Эрик робко поставил ее на место, отметив про себя, что на полке стоит примерно двадцать таких книг, а всех полок больше десятка.
– Над какой темой вы работали? – медленно спросил он.
– Данные о спине из сверхтонкой структуры лития, – бросил Морроу через плечо, и Эрик, ровно ничего не поняв, поглядел на него с уважением. Морроу прочел все эти книги, прошел сквозь это горнило и уже имеет докторскую степень, – а лет ему не больше двадцати пяти.
– А теперь что будете делать?
– Поеду в Гарвард. Только что мне предложили там неплохое место. Здешняя потогонка имеет одно достоинство – получаешь основательные знания. Если, конечно, хватает сил выдержать до конца.
– А разве есть такие, что не выдерживают?
Морроу поглядел на Эрика бесстрастным взглядом.
– Пятьдесят процентов сбегает, – с расстановкой, точно произнося приговор, сказал он, – двадцать пять процентов стреляется, а остальные двадцать пять постепенно сходят на нет.
Морроу поднял с полу парусиновый рюкзак, набитый книгами, тетрадями, перепечатанными на машинке рукописями и разными бумагами, которые он решил разобрать как-нибудь в другой раз. Рюкзак он перекинул через плечо, поддерживая его одной рукой, две теннисные ракетки в прессах сунул под мышку, а в свободную руку взял портативную пишущую машинку. Затем радушно протянул Эрику для пожатия указательный палец.
– Пока, сынок, – сказал он. – Ничего, не робей! Когда станет невмоготу и все будет казаться в черном свете, думай о Копернике.
– Какого черта, он давно умер.
– Верно! – ликующе воскликнул Морроу. – Ну и умище у тебя – прямо стальной капкан. Далеко пойдешь. Ну пока, увидимся на ближайшем заседании Физического общества.
Морроу вышел, сгибаясь под тяжестью своей ноши, и Эрик остался один. Он поглядел на четыре пустых стола и подумал о тех людях, с которыми ему придется работать. Вдоль стен тускло поблескивали пыльные стеклянные шкафы – там стояли приборы, демонстрируемые на лекциях студентам: гальванометры, блоки, весы, шкалы, измерительные линейки и камертоны. Впервые Эрик вдруг ощутил в себе мучительную неуверенность. Он снова взглянул на внушительные полки с книгами, которые ему предстояло прочесть и понять, и поразился своей безрассудной самонадеянности. Даже при мысли о том, что нужно еще попробовать третий ключ, лицо его не прояснилось, и щелканье замка, отдавшееся громким эхом в гулком коридоре, не могло отвлечь его мыслей от книжных полок.
Он снова медленно вошел в комнату и долго глядел на книги, читая и перечитывая заглавия на корешках. Наконец он решительно вынул ту самую объемистую монографию, которая произвела на него такое гнетущее впечатление, и, взяв ее под мышку, зашагал к лифту. И хотя это был всего третий этаж, он вставил свой ключ в скважину для вызова и, ожидая, пока лифт, его собственный лифт, спустился вниз, принялся тихонько, но уверенно насвистывать сквозь зубы. Книга оказалась совсем не такой тяжелой, как он думал.


