились. Вы же человек с головой, вы сами понимаете, что к чему. Вы знаете, что компания обязана платить вам жалованье за ваши лучшие изобретения и больше ничего. Это ваша работа. Почему вы так расстроены? Что у вас на душе? Скажите мне, – настаивал он.
Эрик бессильно опустился в ближайшее кресло.
– Да, черт возьми, вы меня загнали в тупик! – сказал он, раскачиваясь всем телом, словно от мучительной боли. Но на самом деле он почувствовал, что напряжение, владевшее им последние два года, внезапно исчезло, и он как-то сразу изнемог и ослаб. Злость прошла, вместе с нею иссякли и силы, но боль стала такой острой, что он опасался, как бы у него не хлынули слезы. Он ненавидел этого толстяка с его крутой волей, однако его ласковый тон был похож на огонек, вспыхнувший в пещере, окутанной мраком ненависти, и Эрик чувствовал, что не может уйти от этой притягивающей к себе теплоты, пусть даже обманчивой и неверной.
– Не знаю, – хрипло сказал он. – Я ожидал совсем другого. Я надеялся, что вы создадите новую фирму для производства моего станка. А почему бы и нет? – добавил он. – Почему бы вам не оставить станок за собой?
– Зачем же рисковать, когда мы можем играть наверняка? – рассудительно заметил Тернбал. – Прежде всего, новые законы о налогах могут в конце концов задушить новую фирму. И во всяком случае, – подчеркнуто сказал он, – у меня нет на примете никого, кто мог бы управлять такой фирмой, и так, как мне нужно, да еще знал бы особенности этого станка.
Намек был достаточно ясен, но Эрик в порыве самоунижения захотел во что бы то ни стало выслушать из уст Тернбала всю горькую правду.
– Нужно ли, чтобы я назвал вам свою кандидатуру? – спросил он. – Вы чертовски хорошо знаете, что я сам метил на эту должность.
– Никогда в жизни, – медленно сказал Тернбал, покачивая головой. – За это время я к вам хорошо присмотрелся – вам совершенно наплевать на интересы предприятия, Эрик, ваше отношение к нему в корне неправильно. Вы подошли бы к делу, как к научной проблеме. Вы бы стали исследовать, что такое делец и какие пружинки приводят его в действие. Потом вы бы стали подражать дельцам-заправилам и случилось бы одно из двух: либо вы действовали бы плохо и запутались окончательно, либо отлично наладили бы дело и тогда бросили бы работать на меня. Вы бы немедленно присвоили эту фирму себе, уж я знаю. Значит, и в том и в другом случае мне бы все время пришлось быть начеку. Нет, пусть уж лучше кто-нибудь другой отважится иметь с вами дело. Что же касается Американской компании, то вы тут на своем месте, на нем вы и останетесь. Мне очень жаль, но это так.
Эрик страдальчески повел шеей и промолчал.
Он думал о том, сколько труда вложил он в это изобретение, сколько дней он мучительно бился над этой проблемой и как редко бывали у него минуты торжества. Он поставил на карту даже свои отношения с Сабиной, он рисковал ее потерять, так как постепенно становился ей чужим. Он, не задумываясь, растоптал все надежды и будущее другого человека – Зарицкого. Если б он не перебил патент у Зарицкого, его купила бы Американская компания или Арни, и это изменило бы всю жизнь незадачливого изобретателя. И ради чего он проявлял такую жестокость? – спрашивал себя Эрик. Но сейчас он забыл бы все, лишь бы добиться одного.
– Я разговариваю с вами, – сказал он, – а перед глазами у меня все время стоят полки, на которых пылятся мои чертежи и расчеты, и забитый досками станок, валяющийся где-нибудь на складе. – Он покачал головой. – И мне кажется, что я смотрю на свою собственную могилу. Послушайте, мне все равно, какая компания и кто будет ее возглавлять. Только пустите этот проклятый станок в производство, пусть им пользуются люди! Вы доверяете Фрэнки Хопперу, так не надо даже новой фирмы, пусть мой резец производит завод «Гаскон». Умоляю вас, сделайте это, ради бога! – Эрик встал, заранее не веря в победу, но решив выдержать борьбу до конца. – Ну хорошо, мой станок в теперешнем его виде не найдет сбыта. Но позвольте мне хотя бы довести его до такого состояния, когда его можно будет пустить в производство. Дайте мне поработать над ним еще несколько месяцев, а затем уж хороните его.
