Красиво очерченные губы были слегка приоткрыты, потому что Сулла всегда дышал ртом, и глаза были точной копией его жутких глаз. Однако при ближайшем рассмотрении зрачки оказывались отверстиями, через которые актер, надевший маску, мог достаточно хорошо видеть, чтобы передвигаться при помощи провожатого. Только в отношении парика Магий из Велабрума не смог достигнуть полного подобия, потому что нигде не нашел волос точного оттенка. В Риме было предостаточно изготовителей париков и фальшивые волосы, светлые или рыжие, были наиболее популярны. Первоначальными обладателями этих волос являлись варвары галльских или германских кровей, которых принуждали поделиться своими гривами работорговцы или хозяева, нуждающиеся в деньгах. Те волосы, что смог достать Магий, были определенно рыжее, чем шевелюра Суллы, но пышность и фасон превосходны.
Сулла долго смотрел на свое изображение, не в силах очнуться от изумляющего открытия того, как он выглядит в глазах других людей. Самое безупречное серебряное зеркало не шло ни в какое сравнение с этим imago. «Я закажу скульпторам Магия несколько портретных бюстов и статую в полный рост в доспехах», – решил он, вполне довольный тем, как он выглядит в глазах других людей. Наконец мысли его вернулись к вероломству Мария, и взгляд его принял отвлеченное выражение. Затем он чуть вздрогнул и указательными пальцами зацепился за два рога на передней стороне пола храма. Голова Луция Корнелия Суллы скользнула вперед, выехала на подвижном полу наружу и была готова, чтобы маску вместе с париком сняли с основы, которая представляла собой глиняный слепок с лица Суллы. Закрепленная на собственном рельефе, защищенная от лучей солнца и пыли в своем темном, душном доме-храме, маска могла сохраняться из поколения в поколение.
Сулла снял Травяной венок со своей собственной головы, и водрузил его на парик своего изображения. Даже в тот день, когда эти побеги вырвали из почвы Нолы, они уже были побуревшими и испачканными, потому что взяты на поле боя, где их мяли, давили, втаптывали в землю. И пальцы, что свили их в кольцо, не были умелыми и изящными пальцами цветочницы, а принадлежали центуриону primus pilus Марку Канулею и были приспособлены больше к подвязыванию искривленной виноградной лозы. Теперь, семь месяцев спустя, Травяной венок высох и превратился в спутанную косицу, из которой торчали похожие на волосы корни, а немногие оставшиеся листья высохли и сморщились. «Но ты еще крепок, мой прекрасный Травяной венок, – подумал Сулла, поправляя его на парике, чтобы он обрамлял лицо и волосы должным образом, отодвинутый от бровей, как женская тиара. – Да, ты крепок. Ты сделан из италийской травы и сплетен римским солдатом. Ты выдержишь. Так же, как выдержу и я. И вместе мы уничтожим Гая Мария.»
Сенат, созванный Суллой, снова собрался, на следующий день после того, как его консулы были введены в должность. Новый глава сената был назначен, наконец, во время церемоний Дня Нового Года. Им стал Луций Валерий Флакк, подставное лицо Мария. Он был младшим консулом в тот примечательный год, когда Марий был консулом в шестой раз, получил первый апоплексический удар и был бессилен противостоять бешеной ярости Сатурнина. Это не было особенно популярное назначение, но оно требовало соблюдения стольких предписаний, прецедентов и правил, что подходящим кандидатом оказался только Луций Валерий Флакк. Он был патриций, глава своей группы сенаторов, консулар, цензор и interrex большее количество раз, чем любой другой сенатор-патриций. Никто не питал никаких иллюзий и не думал, что он займет место Марка Эмилия Скавра столь же изящно и внушительно. Не думал этого и сам Флакк.
Прежде чем собрание было официально открыто, он подошел к Сулле и начал болтать о проблемах в Малой Азии, но представления его были настолько мутны и речи так невразумительны, что Луций Корнелий твердо отстранил его от себя и сказал, что ему нужно проверить предзнаменования. Будучи теперь авгуром, он возглавлял церемонии вместе с верховным понтификом Агенобарбом. «И остальные здесь не лучше этого типа», – подумал Сулла, вздохнув; сенат был действительно в плачевном состоянии.
Не все время Суллы с момента его прибытия в Рим было занято визитами к друзьям, позированием Магию из Велабрума, пустой болтовней, надоедливой женой и Марием. Зная о том, что он может стать консулом, он проводил большую часть времени в беседах с теми из всадников, которых он уважал или считал наиболее способными; с сенаторами, которые оставались в Риме все время, пока шла война (такими, как новый городской претор Марк Юний Брут), и с такими людьми, как Луций Декумий, член четвертого класса и смотритель коллегии перекрестков.
