– Вот так нужно стрелять, господа! – не удержался он от хвастливого жеста на публику.
Кологривов опять занял место стрелка и сумел-таки попасть в карту.
– Ваша очередь, – сказал он мне, отходя в сторону.
Я преодолел стартовое волнение, спокойно, как на тренировке прицелился и попал почти в середину карты. Теперь никаких комментариев не последовало. Виттенберг молча взвел курок, встал в позицию и выстрелил, но его хваленый Томсон дал осечку.
– Не подсыпал свежий порох на полку, – нервно, объяснил он и выстрелил второй раз.
Со второй попытки его пистолет выстрелил, но пуля далеко ушла в сторону от мишени.
Кавалерист не удержался и выругался себе под нос. Теперь у нас получилось равное количество попаданий. Пистолетов у каждого было по паре и для третьего выстрела их нужно было перезарядить. Каждый делал это сам. Наконец, все было готово. Петр Андреевич перекрестился, встал на позицию, излишне долго целился, выстрелил и промахнулся.
По губам штабс-капитана пробежала торжествующая улыбка. Один соперник выбывал из призеров.
– Надеюсь, вы не промажете! – сказал он, желая мне провалиться ко всем чертям.
– Не промажу, – пообещал я. – Сейчас я попаду в середину карты.
– Даже так! – воскликнул он.
Я встал в позицию и действительно всадил пулю в самый центр мишени. Получилось это случайно. Я не такой хороший стрелок, чтобы делать из трефовой четверки пятерку.
Теперь Виттенберг попал в трудное положение. Промах стоил для него слишком много, он это понимал и когда встал в позицию, заметно нервничал. 3рители, зная цену заклада, затаили дыхание и сгрудились за его спиной, что еще сильнее давило на стрелка. Наконец он решился и выстрелил. Вся толпа любопытных бросилась к мишени.
Судьба сыграла со штабс-капитаном злую шутку. Он попал в карту, но, как и я в первый раз, в самый ее край, может быть лишь на полмиллиметра дальше к центру, чем я.
Тогда он сам сказал, что можно признать попаданием половины пули, у него же она задела мишень едва ли на треть.
– Промах, – сказал Кологривов, – победил Алексей Петрович.
На мой взгляд, это было бесспорно. Однако оказалось, что Виттенберг думает иначе.
– Почему же промах, – сказал он, – пуля попала правильно. У нас равный счет.
Такого мелкого жульничества можно было ожидать от кого угодно, только не от русского офицера. Мой соперник понимал, что теряет лицо, но продолжал доказывать, что пуля его правильно поразила мишень.
– Ну, что же, – сказал я, – тогда давайте сделаем еще по выстрелу. Вы не желаете поднять заклад до тысячи?
– Нет, зачем же, – быстро сказа он. – Довольно и по пятисот.
– Тогда давайте отнесем барьер на пять шагов далее, и будем стрелять до попадания.
– Извольте, – сквозь сжатые губы сказал он, – я не любитель спорить.
– Голубчик, – обратился я к кудрявому лакею, – поменяй, пожалуй, битую карту на новую, а то мы с господином штабс-капитаном запутаемся с пробоинами.
Формально я не сказал ничего обидного или оскорбительного, но соперник правильно принял намек и посмотрел на меня волком.
Пока меняли карту и относили рубеж на новое место, я спокойно заряжал пистолеты. Теперь до цели стало двадцать шагов, и с такого расстояния попасть в игральную карту мог только хороший стрелок.
Первым, как и раньше, стрелять предстояло мне. Я отнесся к выстрелу серьезно, хорошо прицелился и зацепил-таки карту половиной пули. Виттенберг подошел, осмотрел пулевое отверстие, пожевал губами, но ничего не сказал и отправился на позицию. Опять толпа затаила дыхание, а потом выдохнула одним словом:
– Промах!
Кавалерист медленно опустил пистолет и, ни на кого не глядя, пошел к дому. Я задержался, перезарядил пистолеты и в числе последних зрителей вернулся в дом.
Штабс-капитан уже сидел в гостиной и проигравшим не выглядел. Мне он дружески подмигнул и заговорил с Петром Андреевичем о Бородинской битве. Они оба в ней участвовали и начали обсуждать какие-то подробности. Разговаривать с офицерами об их проигрыше и расчете я пока не стал и поднялся к себе.
Почти сразу ко мне в комнату пришла хозяйка. Ее проигранное пари сына волновало больше, чем его. Пятьсот рублей серебром были значительной суммой, больше десяти тысяч на ассигнации, деньги за которые можно было купить небольшую деревеньку.
– Вам что-нибудь удалось сделать? – спросила она, садясь в кресло.
– Да, – ответил я, – начало положено, теперь будем ждать развития событий.
– Я это заметила, – не без сарказма в голосе, согласилась она. – Вы уже выиграли тысячу серебром. Только отдать вам долг мы сейчас не сможем. Позже когда продадим овес.
– Овес? Ну, и как он нынче, дорог?
– Какой там, сейчас продавать только себе в убыток, нужно ждать до весны.
