Вот и сейчас он поначалу поймал себя на мысли, что занимается элементарной рекогносцировкой, оценивая позицию их блокпоста с точки зрения военной науки: на предмет доминирования над местностью, просматриваемости подступов, открытости секторов обстрела и привязки линий огня, неуничтожимости во время предполагаемого боя основных ориентиров на местности... Но ведь он хотел другого! А потому безжалостно выбросил всю эту дребедень из головы, насильно заставил себя посмотреть вокруг иными глазами – и вдруг... увидел.
Старлей увидел синее-синее небо над головой, прозрачность и бесконечность которого поражали воображение. Отсюда, с высоты, которую занимал блокпост, линия горизонта казалась неимоверно далекой, и только с юга ее приближали еще более высоко вздымавшиеся горы.
Может быть, впервые не выискивая за камнями или в кустах огневой точки «духов», Сашка обвел взглядом зеленые склоны, пыльную извилистую дорогу, пробегавшую мимо их заставы и исчезавшую в кишлаке, желто-красно-серые глиняные хибарки афганцев, похожие отсюда на спичечные коробки, в беспорядке разбросанные по земле и уж с совершенно немыслимой для европейского глаза хаотичностью прилепившиеся друг к другу.
Спокойствие, безмятежность пейзажа, тишина, неподвижно повисшая в жарком южном воздухе, были так красноречивы, так величественны, что совершенно невозможно было поверить в то, что в этой чужой стране, на этой прекрасной земле идет война, рвутся ракеты и снаряды, мины и гранаты, кромсая живое тело земли. И каждую секунду ты и твои товарищи ходят по этой земле, что называется, под Господом, рискуя в любой момент отправиться туда, на это безмолвное и бездонное небо...
Банда встрепенулся, отгоняя подальше остатки лирики, затоптал сигарету и хотел было снова потащиться к брошенным картам, как вдруг услышал странный шум, доносившийся из блиндажа первого взвода. Впечатление было такое, что там идет то ли драка, то ли цирковое представление: крики, ржание, гогот, улюлюканье, периодически слышался грохот падающих ящиков, какая-то совершенно непонятная возня.
– Опять надолбаяись, скоты! – в сердцах сплюнул Сашка, направляясь к блиндажу. – Небось теперь снова «молодых» жизни учат...
Ни для кого из боевых офицеров не было секретом, что больше половины личного состава долбится, ширяется и всяческими иными способами ловит кайф, то есть, выражаясь человеческим языком, употребляет анашу, героин и самые разнообразные транквилизаторы. Случалось, и в бой ребята шли с расширенными от «травки» зрачками, не боясь ни черта, ни дьявола и круша все, что ни попадя на своем пути. А зачастую совершенно глупо и бессмысленно погибали, подставляя под пули свои молодые и безрассудные стриженые головы.
Ловить, запрещать или наказывать их было бесполезно – «косяки» ходили по рукам почти легально, и даже в гарнизоне на гауптвахте, в камере, при случае с легкостью можно было «отъехать», купив по абсолютно приемлемой цене нужную дозу прямо у караульного.
Командиры пытались, конечно, как-то влиять на солдат, но, видя тщетность этих попыток, старались добиться хотя бы одного – полной трезвости и ясности мысли у постовых и караульных. Это, в принципе, удавалась – здесь, в Афгане, слишком многое зависело от того, кто и в каком состоянии охраняет склад или покой своих товарищей. Вот где уж воистину ставка была больше, чем жизнь!
Потому как ставкой становилось сразу множество жизней.
Но с другой стороны, многие офицеры и сами были не прочь «забить» «косяк» – другой, особенно перед рейдом или маршем. Что ни говори, а перегрузки «травка» снимать помогала очень даже эффективно.
Сам Сашка никогда не позволял себе такой вольности – воевать под кайфом, но не мог осуждать за чертово пристрастие своих товарищей. А потому сейчас Банда шел к блиндажу лишь только затем, чтобы приструнить особо буйных и разгулявшихся – снизить, так сказать, накал страстей среди личного состава вверенного ему подразделения.
И вдруг у самого входа, когда Сашка уже даже согнулся перед низкой притолокой, ему почудилось, что изнутри донесся женский вскрик, тут же резко оборвавшийся, а затем раздалось жалобное хрипение, перебиваемое стонами.
Сашка рывком распахнул дверь.
Посреди блиндажа на ящиках из-под гранат лежала афганка, беспомощно тараща на Банду огромные черные глазищи. Ее платье было разодрано, и высоко поднятые ноги жутко белели в полумраке помещения. Двое «молодых» держали ее за ноги, еще двое зажали руки. Дембель по кличке Груша, вытащив из ширинки свой член, насиловал ее стоя, тиская груди, которые мерно качались от каждого движения взад-вперед, а еще кто-то. Банда в темноте даже не успел толком разглядеть, кто именно, получал кайф, засовывая свой хреновый отросток девчонке прямо в рот, раздирая ее губы руками.
