Городской претор Марк Юний Брут тоже бежал.
– Глупцы! – удивленно воскликнул Лукулл. – Если они на самом деле чувствовали, что закон на их стороне, то могли бы остаться в Риме. Ведь они наверняка знали, что их шансы оказались бы предпочтительнее, если бы они дискутировали с тобой на форуме.
– Ты совершенно прав, Луций Лициний, – сказал Сулла, благодарный за то, что его легат интерпретировал события таким образом. – Они просто запаниковали. Если бы Марий или Сульпиций немного поразмыслили, то увидели бы наибольшую мудрость в том, чтобы остаться в Риме. Но ведь мне всегда везет, ты знаешь. И поэтому мне просто повезло, что они решили покинуть город. «Повезло, – думал он про себя, – да ничего подобного. И Марий, и Сульпиций знали, что если бы они остались, то у меня не было бы иного выбора, кроме их тайного убийства. Это был бы единственный способ, который позволил бы мне избежать дискуссии с ними на форуме. Они народные герои, не то, что я. Тем не менее их бегство подобно обоюдоострому мечу. С одной стороны, я теперь лишен возможности прикончить их каким-нибудь безупречным способом, а с другой – буду вынужден вызвать к себе ненависть тем, что вынесу приговор об их изгнании.»
Всю ночь бдительные солдаты патрулировали улицы и открытые места Рима, везде горели лагерные костры, а стук подкованных гвоздями солдатских сапог раздавался под окнами бодрствующих в напряженном ожидании жителей Рима. Но город притворялся спящим и поднялся, поеживаясь, когда наступил холодный рассвет, под крики глашатаев о том, что Рим может чувствовать себя спокойно под опекой его законно избранных консулов и что во втором часу дня консулы выступят перед народом с трибуны форума.
Собрание сохраняло удивительное спокойствие, даже несмотря на то, что там присутствовало много сторонников Мария и Сульпиция из второго, третьего и четвертого классов. Первый класс присутствовал в полном составе, в то время как представители пятого и низшего классов вообще не явились.
– Десять или пятнадцать тысяч, – заметил Сулла Лукуллу и Помпею Руфу, когда они спускались по склону из Велии. Он был одет в тогу с пурпурной каймой, так же как и Помпей Руф, одежду же Лукулла составляла белая тога с широкой сенаторской полосой на правом плече. Нигде не было никакого намека на оружие или выставленных напоказ солдат.
– Существенно важно, чтобы все мои слова услышал каждый из присутствующих здесь, для этого герольды будут передавать мои слова по всей толпе.
Сопровождаемые своими ликторами, консулы проложили дорогу через собравшихся людей и поднялись на трибуну, где их уже поджидали принцепс сената Флакк и верховный понтифик Сцевола. Для Суллы это была очная ставка чрезвычайной важности, поскольку он все еще не видел ни одного из членов, составлявших костяк сената, и даже не знал поддержат ли его сейчас такие люди, как Катул Цезарь, цензоры, flamen Dialis, или те двое, что стояли на трибуне, теперь, когда он утвердил преимущественное влияние армии над мирными институтами управления.
Они были не столько довольны, сколько спокойны. Оба были до некоторой степени связаны с Марием, Сцевола – тем, что его дочь была обручена с молодым Марием; а Флакк – тем, что он однажды добился консульства и цензорства только благодаря поддержке Мария на выборах. Сейчас не было времени для продолжительной беседы с ними, но Сулла не мог не сказать что-нибудь обоим.
– Вы со мной? – спросил он отрывисто.
– Да, Луций Корнелий, – с дрожью в голосе ответил Сцевола.
– Тогда слушайте то, что я скажу толпе. Это будет ответом на ваши вопросы и сомнения. – Он бросил взгляд на сенатскую лестницу и подиум, где стояли Катул Цезарь, цензоры, Антоний Оратор и flamen Dialis Мерула. Катул Цезарь подмигнул ему.
– Слушайте хорошенько! – призвал Сулла.
Затем он повернулся лицом к нижней части форума и спиной к зданию сената – и начал говорить. Его появление не вызвало криков одобрения, но не было также и свиста. Все это объяснялось не только тем, что аудитория приготовилась его слушать, но и тем, что на каждом свободном участке стояли его солдаты.
– Народ Рима, никто больше меня не сознает всей тяжести моих поступков, – заговорил Сулла ясным, доносящимся до всех голосом. – Вы не должны думать, что присутствие армии в Риме необходимо лишь для моего собственного спасения. Я старший консул, избранный законно и так же законно введенный в командование моей армией. Я привел эту армию в Рим и никто больше. Мои коллеги действовали по моему приказу, поскольку они были обязаны так поступать, в том числе и мой младший консул Квинт Помпей Руф – хочу напомнить вам, что его сын был убит здесь, на нашем священном римском форуме кем-то из шайки Сульпиция.