– Ладно, мне не к спеху. Я с Петра Андреевича денег брать не собирался. Пари-то было лишь для того, чтобы зацепить капитана. Теперь ему придется или расплачиваться или отвязаться от французов.
– Правда! – до неприличия откровенно обрадовалась она. – А я то думала, что вы все это затеяли корысти ради! Благородного человека сразу видно!
– Какое там благородство! Давайте сейчас пошлем за Любашей и вы сами ей отдадите вольную. Что бы я был ни при чем.
Почему-то это предложение Екатерине Романовне не понравилось. Она немного смутилась и не сразу нашла повод отказаться:
– Вы лучше сами отдайте ей вольную, когда будете уезжать. Пусть знает кто ее благодетель.
– Пожалуй, что и отдам, – сказал я, – только сейчас при вас. Пусть девушка порадуется.
– Ну, зачем же при мне, я, пожалуй, что и пойду, – заторопилась Кологривова.
Мне не понравился ее виляющий взгляд, и я без принятой «в наших кругах» вежливости прямо сказал:
– Что-то вы темните, голубушка, раз был договор значит нужно его выполнять. Посидите еще минутку, я вас долго ждать не заставлю.
Я вышел в коридор и тут же в коридоре увидел Любу.
– Хорошо, что ты здесь, – сказал я, – зайди ко мне на минуту.
Мы вошли в комнату и столкнулись с барыней, которая собиралась улизнуть.
– Куда же вы Екатерина Романовна? – холодно, спросил я. – Мы же договорились! – после чего обратился к крепостной. – Люба, барыня хочет отпустить тебя на волю.
– Что? – испугано, воскликнула девушка. Она побледнела и переводила ничего не понимающий взгляд с Кологривовой на меня, побледнела и упала на колени. – Барыня, голубушка, неужто, правда, вольную мне даете?!
– Даю, даю, да полно тебе глупая! – смутилась Екатерина Романовна. – Встань с пола, не меня благодари, а Алексея Григорьевича. Это он за тебя хлопотал.
– Вот твоя вольная, – сказал я, отдавая Любе документ.
Девушка была так взволнована, что вся пошла красными пятнами. Думаю «родной матери» помещице, было не очень приятно видеть такую неприкрытую радость.
– Голубушка да я, век буду… – бормотала крепостная раба, разворачивая бумагу делающую ее свободным человеком.
Однако осмотрев бумагу, Люба недоуменно посмотрела на нас обоих и встала с колен:
– Барыня, как же так? Бумага-то простая, а не гербовая. Какая же это вольная?!
– Простая? – очень искренно удивилась Кологривова. – Знать мне такая под руку подвернулась, а я и не доглядела.
– Нехорошо, госпожа Кологривова, – сказал я, не желая участвовать в ее комедии. – Это уже прямой обман!
– Помилуйте, Алексей Григорьевич, что вы такое говорите! Какой же в том обман? Я, право, такая рассеянная. Любушка, вели Тишке принести мое бюро, я тут же новую составлю по всей форме.
Люба поняла что происходит, не заставила себя просить дважды и стремглав, выскочила из комнаты. Мы с Екатериной Романовной остались одни.
– Значит, за неимением гербовой, пишите на простой? – спросил я.
– Я же сказала вам что ошиблась! – в сердцах, сказала Кологривова. – Великое дело!
– Вы правы, что тут такого, когда вместо документа вы мне подсунули филькину грамоту! Смотрите, как бы вам самой не обмануться! – с угрозой добавил я.
Ответить Екатерине Романовне было нечего, но, мне показалось, что она вполне простила себе маленькую, невинную хитрость и только заботилась, как легче выйти из неловкого положения.
– Ах, молодой человек, поживете с мое, и вы тоже научитесь не доверять людям! Вы думаете помещичья жизнь – сахар? Знали бы вы, сколько у нас забот! Иной раз, думаешь, к чему мне все это!
– Понятно, – посочувствовал я. – Так зачем же вы мучаетесь? Запишитесь в крепостные крестьяне и наслаждайтесь жизнью!
Достойно ответить Кологривова не успела, вернулась Люба с переносной конторкой. Барыня открыла ее специальным ключиком, долго перебирала какие-то документы, наконец, нашла чистый лист гербовой бумаги и очиненное перо. Мы, молча за ней наблюдали. Она, наконец, начала писать. Я был настороже и смотрел из-за плеча, что она пишет.
– Все? – наконец, спросила она, косясь на меня обиженным взглядом.
– Подпись забыли поставить, – напомнил я.
Екатерина Романовна скорбно вздохнула и расписалась.
– Вот теперь все, – сказал я, забирая у нее из-под руки документ.
Она заткнула бутылочку с чернилами пробкой, собрала письменные принадлежности, аккуратно разложил все на свои места, и заперла крышку бюро ключиком. После чего вскинула на меня взгляд оскорбленной добродетели.
– Теперь вы довольны?
– Отчасти, – ответил я. – Не плохо было бы вам еще наградить Любу за беззаветные труды.
Мой совет услышан не был.