Теперь он встал на ноги и начал демонстрировать палате, что он, Луций Корнелий Сулла, лидер, не терпящий неповиновения.
– Глава сената, отцы-основатели! Я не оратор, – начал он, стоя совершенно неподвижно перед своим курульным креслом, – поэтому вы не услышите от меня красивых речей. То, что вы услышите, будет просто изложением фактов, за которыми последует перечисление мер, с помощью которых я намерен поправить дела. Вы можете обсуждать эти меры – если чувствуете, что должны это сделать, – но я обязан напомнить вам, что война еще не вполне закончилась. Поэтому я не хочу проводить в Риме больше времени, чем это мне необходимо. Я также предупреждаю, что буду жестко поступать с теми членами этого высокого собрания, которые попытаются мешать мне из тщеславных или своекорыстных побуждений. Мы находимся не в таком положении, чтобы терпеть кривляние, подобное тому, что вытворял Луций Марк Филипп в дни, предшествовавшие смерти Марка Ливия Друза… Я думаю, ты меня слышишь, Марк?
– Мои уши открыты на всю их ширину, Луций Корнелий, – протяжно произнес Филипп.
Лишь немногие люди могли заткнуть Филиппа одной-двумя хорошо подобранными фразами; Луций Корнелий Сулла сделал это одним своим взглядом. Как только раздалось хихиканье, его бледные глаза пробежали по рядам, отыскивая виновников. Ожидание перебранки было задавлено в зародыше, смех резко оборвался, и все сочли разумным податься вперед с видом огромной заинтересованности.
– Никто из нас не может сказать, что ему неизвестно, сколь затруднительно положение финансовых дел в Риме – как общественных, так и частных. Городские квесторы сообщили мне, что казна пуста и трибун казначейства дал мне цифры, показывающие долг Рима различным предприятиям и отдельным лицам в Италийской Галлии. Сумма эта достигает трех тысяч серебряных талантов и возрастает с каждым днем по двум причинам: во-первых, потому что Рим вынужден постоянно делать закупки у этих лиц и предприятий; во-вторых, потому что основные суммы остаются неуплаченными, и мы не всегда в состоянии оказываемся оплатить проценты на неуплаченные проценты. Дела терпят крах. Те, кто дают деньги частным лицам в долг, не могут собрать даже долги по процентам или долги по процентам на неуплаченные проценты. А те, кто заняли деньги, находятся в еще худшем состоянии.
Его глаза задумчиво остановились на Помпее Страбоне, сидевшем справа в переднем ряду поблизости от Гая Мария; казалось, он рассеянно глядит на кончик своего носа. Глаза Суллы как бы говорили всей палате; вот человек, который мог бы отвлечься на некоторое время от своей военной деятельности и сделать кое-что для выхода из финансового кризиса, поразившего Рим, особенно после того, как умер его городской претор.
– Поэтому я предлагаю чтобы палата послала senatus consultum во всенародное собрание, в его трибы, патрицианские и плебейские, прося применить Lex Cornelia со следующей целью: чтобы все должники – являются они римским гражданами или нет – были обязаны платить только простые проценты, то есть проценты на основной капитал, и в размере, установленном обеими сторонами в момент, когда был сделан займ. Взимание сложных процентов запрещается, а также запрещается взимание простых процентов в большем размере, чем это было первоначально оговорено.
Тут уже послышался ропот, особенно среди тех, кто давал деньги в рост, но невидимая угроза, которую излучал Сулла, не позволила ропоту перерасти в шум. Он, несомненно, был римлянином, из тех, какими их помнила история Рима с самого его начала, и обладал волей Гая Мария. Но он обладал и влиянием Марка Эмилия Скавра. И один из присутствующих, не кто иной, как Луций Кассий, подумал в тот момент, а не поступить ли с Луцием Корнелием Суллой точно так же, как с Авлом Семпронием Азеллионом. Но он уже не принадлежал к тому роду личностей, об убийстве которых могли размышлять другие люди.
– Никто не бывает победителем в гражданской войне, – ровным голосом сказал Сулла. – А война, которую мы сейчас ведем, – это гражданская война. Я лично придерживаюсь мнения, что италики никогда не могут быть римлянами. Но я в достаточной степени римлянин, чтобы уважать те законы, что недавно провозгласили превращение италиков в римлян. Здесь не будет ни трофеев, ни компенсации, которая была бы выплачена Риму в достаточном количестве, чтобы покрыть серебром хотя бы в один слой пустой пол храма Сатурна.
– Edepol! И он думает, что это красноречие? – спросил Филипп у всех, кто мог его услышать.
– Тасе! – проворчал Марий.