Бешеная ярость мгновенно захлестнула Банду.
Прямым ударом левой ноги под ребра он отбросил от девчонки того «молодого», что держал ее ногу, ребром ладони треснул по шее второго, вцепившегося в ее руку, и, вырубив его, сильно, с разворота, ударом кованого сапога в грудь отшвырнул к дальней стене блиндажа любителя орального секса.
От неожиданности и испуга двое других «держателя» выпустили несчастную афганку, и она с визгом свалилась с ящиков на землю.
Разъяренный таким резким обломом и перевозбужденный «травкой», Груша с ревом бросился на командира, размахивая своими громадными кулачищами. Банда действовал круто, без жалости, что называется, на поражение. Чуть отступив, уклоняясь от удара, он перехватил руку Груши у запястья, резко вывернул ее и, повернувшись на сто восемьдесят градусов, крутанул ее изо всех сил. Дембель взвыл от боли, а его рука, полностью вывихнутая из плечевого сустава, бессильно повисла плетью. Не давая ему опомниться. Банда, ни на мгновение не останавливаясь, заехал ногой с размаху прямо по еще задорно торчавшему достоинству Груши, и когда тот согнулся пополам от выворачивающей наизнанку боли, вырубил его, с силой, двумя руками съездив по шее.
– Козлы вонючие! – завопил Банда в мгновенно наступившей в блиндаже тишине. – Охренели, гляжу, вконец! Вы, суки, чего удумали? Жить надоело? Да за нее вас «духи» всех до последнего вырежут!..
Он повернулся к с трудом поднявшемуся и пытавшемуся теперь застегнуть ширинку кадру, который мечтал получить райское наслаждение во рту девушки.
Теперь Банда разглядел его.
– Савельев, бля!
«Эти дембеля меня доконают!»
– Ты что, долболоб, на дизель или на зону захотел? Мало тебе два года Афгана было?! Я тебе устрою! Тебя мама еще долго не увидит!..
Банда обернулся к притихшим бойцам.
– Кто держал? Выйти сюда, – ткнул он, пальцем в пол перед собой.
Несмело, переминаясь с ноги на ногу и боясь поднять глаза, выползли на середину блиндажа четыре придурка, только-только попавшие в Афган.
Они-то и должны были сменить в этом взводе увольнявшихся Грушевского и Савельева.
– Долболобы! Вы хоть понимаете, что вам за групповуху органы отвесят? Рэмбо! Сильными себя почувствовали, целым взводом бабу завалили. Что, с воли давно приехали? По девушкам успели соскучиться?
– Товарищ... – попытался провякать кто-то из них, подымая на Банду свои виноватые глазенки.
– Заткнись!
Банда еле удержался, чтобы в кровь не изметелить эти тупорылые морды.
– Анушидзе! – позвал Бондарович командира второго отделения, шустрого расторопного грузина, на которого всегда можно было положиться.
– Я!
– Грушевскому прибинтовать руку к телу, самого связать и положить на лежак до прибытия на смену третьего взвода. Старшего сержанта Савельева разоружить, забрать ремни, шнурки и посадить под замок в каптерке. Назначить караул по его охране. С этих гусей, – Банда кивнул на четверых «держателей», – глаз не спускать. Оружие пока забрать, выдать только в случае нападения «духов».
Он посмотрел на девушку, сидящую на земле за ящиками, сжавшуюся в комок и тихо плакавшую от боли, страха и унижения.
– Ей дашь пока бушлат прикрыться – и к нам, в наше укрытие. Платье ее должно быть зашито – и старательно зашито! – силами этих придурков, – он снова кивнул на четверку, – через пятнадцать минут. Вопросы?
– Никак нет!
Старлей постоял еще несколько минут, вглядываясь в лица своих притихших бойцов. Ребята не могли выдержать его взгляда и поочередно опускали глаза, натыкаясь на холодный и презрительный блеск в зрачках своего командира.
– Придурки! Скоты вы, вашу мать! Что ли у кого ни мозгов, ни совести нету? Никому противно не стало? Бабу – всем взводом! Гиганты сопливые...
Тьфу! – он с горечью сплюнул себе под ноги. – Глаза б мои вас не видели!..
Резко повернувшись, он вышел на солнце и жадно закурил, стараясь хоть немного успокоиться.
Да, хлопцы, конечно же, устали. Хлебнули всего-всего. Тот же Груша или тот же Савелий два года, от звонка до звонка, прослужили в Афгане. Савельев награжден орденом Красной Звезды, медалью «За отвагу». Два ранения, одно из них из разряда тяжелых. И Грушевский свою «За отвагу» надраил уже, чтобы на дембельский китель повесить...
Да, много хороших ребят, их друзей, отправилось уже на родину в «черных тюльпанах», кто подстреленный в патрулях на улицах Кабула, кто взорвавшийся на мине, ловко замаскированной в легкой мелкой пыли горных дорог, кто сгоревший заживо на глазах товарищей в пылающих бэтээрах...
Да, всем им надоело все это до чертей зеленых.
