Пока я не прибуду к тебе, это твой театр военных действий.
– А что собираешься делать ты, Луций Корнелий? – спросил Лукулл.
– Я буду ждать в Брундизий возвращения твоего транспорта, но до этого я буду сидеть в Капуе, пока не смогу убедиться, что в Риме все спокойно. Я не верю ни Цинне, ни Серторию.
Поскольку три тысячи лошадей и тысячу мулов было не очень удобно держать в окрестностях Капуи, Лукулл выступил в Брундизий в середине января, хотя вовсю уже стояла зима. И Сулла и Лукулл сомневались, что последнему удастся переправиться морем раньше марта или апреля. Несмотря на срочную необходимость покинуть Капую, Сулла все еще колебался – сообщения из Рима были не слишком обнадеживающими. Во-первых, он узнал о том, что трибун плебса Марк Вергилий выступил с трибуны форума перед толпой с многозначительной речью, избегая при этом нарушения законов Суллы и не призывая к этому собравшихся. Но он выдвинул требование, чтобы Сулла – который уже больше не являлся консулом – был лишен полномочий и доставлен, если потребуется, силой в Рим, для того, чтобы держать ответ по обвинению в измене за убийство Сульпиция и незаконное преследование Гая Мария и восемнадцати остальных все еще бывших на свободе.
Из этой его речи ничего не получилось, но вскоре Сулла узнал, что Цинна активно добивается поддержки рядовых членов сената на тот случай, когда Вергилий и другой трибун плебса, Публий Магий, представят на рассмотрение сената предложение рекомендовать центуриальной ассамблее лишить Суллу полномочий и привлечь к ответу по обвинению в измене и убийстве. Сенат не попался на подобные уловки, но Сулла знал, что это не сулит ничего хорошего – ведь им было известно, что он все еще находится в Капуе с тремя легионами, и потому они, очевидно, решили, что у него не хватит мужества повторить свой поход на Рим. Они почувствовали, что могут безнаказанно бросить ему вызов.
В конце января Сулле пришло письмо от Корнелии Суллы. Дочь писала:
«Отец, мое положение отчаянное. Мой муж и свекор мертвы, а новые родственники – особенно деверь, который называет себя Квинтом, – ненавидят меня. Его жена не любит меня еще больше него. Пока муж и свекор были живы, это не доставляло особых хлопот, однако теперь новый Квинт и его ужасная жена живут вместе со свекровью и со мной. Права на дом принадлежат моему сыну, но они, кажется, забыли об этом. Моя свекровь – и это естественно, я полагаю, – перенесла свою преданность на живого сына. И они постоянно попрекают тебя за все неприятности как Рима, так и их собственные. Они даже говорят, что ты намеренно послал моего свекра на смерть в Умбрию. Как результат всего этого, мои дети и я вынуждены обходиться без слуг, более того, нас даже кормят той же пищей, что и их, не говоря уже о том, что мы живем в крайне бедной обстановке. Когда же я жалуюсь и протестую, мне говорят, что я просто несу за тебя ответственность! Точно так же, видимо, и за то, что родила сына своему последнему мужу, и этот сын теперь является наследником почти всех богатств своего дедушки! Это еще один большой источник их ненависти. Далматика умоляет меня жить с ней в вашем доме, но я чувствую, что не смогу сделать этого, пока не получу твоего разрешения.
Однако прежде чем просить тебя о том, чтобы ты приютил меня в твоем собственном доме, я бы хотела, отец (если, конечно, у тебя будет время подумать обо мне), просить тебя найти мне другого мужа. Пока еще прошло всего семь месяцев моего траура. Если ты дашь согласие, я бы провела остальные месяцы в твоем доме под защитой твоей жены. Но я не собираюсь обременять Далматику дольше, чем на этот срок. Я должна иметь свой собственный дом.
Я не такая, как Аврелия, и не хотела бы жить сама по себе. Несмотря на всю тиранию Марсии, я не могу считать образ жизни Аврелии на редкость удачным. Пожалуйста, отец, найди мне другого мужа, и я была бы тебе так благодарна! Выйти замуж за худшего из людей бесконечно предпочтительнее, чем вторгаться в дом другой женщины. Я говорю это совершенно искренне.
Что же касается непосредственно меня, то я вполне здорова, хотя беспокоит кашель – должно быть, из-за холода в моей комнате. То же относится и к детям. Меня не покидает мысль, что в этом доме будут недолго печалиться, если что-нибудь произойдет с моим сыном».
Плач Корнелии Суллы был мельчайшей песчинкой в том потоке все ухудшающихся новостей, настигавших Суллу, но именно она и склонила чашу весов.
Пока он не получил этого письма, Сулла еще не знал, какое решение примет. Теперь же он знал это. И хотя оно не имело ничего общего с Корнелией Суллой, у него появилась идея и относительно ее бедной маленькой жизни тоже. Как смел этот пицен, эта нахальная деревенщина, подвергать опасности здоровье и счастье его дочери и ее сына!