– Нет, – в голосе Тернбала сквозило раздражение. – Он уже нам не принадлежит. Какой нам смысл давать фирме больше, чем ей полагается, и за ту же цену?
– Вы спросили меня, что у меня на душе, вот я вам и говорю. Я долго не понимал, чего я хочу. Сначала я думал, что хочу иметь как можно больше денег. Примерно с месяц назад мне казалось, что я хочу иметь авторитет и прочное положение. Но мне и в голову не приходило сомневаться в самом главном… Никогда в жизни я не думал, что мое изобретение положат на полку.
Тернбал хлопнул рукой по столу.
– Ну, вот видите! Как раз об этом-то я и говорю. Ваше отношение к делу в корне неправильно. Ну скажите, зачем вам теперь печалиться об этом станке? Само собой, это ваше дитя. Но поймите же, черт вас возьми, ведь это и есть успех. Раз компания нашла его ценным, он окупается в стократном размере. Вот в чем суть, а вы никак этого не возьмете в толк, – жалобно произнес он. – Вам даже наплевать на прибавку жалованья. И хоть бы вам дали в десять раз больше, вам все равно наплевать!
Эрик поглядел на него, усмехнулся и безнадежно покачал головой.
– Мне бы хотелось сейчас разозлиться, хотелось бы так рассвирепеть, чтобы разнести этот дом на куски. Но я не могу, – устало сказал он. – Я словно парализован.
– И очень хорошо, а то нам пришлось бы надевать на вас смирительную рубашку, – хихикнул Тернбал, надеясь вызвать у Эрика улыбку, и продолжал ласковым, но непреклонным тоном: – Ну, идите домой, выпейте чего-нибудь покрепче, расскажите жене о прибавке и ложитесь спать. А завтра придете ко мне и скажете, сколько времени вам нужно, чтобы освободить лабораторию для нашей бухгалтерии. Ужас, как у нас тесно, совсем места не хватает. Ну, идите же сюда, давайте-ка руку и забудем обо всем, что мы говорили и думали друг о друге.
Он протянул Эрику короткую толстую руку, его красное лицо расплылось в застенчивой ребяческой улыбке. Эрик взглянул на него и вопреки своей воле, вопреки глубокому инстинктивному отвращению пожал теплые пухлые пальцы, радуясь, что у него есть такой все понимающий друг, хотя он смертельно ненавидел этого друга и готов был его задушить. Грудь его теснили самые противоречивые чувства, и, казалось, слезы вот-вот выступят на глазах.
– Ну, теперь как будто обо всем договорились? – весело и добродушно спросил Тернбал.
– Да, мистер Тернбал. Теперь мне все понятно, – почти шепотом произнес Эрик.
Это можно было принять и за покорность, и за иронию. Эрик увидел, что в глазах Тернбала мелькнуло сомнение. Затем на его жирном лице снова появилась улыбка – он решил принять эти слова за покорность, и оба молчаливо согласились пока что на этом покончить.

5

Эрик медленно и понуро побрел к себе. Войдя в лабораторию, он тихонько притворил дверь и долго стоял возле нее, спиной к комнате, где все напоминало ему недавнее прошлое. Здесь в каждую мелочь был вложен его труд, его переживания, его напряженная мысль. Молчаливый ряд инструментов был как бы дневником, из которого предстояло вырвать все страницы и развеять их по ветру.
Эрик подошел к тяжелой, еще не совсем законченной модели станка и тихонько провел по ней пальцами. Потом он положил на станок руку и прижался к ней лбом, медленно и безутешно покачивая головой. Долго он стоял так, почти не шевелясь. Он думал о Зарицком. Еще недавно он ненавидел и боялся этого человека. Но как только ему удалось опротестовать патент, страх и ненависть исчезли, и сам Зарицкий перестал для него существовать. С беспощадной откровенностью Эрик признался себе, что никогда и не вспомнил бы о нем.
Вот так же теперь думали о нем самом Тернбал и О'Хэйр. До сегодняшнего дня он их смущал, они опасались, как бы он случайно не стал хозяином положения. И пока существовали эти опасения, он был для них живым человеком, которого приходилось уважать и с которым нужно было считаться. И то, что они признавали за ним потенциальную силу, в свою очередь заставляло его чувствовать себя еще сильнее. Но теперь победа осталась за ними, они добились ее, даже не вступая в бой, а он раздавлен и уничтожен. Для них он больше не существует.