– Отнесешь бюро назад ко мне в спальню! – приказала барыня бывшей крепостной и выскочила из комнаты, хлопнув дверью.
Мы проводили ее взглядами и посмотрели друг на друга. Я, предваряя трогательную сцену благодарности, спросил:
– Ты не хочешь, что бы я разочаровался в человечестве?
Люба не очень поняла, что я спрашиваю, но ответила правильно:
– Не хочу.
– Тогда раздевайся и быстро в койку!
И опять она не поняла всех слов, но точно уловила смысл и поступила так, как и следовало поступить.

Глава 15

Наше тесное общение на широкой постели, немного примирило меня с человеческими недостатками. Люба была совершенно счастлива, и немного ее радости досталось мне.
– Неужели, я свободна! – восклицала он, едва ли не каждую минуту. – Ты не представляешь, что для меня сделал!
– Это все ерунда, – скромничал я, – ты лучше не отвлекайся!
– Нет, представляешь, я теперь свободна! Сама себе хозяйка! Ты понимаешь, что значит свобода?!
– Понимаю я, что тут не понять! Только почему-то не всем она нравится и не все ей могут распорядиться. Тебе, вот, не страшно? Теперь ты должна будешь сама отвечать за себя.
– Лучше помру с голода, чем когда-нибудь пойду в рабство! – серьезно ответила девушка. – Поможешь мне отсюда уехать, а то еще, чего доброго, поймают по дороге и отберут вольную?
– Конечно, помогу. Ты, думаешь, такое может случиться? По-моему, это уже чересчур.
– Все может быть. Барыня вообще-то женщина неплохая, только и ее понять нужно. Она одна управляет всем хозяйством, а Петр Андреевич только деньги тратит. То в карты проиграется, то лошадь дорогую купит.
– А мне показалось, что он неплохой парень.
– А я разве говорила, что он плохой? Молодой барин добрый, только…, – она поискала подходящее слово, не нашла и применила обобщенное, – … шелопутный, деньги считать не умеет и все у матушки просит. Она ему отказать не может, а сама каждую копейку считает и с крестьянами скаредничает. Знамо дело – единственный сын, свет в окошке!
В конце концов, я понял, что эмоции так захлестнули мою подругу, что настоящего прока в постели от нее не дождаться, оставил ее в покое, встал и начал собирать раскиданные по полу вещи.
– Ты куда? – спросила она, как вольный человек, нежась в «барской» кровати.
– Пойду твою вольную отрабатывать, – ответил я, – спасать французов.
В гостиной оказалась все та же компания. Женщины тихо разговаривали меду собой, сидя рядышком на диване; мужчины за ломберным столиком, уставленным бутылками, вспоминали минувшие дни, и битвы где рядом и друг с другом сражались они.
Я подошел и сел рядом. Штабс-капитан бросил на меня косой взгляд и тут же отвернулся, будто впервые видит. Виконт, радостно закивал головой. Он уже был подшофе и на мир глядел с радостным удивлением.
– Алексей Григорьевич, – обратился ко мне Кологривов, – не хотите ли водки?
– Нет, благодарю, у меня конфиденциальный разговор к господину Виттенбергу.
– Пожалуйте, не стану вам мешать, – сказал лейтенант и пересел на диван к маменьке и Урусовой.
Штабс-капитан мрачно на меня посмотрел и принял независимую позу.
– Мне бы хотелось с вами решить наши денежные дела, – сказал я.
– Помилуйте, что вам за охота говорить о таких скучных вещах! – парировал Виттенберг.
– Пятьсот рублей серебром, это не скучные вещи. Проиграли пари, так платите!
– Ну, право, господин Крылов, вы ведете себя как торгаш. Я же не отказываюсь от долга и отдам, как-нибудь потом.
Намек на торгашество, я пропустил мимо ушей, лишь уточнил:
– Когда потом?
– У меня сейчас нет таких денег. Как мне пришлют из деревни, я с вами сразу же разочтусь.
– Меня это не устроит, я вам деньги предъявлял, а вы, видать, хотите смошенничать, – еще под впечатлением торга с Кологривовой, сказал я.
– Да как вы можете? Вы знаете, с кем говорите?! – повысил голос собеседник.
– Господа, вы ссоритесь? – на своем языке, вмешался в разговор виконт, но мы не обратили на него внимания.
– Знаю, – ответил я, – я помню, как вы оценивали выстрелы.
– Коли вы так рассуждаете, то я могу потребовать…
– Не стоит, – остановил я его. – Стреляю я точнее вас, а если вы предложите шпаги, то и фехтую лучше. У вас почти нет шансов.
– Нет чего? – не понял он.
– Я убью вас почти наверняка. Так что давайте лучше договариваться.
Виттенберг был еще не столько пьян, чтобы очертя голову бросаться в дуэль, которая могла принести если не смерть, то бесчестие. Убивать, не рассчитавшись, выигравших в карты или споре противников, в обществе было не принято. Он быстро все понял и ответил совсем другим тоном.
– Так как же с вами договоришься, коли, вы не принимаете никаких резонов?
– Привезите деньги, рассчитайтесь по пари и я ваш друг и брат!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38