Сулла отправил два письма, одно – Метеллу Пию Поросенку, приказывающее ему прибыть в Капую из Эзернии и привезти с собой Мамерка; второе – Помпею Страбону. Письмо Поросенку состояло из двух простых предложений, письмо Помпею Страбону отличалось большей основательностью.
«Не сомневаюсь, Помпей Страбон, что тебе известно о происходящем в Риме: об опрометчивых действиях Луция Цинны и его дрессированной шайки трибунов плебса. Я думаю, мой северный друг и коллега, что мы знаем друг друга достаточно хорошо. – Сожалею, что наши карьеры не позволяли нам завязать тесную дружбу, но мы оба понимаем, что наши цели и намерения совпадают. Я нахожу в тебе консерватизм и уважение к старым законам такое же, какое испытываю сам. И я знаю, что ты не любишь Гая Мария, и сильно подозреваю, что это же относится и к Цинне.
Если ты искренне считаешь, что для Рима лучше было бы послать против Митридата Гая Мария с его легионами, тогда разорви это письмо немедленно. Но если ты предпочитаешь видеть меня и мои легионы сражающимися с Митридатом, продолжай читать дальше.
Благодаря тому, как обстоят дела в Риме в настоящее время, я беспомощен начать то предприятие, которое мне следовало бы начать еще в прошлом году, пока не истек срок моего консульства. Вместо того, чтобы отправиться на Восток, я вынужден сидеть в Капуе со своими тремя легионами, пытаясь избежать утраты своих полномочий, ареста и представления перед судом за такое преступление как усиление mos maiorum. Цинна, Серторий, Вергилий, Магий и остальные говорят, разумеется, об измене и убийстве.
Не принимая в расчет мои легионы здесь, в Капуе, еще два перед Эзернией и один перед Нолой, твои легионы являются единственными, которые находятся в Италии. Я могу положиться на Квинта Цецилия в Эзернии и Аппия Клавдия в Ноле, поскольку они поддерживали меня и мои планы, пока я был консулом. Это письмо я написал для того, чтобы спросить: могу ли я также полагаться на тебя и твои легионы? Может случиться так, что после моего ухода из Италии, ничто уже не остановит Цинну и его друзей. И могу уверить тебя, что если я вернусь с Востока победителем, то заставлю своих врагов заплатить за все.
Теперь, что касается моего нынешнего положения. Мне необходимы гарантии на те четыре или пять месяцев, пока меня не будет в Италии. Ветры над Адриатикой и Ионией в это время чрезвычайно капризны, и бури разыгрываются достаточно часто. Я не могу позволить себе рисковать войсками, в которых Рим сейчас отчаянно нуждается.
Гней Помпей, не мог бы ты в моих интересах взять на себя задачу проинформировать Цинну и его союзников, что я законно послан на эту восточную войну? То есть о том, что если они попытаются помешать моему отплытию, это окажется гибельным для них. И что, по меньшей мере, сейчас они должны прекратить свои попытки изводить меня. Итак, мог бы ты это сделать?
Если ты решишь ответить мне положительно, то умоляю, считай меня во всех отношениях своим другом и коллегой. Я буду ждать твоего ответа с большим волнением».
Ответ Помпея Страбона был получен Суллой прежде, чем его легаты прибыли из Эзернии. Он был написан его собственной рукой и состоял только из одной лаконичной фразы: «Не беспокойся, я все устрою».
Поэтому, когда Поросенок и Мамерк наконец предстали перед Суллой в его доме, который он арендовал в Капуе, то нашли его более добродушным и спокойным, чем могли ожидать, получая информацию из своих собственных источников в Риме.
– Не волнуйтесь, все устроилось, – молвил Сулла, ухмыляясь.
– Каким образом? – изумился Метелл Пий. – Я слышал, там выдвигаются обвинения – измена, убийство!
– Я написал своему хорошему другу Помпею Страбону и переложил свои неприятности на него. И он сказал, что сам все уладит.
– И он сделает, это, – заметил Мамерк, расплываясь в улыбке.
– О, Луций Корнелий, я так рад этому! – вскричал Поросенок. – Они вели себя с тобой так нечестно! Глядя на их действия, любой мог подумать, что Сульпиций был не демагогом, а полубогом! – Он даже сделал паузу, пораженный своим собственным нечаянным словесным искусством. – Я говорю, что все довольно хорошо устроилось, не так ли?
– Оставь свою речь для форума, когда сам станешь консулом, – отвечал Сулла, – это только утомляет меня. Мое школьное обучение никогда не выходило за рамки самого элементарного.
Подобные замечания озадачили Мамерка, который теперь решил посидеть с Поросенком и заставить его рассказать все, что он знал или подозревал о жизни Луция Корнелия Суллы. По форуму всегда циркулировали разные истории обо всех необычных, талантливых или просто отличившихся в чем-либо людях, но Мамерк их не слушал, считая их преувеличенными и приукрашенными выдумками праздных умов.
– Они придушат твои законы как только ты покинешь Италию. Что ты будешь делать, когда вернешься? – спросил Мамерк Суллу.
