К тому же ему приятно было в этом институте, где он чувствовал себя чужим, поговорить о проблемах физики с настоящим физиком.
Ему дали здесь временную работу и приняли в число членов института, главным образом чтобы создать прецедент. Институт в основном занимался медицинскими исследованиями, но биологи задумали расширить штат за счет физиков и математиков и постепенно свести число медиков до незначительного меньшинства. И первым шагом в этом направлении был отпуск средств для приглашения нескольких безобидных, не участвующих ни в каких интригах ученых-физиков. Фабермахер отлично понимал, что играет роль своего рода приманки, но это его не беспокоило. Работа в институте означала для него спасение от гнетущей опеки Эрла Фокса. Он держался в стороне от всех институтских интриг; эта борьба страстей волновала его не больше, чем воинственные крики мальчишек, доносящиеся с детской площадки.
И все же, несмотря на это новое ощущение независимости, ему казалось, что его жизнь уперлась в непроходимый тупик. Он переживал период мучительной усталости и глубокого отчаяния, и только какая-то внутренняя стойкость еще связывала его с жизнью.

Все это время Хьюго регулярно посещал клинику Маунт-Синаи, где его лечили рентгеном. Там его укладывали ничком на черный, покрытый каучуком стол и в течение нескольких минут пропускали через его тело невидимый очищающий поток мощных лучей. Хьюго относился к своей болезни философски. Он сравнивал таинственного микроба, порождающего в его крови враждебные клетки, с кровожадным тираном, которого в открытой схватке удавалось перехитрить и на время смирить; но после каждой такой схватки организм Хьюго становился еще чувствительнее к следующему приступу. Когда он уехал из Кемберленда в Чикаго, чтобы встретиться с Эдной, новый приступ болезни поразил спинной мозг и вызвал паралич, но через несколько месяцев в результате облучения его здоровье снова временно восстановилось. Хьюго столько раз в своей жизни смотрел смерти в глаза, что ни мучения, ни сама смерть уже не пугали его.
Единственное, чего он не мог вынести, – это страдания в глазах Эдны, когда она ухаживала за ним. Беспомощный, обреченный на полную неподвижность, он подолгу смотрел на Эдну и в сотый раз давал себе клятву никогда не жениться на ней. Лучше уж насильно вытолкнуть ее из своей жизни, чем доставлять ей такие мучения.
Более или менее поправившись, Хьюго по приглашению Фокса приехал в Нью-Йорк – сам он был слишком апатичен, чтобы искать себе работу в другом месте. Он снял маленькую комнату, очень похожую на ту, в которой жил много лет назад, и снова, как тогда, почти все время стал проводить в физической библиотеке, где мог забыться и уйти от жизни в мир, созданный его разумом. Фокс навестил его всего один раз, он зашел, чтобы сообщить о вакансии, открывшейся в одном научно-исследовательском институте. Фокс не сказал ничего ни за, ни против этой работы, но, насколько можно было судить по его грустному безучастному лицу, не сомневался в том, что Фабермахер примет это предложение.
Перейдя на другую работу, Фабермахер внезапно ощутил потребность в дружбе и человеческом участии. Эдна должна была приехать не раньше чем через два месяца. Поселившись в Нью-Йорке, Хьюго с первого же дня подавлял в себе желание повидать Горинов и только теперь позвонил к ним и попросил позволения зайти. Он застал Сабину одну, но в этой нью-йоркской квартире ему сразу стало не по себе. В Америке он привык к скромному уединению и всегда находил у Горинов обстановку, мало чем отличавшуюся от его собственного жилья, если не считать уюта и жизнерадостности, которые вносила в свой дом Сабина.
Но нынешняя их квартира была похожа на роскошный орнамент, вылепленный на пышном фасаде американского процветания. Тут все говорило о том, что обитатели ее идут в гору. На Сабине было простое черное платье, по-видимому такое же дорогое, как и платья, присылаемые Эдне ее матерью. Но мать Эдны принадлежала к чужому, далекому миру и обладала, по представлениям Хьюго, сказочным богатством, а Горины всегда были для него своими, близкими людьми.
Эрик работает в лаборатории, объяснила Сабина. Она не сумела рассказать Хьюго, в чем состоит работа Эрика, и он вызвал ее на разговор о самой себе. Он понял, что она счастлива. Она говорила о себе и об Эрике так, словно никогда и ни в чем не отделяла себя от мужа. И то, как она рассказывала о «нашей» квартире, «нашей» обстановке, «нашей» работе, все больше и больше отдаляло ее от Хьюго. Тщетно старался он уловить в ее голосе, в выражении ее лица хоть что-то, кроме радости от встречи со старым другом. Он уже раскаивался, что пришел, и, выждав удобную минуту, встал, чтобы распрощаться. Сабина протянула ему руку, и он на минуту задержал ее в своей, разглядывая тонкие пальцы, лежавшие на его ладони.