ЧАСТЬ ВТОРАЯ

1

В тот день, когда у профессора Фокса был назначен прием, которым он отмечал каждый год начало занятий, Эрик проснулся в таком волнении, словно в его жизни должен был произойти решительный поворот. Ему предстояло впервые встретиться с людьми, с которыми придется работать не один год. В общежитии бурлила шумная жизнь – в коридоре слышался топот ног, голоса, смех; с теннисных площадок непрерывно доносился глухой стук мячей. Занятия должны были начаться через два дня, и всю прошлую неделю в общежитие съезжались его обитатели.
Погода переменилась: после чудесных теплых дней наступила жара и духота. Раскаленное небо подернулось дымкой, сквозь которую пробивались неяркие, но палящие лучи солнца.
В половине двенадцатого в комнату Эрика вошел аспирант последнего курса Томми Максуэл, высокий молодой человек с лицом грустного клоуна и копной жестких рыжих волос.
– Вы Горин, не так ли?
Эрик кивнул.
– Меня зовут Максуэл. Фокс сказал мне, где вас найти, и велел взять на свое попечение. Мы можем отправиться к нему вместе, если вы не против.
Максуэл говорил медленно и тягуче, но лицо у него было живое и подвижное, и смеялся он быстрым беззвучным смехом. Эрик просиял; он был польщен этим визитом и рад, что проведет часы ожидания не один; кроме того, его томило любопытство.
– Скажите, – спросил он, – что будет вечером у Фокса? О чем там говорят, например?
Максуэл пожал плечами и усмехнулся.
– О чем угодно. Но если вы полагаете, что вас ждет что-то особенное, то ошибаетесь. До того как я поступил сюда в аспирантуру, я преподавал в Вашингтонском колледже и знаю, что такое профессорские приемы. Не ждите никаких чудес.
Эрик слегка нахмурился и порывисто отошел к окну.
Обернувшись, он пояснил Максуэлу:
– Я вовсе не думаю, что, как только я войду в комнату, все будут смотреть на меня с восхищением и спрашивать друг друга: «Кто этот замечательный молодой человек? До чего он, должно быть, талантлив, до чего умен!» Знаете, как мечтают в детстве. Но у меня такое ощущение, будто я сегодня приобщаюсь к чему-то очень большому, будто предстоит официальная премьера, а я ни разу даже не бывал на репетициях!
Он поглядел на улыбающегося Максуэла, затем вдруг спросил:
– Что, в сущности, значит быть здесь аспирантом?
Подумав с минуту, Максуэл стал перечислять: аспирант загружен преподавательской работой, но одновременно должен проходить специальный аспирантский курс, причем эти занятия требуют такого же напряженного труда, как и преподавание; потом для соискания ученой степени надо сделать какую-нибудь исследовательскую работу. Экзамены, которые предстояло Эрику сдать до получения докторской степени, Максуэл перечислил очень спокойным тоном, и от этого они показались еще внушительнее.
– Одним удается довести дело до конца, другим – нет. Это зависит от того, чего вы хотите.
– Я хочу довести дело до конца, – просто сказал Эрик. – Я хочу получить ученую степень и продолжать исследовательскую работу. Я хочу заниматься научной деятельностью.
Максуэл пристально поглядел на него:
– Вам никогда не случалось передумывать?
Эрик засмеялся.
– Бывает, конечно, но не в тех случаях, когда речь идет о деле, которое я себе избрал. По-моему, для меня сейчас самое лучшее – сразу же наметить тему и приступить к научной работе.
– Видите ли, вам это будет трудновато, – медленно произнес Максуэл, усмехнувшись неопытности Эрика. – Вас возьмет к себе в лабораторию какой-нибудь профессор, над его темой вы и будете работать. Всех кандидатов на докторскую степень прикрепляют к лабораториям. Из них профессора берут помощников для своей научной работы.
– Как же я узнаю, кого из профессоров мне выбрать?
– Положим, выбирать-то будут они. Но здесь почти во всех лабораториях интересно, – продолжал он. – Тут ведется исследовательская работа по всем отделам физики, кроме ядерной, да и то доктор Хэвиленд собирается организовать ядерную лабораторию, как только вернется из Англии. Сейчас он работает в Кэвендишской лаборатории в Кембридже, – там лучше всего поставлена работа над атомным ядром.
– Хэвиленд? Не слыхал этого имени. Кто он такой?
– Увидите его сегодня у Фокса. Раньше он работал здесь, у нас, но когда пошел в гору, решил уехать за границу, посмотреть, над чем там работают, и, вернувшись в Колумбийский университет, заняться настоящим делом. Он приехал в Америку всего несколько недель назад и скоро опять уедет в Англию на год. Он может стать крупным ученым, если захочет, но вся беда в том, что у него слишком много денег. Конечно, деньги – неплохая штука, только они часто мешают работать как следует. Хэвиленд – парень с головой. А ведь страшно много зависит от человека, с которым работаешь.
– Ядерная физика, – задумчиво сказал Эрик. – Может быть, это именно то, что мне нужно. – Он немного помолчал, потом в упор посмотрел на Максуэла. – Скажите, когда вы сюда пришли, спрашивал вас Фокс, почему вы хотите стать ученым? Он всем задает этот вопрос?
Максуэл явно удивился.
– Нет. Вот уж никогда не слыхал, чтобы кто-нибудь интересовался, почему мы решили стать учеными. По-моему, ответ ясен сам по себе или, наоборот, связан с такими вещами, о которых не совсем удобно говорить. А что, разве Фокс вас об этом спрашивал?
– Да, – не сразу сказал Эрик. – Хотел бы я знать почему.
– И не пытайтесь раскусить Фокса. Когда он вам что-нибудь говорит, вы большей частью даже не понимаете, о чем идет речь. А через несколько лет вы вдруг обнаруживаете, что поступаете именно так, как он вам предсказал. Я был уверен, что поеду в Гарвард, Принстон или к Корнеллю – куда-нибудь, где есть крупные лаборатории. Но два года назад Фокс сказал, что я вернусь в Вашингтонский колледж, и так оно и вышло. И я страшно этому рад, – спокойно добавил он.
– Почему?
Максуэл замялся. Ответ его прозвучал резко:
– Потому что я собираюсь жениться, и мне нужно будет кормить семью, вот почему. Я уже вам сказал, что когда-нибудь и вы, возможно, будете думать иначе. Я, например, твердо знаю, что сейчас мне больше всего на свете хочется жениться. Вам, наверное, лет двадцать – двадцать один? Мне двадцать шесть, а какие-нибудь пять лет иногда могут иметь огромное значение, для меня они решили все. Конечно, если б я в свое время не надумал играть наверняка и не взялся за такую пустяковую проблему, которую легко разрешил бы любой, тогда, может, все сложилось бы иначе.
– Вы уверены, что Хэвиленд будет сегодня у Фокса? – помолчав, спросил Эрик.
Максуэл с недоумением взглянул на Эрика, не понимая, какая связь между этим вопросом и тем, что он сказал. Потом, видимо, поняв, в чем дело, он медленно, немного грустно улыбнулся и кивнул головой.
– Что ж, попытайте счастья, – сказал он. – Желаю вам удачи. Конечно, он может дать вам тему посерьезнее, чем та, что была у меня. – Он отвернулся. – У нас еще уйма времени. Хотите, сыграем в теннис или поплаваем в бассейне? А может, просто побродим?
На душе у Эрика стало нехорошо. Он чувствовал, что больно задел Максуэла, и был готов на все, лишь бы загладить свою бестактность.
– Для ясности, – заявил Максуэл, – скажу вам прямо – я лично хотел бы перекинуться мячом.
– Прекрасно, – ответил Эрик, обуреваемый великодушием, – а потом поплаваем.
– Ладно, – дружелюбно согласился Максуэл.
Эрик проводил его взглядом до двери и сказал вслед:
– А если останется время, мы еще и побродим.