– Разбираться с этим, когда все произойдет, а не заранее.
– Сумеешь ли ты разобраться, Луций Корнелий? Мне кажется, что может сложиться безнадежная ситуация.
– Всегда найдется какой-нибудь выход, Мамерк, а пока ты можешь поверить мне, что я не намерен тратить свое свободное время в период этой кампании на вино и женщин, – засмеялся Сулла, который казался абсолютно спокойным. – Ты же знаешь, я один из любимцев Фортуны, и она всегда присматривает за мной.
Затем они принялись обсуждать отголоски войны в Италии, и упорство, с которым держались самниты, все еще контролировавшие большую часть территории между Эзернией и Корфинием и города – саму Эзернию и Нолу.
– Они ненавидели Рим веками, что сделало их лучшими ненавистниками в мире, – вздохнул Сулла. – Я надеюсь, что к тому времени, когда уеду в Грецию, Эзерния и Нола уже сдадутся. Если же все останется по-прежнему, им придется дождаться моего возвращения.
– Не придется, если мы поспособствуем их сдаче, – заявил Поросенок.
В дверь поскребся слуга и прошептал, что обед уже готов, если Луций Корнелий пожелает… Луций Корнелий пожелал. Он встал и отправился в обеденный зал. Пока разносили яства и суетились слуги, Сулла поддерживал легкую и непринужденную беседу: все трое наслаждались роскошью, позволительной только для старых друзей, и каждый возлежал на своем ложе.
– Ты никогда не принимаешь женщин, Луций Корнелий? – поинтересовался Мамерк, когда слуги были отпущены.
– Во время кампании, вдали от жены, это ты имеешь в виду? – пожал плечами Сулла.
– Да.
– Женщины доставляют слишком много хлопот, Мамерк, так что я отвечу «нет», – и Сулла рассмеялся. – Если ты спросил об этом из-за своих опекунских обязанностей перед Далматикой, то получил честный ответ.
– Нет, я спросил совсем по другой причине, – не предполагавший столь чрезвычайной серьезности, – не растерявшись, ответил Мамерк.
Сулла внимательно взглянул на ложе, напротив его собственного, где возлежал Мамерк; теперь он изучал своего гостя более тщательно, чем делал это прежде. Он, определенно, не Парис, и не Адонис, и не Меммий. Темные, волосы были очень коротко подстрижены, а значит, никогда не завивались, что приводило в отчаяние его парикмахера; бугристое лицо украшали сломанный нос и темные, глубоко посаженные глаза; только замечательная, блестящая, загорелая кожа лица придавала ему некоторую привлекательность. Он был здоровым человеком, этот Мамерк Эмилий Лепид Ливиан. Достаточно здоровым, чтобы убить Силона в единоборстве – а ведь тот был награжден corona civica за это. Таким образом, он был еще и смел. Не такой выдающийся, чтобы постоянно представлять опасность для государства, но и не дурак, тем не менее. По словам Поросенка, Мамерк сохранял спокойствие и надежность в любой опасной ситуации и командовал весьма уверенно. Скавр очень любил его и сделал своим душеприказчиком.
Мамерк прекрасно понял, что был внезапно подвергнут минутной экзаменовке.
– Мамерк, ты женат, не так ли? – поинтересовался Сулла.
– Да, Луций Корнелий, – встрепенулся тот.
– А дети есть?
– Девочке уже четыре года.
– Привязан к своей жене?
– Нет. Она ужасная женщина.
– Думал когда-нибудь о разводе?
– Постоянно, когда я нахожусь в Риме. Вне Рима я стараюсь забыть о ней вообще.
– Как ее зовут, и из какой она семьи?
– Клавдия. Она одна из сестер Аппия Клавдия Пульхра, в настоящий момент осаждающего Нолу.
– О, не слишком-то удачный выбор, Мамерк! Это подозрительная семья.
– Подозрительная? Сам я их, честно говоря, называю странными.
Метелл Пий уже не лежал, а сидел, прямой как стрела, с широко открытыми глазами, и смотрел на Суллу.
– Моя дочь теперь вдова. Ей нет еще и двадцати. У нее двое детей – мальчик и девочка. Ты видел ее?
– Нет, – спокойно ответил Мамерк, – не думаю, что когда-либо видел.
– Я ее отец и не могу судить о ее внешности. Но мне говорили, что она мила, – и Сулла поднял свой кубок с вином.
– О да, Луций Корнелий! Совершенно восхитительна! – воскликнул Поросенок, лучась бессмысленной улыбкой.
– Это твое, то есть стороннее мнение, – Сулла заглянул в его чашу, затем резко выплеснул остатки прямо в пустое блюдо. – Игра в мяч, – провозгласил он, радостно улыбнувшись, – мне всегда везло в игре в мяч. – Его глаза пристально смотрели прямо на Мамерка. – Я ищу хорошего мужа для своей бедной дочери, поскольку ее родня со стороны мужа портит ей жизнь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80