Ощущение гладкой кожи этих белых пальцев, прильнувших к его руке, создавало иллюзию близости, их прикосновение было похоже на ласку. Потеряв самообладание, Хьюго умоляюще произнес ее имя и вдруг увидел в ее глазах внезапно вспыхнувшую нежность. Нет, она ничего не забыла. Весь вечер она выдерживала непринужденный, почти безразличный тон, но сейчас в ней, помимо воли, вдруг прорвалось теплое чувство. Все еще не отпуская ее руки, он привлек ее к себе и поцеловал в полураскрытые губы. На мгновение она отдалась порыву, и от ее прежней выдержки не осталось и следа. Ее мягкие губы прижались к его губам. Хьюго помнил жадность, властность, требовательность поцелуев Эдны. В поцелуе Сабины он почувствовал нежность, ласку, она как бы покорно отдавала ему всю себя. Когда она с мучительным усилием оторвалась от него, ее лицо пылало, а серые глаза расширились.
– Спасибо, – сказал он тихо, – за доброту.
– Это просто какой-то странный порыв, – сказала она с досадой, словно отвергая его объяснение. – Я сама не понимаю, как это могло случиться.
– Это я виноват, ведь я так сильно и так давно вас люблю. Вы же знаете. Вы всегда это знали.
– Тем хуже. Выходит, что я играю вами.
– Играете? – слабо улыбнулся Хьюго. – Нет, это была не игра.
Сабина принужденно улыбнулась.
– Мы придаем слишком большое значение одному поцелую.
– Значит, он этого стоит, – ласково ответил он. – Не корите себя, Сабина, обещаю вам запомнить, что ваша доброта на меня не распространяется.
– Не надо насмехаться, – взмолилась она. – Зачем вы надо мной смеетесь?
– Я был бы последним болваном, если бы вздумал над этим смеяться. Спокойной ночи, Сабина.
И все-таки она была права. Этот поцелуй был вызван случайным порывом, а не любовью, ее толкнула к нему жалость и, быть может, минутное влечение. В первый раз со времени своего приезда в Нью-Йорк Хьюго вдруг затосковал об Эдне. Но как только она приехала, он снова почувствовал, что задыхается в ее присутствии.
В последние две недели Хьюго стал замечать симптомы приближающегося приступа и тотчас же стал решительно отстранять от себя Эдну. Он не хотел обрекать ее на очередной подвиг, хотя и знал, что она никогда не бросит его больного. Он нарочно старался изводить ее, чтобы она ушла сама, но Эдна была упряма. Наконец только накануне встречи Хьюго с Эриком она уехала, оставив его в состоянии полного изнеможения.

Перевертывая страницу за страницей, Хьюго читал рукопись Эрика, и ему казалось, что он издалека, бесстрастно наблюдает работу чьей-то мысли. Все это было для него чуждым и далеким, но вместе с тем рукопись произвела на него большое впечатление, он был поражен не содержанием ее, а манерой мыслить и рассуждать. Как большинство экспериментаторов, Эрик до сих пор был не слишком силен в теоретических рассуждениях, но тут, в той простоте, с какою он подходил к решению задачи, явно чувствовались зрелая мысль и уверенность в себе. Хьюго Фабермахеру даже стало обидно, что такой талант тратит силы на какую-то незначительную и очень узкую проблему.
Эрик смотрел вниз, на реку, поставив ногу на низкий подоконник. Его профиль показался Хьюго неправдоподобно красивым, как у героев в кинофильмах, пожалуй, даже пошловато-красивым. Но в то же время по лицу Эрика было видно, что он сильно волнуется, что тревожное ожидание привело в смятение все его мысли и чувства, такие же честные и чистые, как и его ум, разрешивший эту сложную, хотя и мелкую проблему. Фабермахер иронически подумал, что Эрик похож сейчас на первоклассного скульптора, в волнении ожидающего оценки вылепленной им снежной бабы.
Задумчиво закрыв папку, Хьюго сказал:
– По-моему, все в порядке; есть, правда, кое-какие технические мелочи, о которых я не могу судить. Если хотите, давайте посмотрим вместе. – Его очень интересовал один вопрос, но деликатность не позволяла спросить прямо; больше всего Хьюго боялся задеть больное место Эрика. Поэтому он сказал: – Вам нравится работать в этой фирме, Эрик?
– Да. – Эрик обернулся к нему и, словно желая предупредить дальнейшие расспросы, добавил: – Очень нравится.
– Должно быть, вам хорошо платят?
Эрик невольно посмотрел на свой костюм, как мальчик, уличенный в проказах и уверенный, что его поймут и простят. Спокойно и чуть виновато улыбнувшись, он ответил:
– Да. Что верно, то верно – платят они много.
Фабермахер снова взялся за рукопись, чувствуя, что не может задать Эрику интересующий его вопрос. Да, и в конце концов, не все ли равно!
– Я только не могу понять одного, – сказал Хьюго, переводя разговор на другую тему. – Я не понимаю, почему вы выбрали для вашего станка такую необычную форму? Или, может быть, таково было задание?