2

В просторной квартире Фокса все дышало старомодным уютом. Окна выходили на реку, и полуспущенные маркизы торжественно и плавно колыхались под легким речным ветерком. Лепные гирлянды украшали стены и высокие потолки, мебель была из черного дуба.
В ожидании гостей Фокс, молчаливый и задумчивый, рассеянно шагал взад и вперед по гостиной, то берясь за книгу, то откладывая ее в сторону. Иногда он слабо улыбался в ответ на болтовню жены, как бы желая улыбкой вознаградить ее за то, что слова ее пролетали мимо его ушей.
Негритянка-горничная в накрахмаленном белом переднике и сером платье провела Эрика и Максуэла в гостиную, где Фокс и его супруга принимали гостей. Эрик первый раз в жизни видел нью-йоркскую квартиру, и все в ней восхищало его. Максуэл отошел в сторону, а Эрик стал разглядывать собравшееся общество. Кое-кого из факультетских профессоров он уже знал в лицо, но до сих пор встречался с ними только в кабинетах и лабораториях, и все они казались ему учеными, окруженными ореолом славы, которую приносят знания и успех. Сейчас он видел их в другом свете, такими, какими они бывают в повседневной жизни, и почти все они в его глазах как бы уменьшились и превратились в обыкновенных людей. И только профессор Фокс выделялся среди прочих – в нем было нечто такое, что не могло не привлечь к себе внимания. Он двигался медленно и размеренно; разговаривая с кем-нибудь, подолгу глядел собеседнику в лицо, но взгляд его постепенно затуманивался и становился рассеянным. Жены в противоположность мужьям очень отличались друг от друга. Одни были одеты безвкусно и крикливо, другие выглядели так, словно пришли на чаепитие, устроенное церковью для прихожанок, принеся с собой испеченные специально для этого случая пироги, иные сидели с ошеломленным видом, словно возможность отдохнуть от домашней возни и детского крика казалась им таким чудом, что их больше ровно ничего и не интересовало – лишь бы посидеть сложа руки в относительной тишине. Было и несколько довольно изящно одетых дам.
Через несколько минут Эрик заметил, что в общем мужчины довольно молоды. Трудно определить, кто из них имеет звание профессора, кто просто преподаватель и кто аспирант. Максуэл в другом конце комнаты вел какой-то серьезный разговор с тремя молодыми людьми, по виду одного с ним возраста.
Прислушиваясь к болтовне и звяканью фарфора, Эрик увидел нескольких знакомых и поклонился им издали. Фокс провел его по гостиной, на ходу представляя гостям, но Эрик еле успевал разобраться в потоке имен, так как эта процедура совершалась очень быстро.
Ему приходилось то и дело напоминать себе, что эти мирно беседующие люди и есть тот синклит чародеев, которому герольд должен возвестить его имя. Совсем непохоже на то, что он ожидал, однако он старался поддерживать в себе радостное волнение. Ведь прием еще не кончился, а временами он слышал такие интересные разговоры, что совершенно забывал о себе. Маленький невзрачный человек, по фамилии Раби, который недавно вернулся из Германии, где пробыл несколько лет, рассказывал о Штерне. Как только Эрик понял, что речь идет о том самом Штерне, с именем которого связан знаменитый опыт Штерна – Герлаха, он навострил уши, терзаясь беспокойством, что, должно быть, многое упускает, так как не понимает всех намеков. Некий Квимби упомянул о том, что Принстонский университет собирает данные об умственном развитии людей различных профессий.
– Да, я слышал об этом, – сказал профессор Уайт. – Выше всех по своему развитию стоят математики, потом физики. Профессора английской литературы – в самом конце, после врачей и дантистов и, представьте, даже после инженеров.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81