Сулла говорил медленно, чтобы глашатаи успевали передавать его слова по толпе, затем сделал паузу и держал ее, пока последний звук не растворился в пространстве.
– На протяжении слишком долгого времени, народ Рима, право сената и консулов управлять делами и законами Рима игнорировалось, а последние годы даже попиралось некоторыми жаждущими до безумия власти, самолюбивыми демагогами, называющими себя трибунами плебса. Эти беспринципные задабриватели толпы искали избрания как охранители прав народа, но затем дошли до того, что оскорбили эти священные права совершенно безответственным образом. Они оправдывали свои поступки всегда одним и тем же – все, что они делают, делается в интересах «суверенного народа»! На самом же деле истина заключалась в том, народ Рима, что они действовали исключительно в своих собственных интересах. Вы соблазнились обещаниями щедрых даров или привилегий, которые государство сейчас совершенно не в состоянии даровать – подумайте о том, что подобные люди появляются в те времена, когда государство меньше всего способно пожаловать какие-либо дары или привилегии. Вот почему они преуспели! Они играли на ваших желаниях и на вашем страхе! Но они вовсе не собирались облагодетельствовать вас, ибо все, что они обещали, было просто невозможно дать. Например, разве Сатурнин не обещал всегда обеспечивать вас бесплатным зерном? Конечно, обещал, но не сделал этого! Такого зерна просто не было в наличии, а если бы оно было, ваши консулы и сенат сами снабдили бы вас им. Когда такое зерно появилось – а произошло это при консуле Гае Марии, – то он сам распределял его, правда, не бесплатно, но по очень разумной цене.
Он вновь остановился, ожидая пока его догонят глашатаи.
– Неужели вы действительно поверили, что Сульпиций законодательно аннулирует ваши долги? Разумеется, он не стал бы делать этого! Даже если бы я со своей армией не остановил его, это было не в его власти. Ни один человек не может изгнать целый класс с его законных мест – как Сульпиций проделал это с сенатом! – на основании задолженностей, а затем аннулировать все долги! Если вы изучите его образ действий, то сами убедитесь в этом – Сульпиций хотел уничтожить сенат, позволив вам думать, что будет обращаться с вами совершенно противоположным образом, чем с теми людьми, которые, как он убедил вас в этом, являются вашими врагами. Это вечно манящая приманка. Если бы он хотел этого, он мог бы обеспечить общее аннулирование долгов. Но он использовал тебя, народ Рима. Никогда он не говорил в публичном собрании, что собирается устроить общее аннулирование долгов! Вместо этого он разослал своих агентов, чтобы те нашептывали вам об этом приватно. Разве это не говорит о том, насколько он был неискренен? Если бы он намеревался ликвидировать долги, то объявил бы об этом с трибуны. Но он не сделал этого. Он использовал вас с полным безразличием к вашему положению. Тогда как я, являясь вашим консулом, облегчал как мог тяжесть долговой ноши, не подрывая при этом всей денежной системы – и делал это для каждого римлянина от высшего до низшего. Я даже сделал это для тех, кто не являются римлянами! Я издал общий закон, ограничивающий уплату процентов размерами всего капитала и по исходно договоренной ставке. А потому вы можете сказать, что именно я помог облегчить долги. Я, а не Сульпиций!
Он несколько раз повернулся на одном месте, делая вид, что всматривается в лица толпы, а затем пожал плечами и воздел руки в тщетном призыве.
– Где Публий Сульпиций? – спросил он, делая удивленный вид. – Кого я убил, введя свою армию в Рим? Несколько рабов и вольноотпущенников, несколько бывших гладиаторов. Сброд, а не уважаемых римлян. Почему же тогда здесь нет Публия Сульпиция, чтобы опровергнуть все то, что я только что сказал? Призываю Сульпиция выйти вперед и опровергнуть меня в честном споре, и не внутри Гостилиевой курии, а здесь, перед лицом всего суверенного римского народа! – Он сложил ладони рупором и, поднеся их ко рту, проревел: – Публий Сульпиций, трибун плебса, я требую чтобы ты вышел сюда и ответил мне!
Единственным ответом ему было молчание толпы.
– Его здесь нет, народ Рима, потому что когда я, законно избранный консул, вошел в город в сопровождении своих друзей, своих солдат, чтобы искать справедливости для себя и для них, Публий Сульпиций бежал. Но почему он бежал? Почему он боится за свою жизнь? Почему он так поступает? Разве я убил кого-нибудь из избранных в магистрат или даже обычного уважаемого римского гражданина? Разве я стою здесь в полном вооружении, держа в руке окровавленный меч? Нет! Я стою здесь в тоге с пурпурной каймой, которая соответствует моей официальной должности, а моих единственных друзей, моих солдат здесь нет, и они не могут слышать, что я говорю вам. Да им и не нужно быть здесь! Я такой же законно избранный представитель их, как и ваш. Только Сульпиция здесь нет! Почему? Вы действительно верите, что он боится за свою жизнь? Если он по-настоящему боится, то лишь потому, что знает, что поступил незаконно. Что касается меня, то я готов был бы его оправдать за недостаточностью улик, и всем своим сердцем желал бы, чтобы он был здесь сегодня!