Эрик покачал головой и усмехнулся.
– Неужели это так бросается в глаза?
Фабермахер понял, что он все-таки нечаянно коснулся больного места.
– Вы, по-видимому, и сами считаете, что это – далеко не самая целесообразная форма для станка. Почему же вы делаете вид, что уверены в обратном?
– Все зависит от того, что вы понимаете под целесообразностью. – Грустная усмешка не сходила с лица Эрика, пока он объяснял Хьюго свои соображения. – Видите ли, Хьюго, я хочу быть главою фирмы. И само собой, – продолжал он, – как только будет создана такая фирма, я, чтобы сохранить за собой права на изобретение, сейчас же запатентую все виды станков, устроенных по этому принципу, какие только смогу придумать. Но это, конечно, будет не скоро.
Фабермахер удивленно глядел на Эрика и наконец задал вопрос, давно вертевшийся у него на языке:
– Но зачем это вам?
Эрик нетерпеливо развел руками.
– Зачем! Если это не ясно само по себе, то объяснить просто невозможно. Вот Сабина до сих пор не может понять, хотя, казалось бы, ей-то должно быть всего виднее. Могу только сказать, что этим пропитан самый воздух вокруг нас, людей, работающих в промышленности. Это страх, который, словно едкая пыль, проникает вам в ноздри, независимо от того, что вы собой представляете. И вы либо медленно погибаете от этой своеобразной формы силикоза, либо должны найти себе защитную маску. Так вот, моя идея и будет моей защитной маской. Я не дамся им на съедение. Слушайте, Хьюго, – продолжал он взволнованно, – вы же знаете, почему мы потерпели поражение в Кемберленде. Кто дал Ригану такую власть? Кто, как вы думаете, стоит за его спиной?
– Значит, для вас еще существует и Кемберленд, и Риган? – медленно спросил Хьюго. – Вы все еще обороняетесь от Ригана? – Он устало махнул рукой. – Ведь жертвой-то был я, а вы как будто испуганы гораздо больше меня. Вы до сих пор ощущаете этот гнет, словно еще связаны с Кемберлендом и должны ходить на задних лапках перед Риганом и попечителями.
– Просто я извлек из этого хороший урок. А вы – нет, и Траскер тоже. Что ждет Траскера, который сейчас спит и видит, как бы ему опять получить такое место, какое было у него в Мичигане? Или Хэвиленда, вообразившего себя персонажем из романов Уэллса?
– И вы уверены, что эти люди вас не обведут вокруг пальца? Что они спокойно позволят постороннему человеку, вроде вас, класть себе в карман их деньги? Вы думаете, если вы одеваетесь, как они, то вы уже стали одним из них? – Хьюго замолчал, устав от спора. – Знаете, Эрик, поступайте, как вам угодно. Живите, как знаете. И давайте вернемся к вашей рукописи. – Он чуть было не добавил: «В конце концов, какое все это имеет значение», но внезапно почувствовал в этой фразе мертвенно безразличную интонацию Эрла Фокса. Он весь похолодел при мысли, что, должно быть, многое из того, что он теперь делает, говорит или думает, в точности напоминает Фокса.
– Вот увидите, – сказал Эрик. – Увидите!
Хьюго покачал головой.
– Нет уж, избавьте меня от этого зрелища.
Эрик чуть было не ответил ему резкостью, но сдержался и сердито зашагал вокруг стола, потом оба молча нагнулись над рукописью, в которой блестящая научная мысль была использована в целях… усовершенствования фрезерного станка.

4

После разговора с Фабермахером Эрика долго не покидало чувство обиды, словно Хьюго каким-то образом обманул его доверие. Упорно работая над своим проектом, он мысленно повторял все те доводы, которыми собирался поразить Хьюго, когда они встретятся в следующий раз, однако ничего не делал, чтобы ускорить эту встречу.
Затем Эрик узнал от Тони Хэвиленда, что у Хьюго начался новый приступ. Он взял отпуск за свой счет и сейчас находится в небольшой клинике в Нью-Джерси, где его лечат каким-то новым способом.
Значит, виновато подумал Эрик, пока он сидел в лаборатории и дулся на Хьюго, тот, тяжелобольной, лежал в клинике.
– Эдна все-таки уговорила его лечь в клинику, – сказал Тони. Они с Эриком завтракали в клубе Колумбийского университета. – Он обещал ей это перед тем, как они разошлись.
Эрик положил вилку на стол.
– Как разошлись? – спросил он. – Когда?
– Да уж порядочно, еще зимой. – Тони с недоумением взглянул на него. – Эдна решила, что с нее довольно. Как ваша работа? – спросил он.
– Ничего, – ответил Эрик, глядя в сторону. – А ваша?
– Очень хорошо.
Эрик с улыбкой взглянул на него.
– Все еще носитесь с этим делением урана?
– Теперь это уже не пустяки, Эрик.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81