И психика у них у всех уже сдвинутая, и нервы никудышные, и ненависти к проклятым «духам» хоть отбавляй...
Но так подло насиловать девку!.. За что?! Она-то в чем виновата?..
И главное – что дальше-то делать?
В соседнем полку, поговаривают, был такой случай: оттрахали бабу из кишлака всем взводом, а потом добили и похоронили, чтобы афганцы про то никогда не прознали... Но это ведь только поговаривают, а как там на самом деле было – один Аллах знает. Может, его парни тоже от главного свидетеля подобным же образом избавиться хотели?
Во двор вывели афганку. Платье на ней уже было в порядке, сама она немного успокоилась, и только ее красные заплаканные глаза выдавали то, что с ней только что приключилось.
Здесь, во дворе, на свету Банда рассмотрел, что она была уже далеко не девушкой – на вид ей можно было дать даже лет тридцать пять. Это обстоятельство почему-то немного успокоило старшего лейтенанта.
Он отвел ее к себе и усадил за стол, где взводные все еще резались в свою бесконечную «тысячу».
– А елки-палки! Сашка, это что за явление? – даже привстал от удивления Востряков, командир первого взвода, бойцы которого и натворили, кстати, все эти страсти.
– Твои орлы постарались – трынды им, видишь ли, сильно захотелось. Изнасиловали ее всем взводом.
– Ты что, правда, что ли?
– Я там Грушу немного покалечил. И Савельев под арестом. Сдам, на хрен, в прокуратуру, пусть получат свое под завязку, кони страшные. – Бондарович уже почти успокоился, и своей категоричностью и напускной жестокостью сам себе пытался добавить решительности.
– А е-мое!..
В помещении повисла тяжелая гнетущая тишина. Каждый из офицеров хорошо понимал, в какую паршивую историю они все теперь влипли.
От военных следователей хорошего не жди. Затаскают на допросы, на снятие показаний. Затребуют кучу справок, документов, рапортов. Вынесут какое-нибудь частное определение о неполном служебном соответствии и разгильдяйстве, которые проявились в недостаточном контроле над вверенным подразделением...
С другой стороны, «духи», если прознают про этот случай, взлютуются. Кишлак сразу же перестанет быть «замиренным». Сами «хадовцы», союзнички, так сказать, в злейших врагов превратятся.
Блокпост этот самым проклятым местом станет – ни одного дня покоя не будет.
Опять же – за дела такие от начальства благодарности не жди. Мало того, что органы затрахают, так все поощрения, представления, отпуска – все медным тазом для них накроется...
Чтобы хоть как-то разрядить обстановку, Банда выставил на стол бутылку водки, вскрыл штык-ножом банку говяжьей тушенки, подвинул ее поближе к женщине, положив рядом ложку, и повернул жестянку этикеткой с изображением головы коровы к неожиданной гостье.
– Ешь! Это не свинина, вам, мусульманам, можно, – Бондарович сказал фразу ласково, чтобы она поняла его хотя бы по интонациям голоса.
Затем налил водку в стакан и тоже пододвинул к афганке, но та в ужасе протестующе замахала руками.
– А, елки, забыл! Этого-то продукта тебе твой Аллах не позволяет, – с досады старлей одним махом вылил водку на пол, к общему неудовольствию взводных, дружно потянувших носами запах вылитой жидкости.
– Сашка, на хрена?!
Но Банда только отмахнулся от них.
Женщина несмело взяла ложку, и Бондарович ободряюще ей улыбнулся.
– Ты ешь-ешь, не бойся! Потом ложись, отдохни, – он кивнул на свою койку, знаками, закрыв глаза и ненатурально захрапев, показывая, чего от нее хочет. Затем повернулся к взводным:
– Пошли, пройдемся.
Офицеры поднялись и потянулись к выходу.
– Петр, – остановил Сашка командира второго взвода, лейтенанта Акулика, – ты посиди здесь, с ней, ладно? Поговори с ней спокойно, чтобы не нервничала, не боялась. Постарайся не выпускать ее пока. Пусть успокоится. Я кое-что придумал – так вдруг получится...
– Конечно, посижу. А вы куда?
– Да пойдем с архаровцами востряковскими разбираться. Надо же что-то делать.
Они с Востряковым направились к блиндажу.
У дверей каптерки с автоматом на плече, охраняя Савельева, маячил кто-то из новобранцев. Сашка про себя посетовал, что никак не может запомнить их имена, а ведь ребята уже по неделе в его роте. Ну ничего, в первом же нормальном бою все запомнится само собой.
Они вошли в блиндаж, всматриваясь в его холодную темноту – сразу с солнца разглядеть здесь что-либо в подробностях было невозможно. Наконец увидели – в самом углу, на почетном дембельском месте, лежал, скорбно прикрыв глаза, связанный Грушевский.
– Во, погляди на своего героя, – кивнул Банда на Грушу, обращаясь к Вострякову. – Додумался твой горный орел – на командира с кулаками бросился.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41