Если б не его собственный поступок с Зарицким, он, вероятно, стал бы утешаться мыслью, что Тернбала и О'Хэйра замучат совесть и страх, который, говорят, вызывает в победителе его жертва. Это действительно успокоило бы его самолюбие, и он мог бы тешить себя надеждой, что когда-нибудь роли переменятся. Но теперь ему было совершенно ясно, что такого не бывает, что все это лишь миф, созданный побежденными, и с тех пор в него верят только побежденные, – миф, лживая выдумка, служащая утешением для слабых и нерешительных, потому что в ней как бы содержится обещание будущей победы в уплату за немедленную капитуляцию. Нет, победитель всегда только торжествует, радуется своей добыче и равнодушно хоронит мертвецов. Эрик с радостью ухватился бы за этот миф, если бы только мог. Но ведь он сам без труда стал таким же бесчувственным, как Тернбал и О'Хэйр, и если он мог так бесцеремонно покончить с Зарицким, то, конечно, для Тернбала и О'Хэйра, после того как они заключили сделку, он, Эрик, утратил всякое значение. Сегодня, прощаясь с Эриком у лифта, Арни уже смотрел на него как на неодушевленный предмет.
Эрик стоял посреди лаборатории, оглушенный сознанием собственного ничтожества. Он чувствовал, что прошел уже высшую точку своей карьеры, и отныне будет сотни раз повторять то, что делал сегодня, с той только разницей, что сегодня в нем еще сохранилась та внутренняя жизнерадостность, которую дает вера в светлое будущее. Отныне ему суждено затеряться в безликой толпе, знать свое место и держаться за то, что ему выпадет на долю.
Несколько времени спустя, стоя в переполненном вагоне электрички и глядя на дурацкие рекламные объявления, он попробовал бороться с этой парализующей внутренней вялостью. Он был похож на человека, объятого глубоким сном, но и во сне смутно вспоминающего о предстоящем ему наутро деле.
Придя домой, Эрик осторожно снял легкое пальто и шляпу, как бы сознавая, что этой одежде придется служить ему еще очень долго. Из столовой доносилось звяканье посуды, там накрывали на стол. Эрик смутно подумал, как он скажет обо всем Сабине. Столько лет они прожили вместе, он так давно ее знает и все-таки не может предсказать заранее, как она себя поведет и кому будет больнее, ей или ему.
Повесив пальто и шляпу в стенной шкаф, Эрик обернулся и встретил пристальный взгляд Сабины.
– Где Джоди? – ни с того ни с сего спросил он.
– Джоди ужинает в гостях. – Тон ее был мягок и ласков. Эрик прошел мимо нее в гостиную. – Что с тобой, Эрик? – спросила она, не спуская с него озабоченного взгляда. – Тебе нездоровится?
– Нет, ничего, – сказал он. – Я просто устал.
Не зажигая света, он сел в кресло и прикрыл глаза рукой, стараясь собраться с мыслями. Сабина неподвижно стояла у двери. Ему захотелось, чтобы она подбежала к нему и прижала его голову к своей груди.
– А у меня приятная новость, – сказала она, но голос ее звучал неуверенно.
Он быстро поднял голову. Может быть, пока он добирался домой, ему звонил Тернбал? Но пробудившаяся было в нем надежда тотчас же растаяла, как пена на отхлынувшей волне.
– Какая новость?
Услышав его безжизненный голос, Сабина сдвинула брови.
– Звонил Хьюго Фабермахер. Они с Эдной венчаются в понедельник, как только приедут в Нью-Йорк, и он просит нас с тобой быть свидетелями. Знаешь, судя по голосу, он никогда еще не был так счастлив.
Эрик, уже не владея собой, порывисто встал с кресла и молча отошел к окну. Слезы застилали ему глаза, он ничего не видел, кроме ослепительно ярких, расплывавшихся точек. Он заговорил быстро и взволнованно:
– Ну, так я чертовски рад, что мне не пришлось с ним разговаривать.
– Почему?
– Почему! Да потому что, как бы я его ни уважал, он все равно оказался бы передо мной в глупом положении. Он обманывается насчет одной вещи, которая для него важнее всего в жизни.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81