– Казна италиков так же пуста, как и наша, – продолжал Сулла, не обращая внимания на этот обмен репликами, – новые граждане, которые появятся в наших списках, так же отягощены долгами и так же обеднели, как и коренные римляне. В такое время нужно с чего-то начинать. Объявлять общее освобождение от долгов немыслимо. Но нельзя и зажимать должников до тех пор, пока они от этого не умрут. Другими словами, более правильно и справедливо было бы уравнять стороны в отношении к займу. Именно такую попытку я намерен предпринять со своим Lex Cornelia.
– А как насчет долга Рима Италийской Галлии? – спросил Марий. – Покрывает ли и его также Lex Cornelia?
– Разумеется, Гай Марий, – любезно ответил Сулла. – Мы все знаем, что Италийская Галлия очень богата. Война на полуострове не коснулась ее, и она сделала большие деньги на этой войне. Поэтому она и ее деловые люди могут позволить себе отказаться от таких мер, как взимание сложных процентов. Благодаря Гнею Помпею Страбону вся Италийская Галлия к югу от Падуса теперь полностью римская, и основные центры к северу от реки наделены латинскими правами. Я думаю, что справедливо будет рассматривать Италийскую Галлию как любую другую группу римлян и латинян.
– Они не будут столь счастливы называть себя клиентами Помпея Страбона, когда услышат там, в Италийской Галлии, об этом Lex Cornelia, – с усмешкой шепнул Сульпиций Антистию.
Однако палата одобрила закон взрывом голосов «за».
– Ты проводишь хороший закон, Луций Корнелий, – неожиданно сказал Марк Юний Брут, – но он идет недостаточно далеко. Как быть в тех случаях, когда дело доходит до суда, но ни одна из тяжущихся сторон не имеет достаточно денег, чтобы внести sponsio городскому претору? Хотя банкротские суды и закрыты, существует много случаев, когда городской претор уполномочен решать дело без залога, требуемого для слушания, так, словно сумма, о которой идет речь, внесена ему на хранение. Но в настоящее время закон гласит, что если сумма, о которой идет речь, не внесена, у претора связаны руки и он не может ни слушать дело, ни выносить решение. Могу ли я предложить второй Lex Cornelia, позволяющий не вносить sponsio в делах, касающихся долгов? – Сулла рассмеялся, всплеснув руками:
– Вот вопрос, который я хотел услышать, pretor urbanus! Разумное решение досадных проблем! Давайте обязательно проведем закон, отменяющий sponsio по усмотрению городского претора!
– Хорошо, если уж ты собираешься добиваться этого, то почему бы не открыть снова банкротские суды? – спросил Филипп, который очень боялся любых законов, связанных со сбором долгов; он непрерывно был в долгах и считался одним из худших плательщиков Рима.
– По двум соображениям, Луций Марций, – ответил ему Сулла, так, словно реплика Филиппа была серьезной, а не иронической. – Во-первых, потому что у нас нет достаточного числа магистратов, чтобы включить их в состав судов, и сенат настолько поредел, что трудно будет найти специальных судей. Во-вторых, потому что дела о банкротстве являются гражданскими, и так называемые банкротские суды полностью комплектуются специальными судьями, назначаемыми по усмотрению городского претора. А это возвращает нас к первому соображению, не так ли? Если мы не можем укомплектовать уголовные суды, то как мы можем надеяться, что наберем судей для более гибкого и широкого ведения гражданских дел?
– Так сжато изложено! Благодарю тебя, Луций Корнелий! – сказал Филипп.
– Не стоит благодарности, Луций Марций, я имею в виду, не стоит. Ты понял?
Разумеется было и дальнейшее обсуждение. Сулла и не ждал, что его рекомендации будут приняты без возражений. Но даже среди оппозиции, состоявшей из сенаторов-ростовщиков, были колеблющиеся, поскольку каждому было понятно, что собрать какие-то деньги лучше, чем не собрать вовсе ничего; к тому же Сулла не пытался полностью отменить проценты.
– Объявляю голосование, – сказал Сулла, когда он счел, что они достаточно поговорили и дальнейшая трата времени ему надоела. Подавляющим большинством палата приняла senatus consultum, передающий оба новых закона в народное собрание, которому консул должен был представить свой вопрос сам, хотя и был патрицием.
Претор Луций Лициний Мурена, человек более известный тем, что разводил пресноводных угрей для праздничного стола, чем своей политической деятельностью, внес предложение, чтобы палата решила вопрос о возвращении тех, кто был сослан в изгнание комиссией Вария, когда ею руководил сам Квинт Варий.
– Мы здесь предоставляем гражданство половине Италии, в то время как люди, осужденные за поддержку этой меры, все еще лишены своего гражданства! – выкрикнул Мурена с воодушевлением. – Пора им вернуться домой, они как раз те римляне, которые нам нужны!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80