И вновь настало время, чтобы остановиться и вглядеться в толпу в тщетной надежде увидеть Сульпиция. Сулла повторил свой последний жест и закричал во весь голос: – Публий Сульпиций, трибун плебса, я требую, чтобы ты вышел сюда для ответа мне!
Никто, разумеется, не появился.
– Он удрал, народ Рима, он сбежал с человеком, который был обманут им, точно так же, как он затем обманул вас, и этот человек – Гай Марий! – вскричал Сулла.
И вот теперь толпа зашевелилась и стала переговариваться. Это было единственное имя, которое римскому народу было неприятно слышать, когда оно произносилось осуждающим тоном.
– Да, я знаю это, – продолжал говорить Сулла очень медленно и разборчиво, чтобы быть уверенным в том, что его слова будут в точности переданы по всей толпе. – Гай Марий всегда был героем. Он спас Рим от царя Югурты. Он спас Рим от германцев. А сейчас он отправился в Каппадокию, чтобы без посторонней помощи заставить царя Митридата убраться домой – вы не знали этого, не так ли? И тем не менее я, стоя здесь, все еще хочу поговорить с вами о других великих деяниях Гая Мария! Многие из его великих дел еще не воспеты! Я знаю об этом, потому что был его законным легатом во время кампаний против Югурты и германцев. Я был его правой рукой, и уж такова судьба моя и мне подобных, что мы остаемся неизвестными и незнаменитыми. Но я не жалею ни об одном из титулов Гая Мария, которые составляют его прославленную репутацию – все они заслужены! Но я тоже был законным слугой Рима. И я тоже хотел отправиться на Восток и без посторонней помощи заставить Митридата убраться домой. Я первый повел римскую армию через Ефрат в неизвестные страны.
Сулла вновь остановился, с удовлетворением наблюдая, как толпа успокоилась, по меньшей мере убедившись в его абсолютной искренности.
– Кроме того, что я был правой рукой Гая Мария, я был его другом. Много лет я был его свояком, пока моя жена, которая была сестрой его жене, не умерла. Я не разводился с ней, и между нами не было никакой враждебности. Его сын и моя дочь являются двоюродными братом и сестрой. Когда несколько дней назад приверженцы Публия Сульпиция учинили резню, убив немало молодых людей, прекрасно одаренных, из знаменитых семей, включая и сына моего коллеги Квинта Помпея – а этот молодой человек был моим зятем, мужем племянницы Гая Мария – я вынужден был бежать из форума, спасая свою жизнь. И куда я пошел, зная, что там моя жизнь будет в безопасности? Я пошел в дом к Гаю Марию и был спрятан им.
Да, толпа действительно успокоилась. Сулла правильно выбрал тему для разговора о Гае Марии.
– Когда Гай Марий одержал свою величайшую победу против марсов, я снова был его правой рукой. И когда моя армия – армия, которую я привел в Рим, – наградила меня Травяным венком за то, что я спас их от неизбежной смерти, которая угрожала от рук самнитов, Гай Марий обрадовался, что я, его неизвестный помощник, приобрел свою собственную, высокую репутацию на поле битвы. С точки зрения важности и количества убитых врагов, моя победа была грандиознее, чем победа Гая Мария, но разве это повлияло на его поведение? Конечно же, нет! Он радовался за меня! А разве он не приурочил день своего возвращения в сенат ко дню моей инаугурации как консула? Разве его присутствие не усилило мое возвышение?
Теперь, когда толпа вслушивалась в его слова, и никто ничего не выкрикнул, Сулла приступил к заключительной части своей речи.
– Тем не менее, народ Рима, все из нас – вы, я, Гай Марий, время от времени вынуждены представать перед лицом очень неприятных фактов. Один из таких фактов касается Гая Мария. Он уже немолод и слишком слаб, чтобы руководить огромной войной с иноземным государством. Его разум был поврежден. И вам известно, что выздоровление разума не так просто заметить, как выздоровление тела. Человек, которого вы наблюдали последние два года, ходил, плавал, упражнялся, вылечивая свое тело от суровых ран, но он не мог вылечить свой разум. Именно эту умственную болезнь я и порицаю за все его позднейшие поступки. Я извиняю его за все то, что он натворил, во имя той любви, которую я все еще питаю к нему.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80