— Ты должна знать, что нельзя уходить одной. Где твой здравый смысл, Софи?
— Ох, милорд, я начинаю подозревать, что брак может оказать неблагоприятное воздействие на удивительную способность мыслить здраво.
— Это не Хэмпшир, чтобы свободно бродить, где тебе вздумается.
— Да, Джулиан.
Он застонал:
— Когда ты говоришь таким тоном, я понимаю, что кажусь тебе занудой. Софи, я понимаю также, что читаю тебе слишком много нотаций. Но ты сама вынуждаешь меня делать это. Почему ты всегда попадаешь в такие ситуации? Может, хочешь доказать мне, что я не имею права контролировать поступки своей жены?
— Да, нет нужды контролировать меня, милорд, — проговорила отчужденно Софи. — Но я начинаю верить, что вам никогда этого не понять. Не сомневаюсь, вы чувствуете необходимость так поступать, исходя из печального опыта с вашей первой женой. И я не могу вас убедить, что никакой контроль с вашей стороны не в состоянии был спасти ее от собственных страстей. Она была неподвластна ни вашему контролю, ни любому другому. Насколько я понимаю, ей никто не в силах был помочь. И вы, милорд, не должны осуждать себя за то, что не справились с ней.
Сильная рука Джулиана сжала ее пальцы.
— Черт побери, я не хочу обсуждать Элизабет. И один Бог знает, что это я не сумел ее спасти. И ни один мужчина не сумел бы защитить ее от того, что привело ее к сумасшествию. Не сомневайся, Софи, я сумею защитить тебя.
— Но я не Элизабет, — отрезала Софи. — И пока не собираюсь в сумасшедший дом.
— Мне это известно, — спокойно ответил Джулиан. — И благодарю Бога за это. Но тебе нужна защита, Софи, ты слишком уязвима.
— Я в состоянии постоять за себя, милорд.
— Если ты такая умная, почему же тогда купилась на трагическую сцену, разыгранную Уэйкотом? — нетерпеливо спросил Джулиан.
— Он не лгал. Я уверена, у него были глубокие чувства к Элизабет. Он, конечно, не должен был влюбляться в чужую жену, но его чувства к ней были искренними.
— Я не оспариваю: он обожал ее. Поверь, он был не одинок в своем горе. Но вне всякого сомнения, сегодня он пытался вызвать у тебя сочувствие.
— А что в этом плохого? Мы все иногда нуждаемся в сочувствии.
— Уэйкот не впервые отправился за добычей в открытое море. При малейшей возможности он сбросит тебя на дно. Для него главное — соблазнить тебя и швырнуть свой успех мне в лицо. Ты хочешь, чтобы я выразился еще яснее?
Софи была в ярости:
— Нет, милорд! Вы очень ясно все изложили. Но вы ошибаетесь относительно чувств виконта! В любом случае я вам торжественно обещаю: никто не сумеет соблазнить меня! Ни он, ни кто другой. Я уже клялась вам в своей преданности. Почему вы не верите мне?
Джулиан помолчал, потом тихо сказал:
— Софи, ты можешь попасться на его уловку.
— Милорд, — продолжала Софи, не обращая внимания на его попытки загладить свою резкость. — Самое меньшее, что вы можете сейчас сделать, — это принять мою клятву.
— Софи, я не имел в виду…
— Хватит! — Софи резко остановилась посреди дорожки. Он тоже вынужден был остановиться. Она посмотрела на него с горячей решимостью. — Поклянитесь честью, что вы уверены в том, что я не позволю соблазнить себя Уэйкоту или кому-то другому. Я должна получить от вас слово чести, милорд, прежде чем сделаю еще один шаг.
— Неужели? — Джулиан долго всматривался в ее лицо в свете луны. Его лицо, как всегда, было непроницаемо.
— Вы меня очень обяжете, милорд. Неужели так трудно произнести эти слова? Когда вы дарили мне браслет и книгу Калпепера, вы сказали, что я должна их хранить как знак вашего уважения. Я хочу иметь доказательства вашего уважения и имею в виду не бриллианты или изумруды.
Что-то блеснуло в глазах Джулиана, когда он поднял руки и взял в ладони ее лицо.
— Ты приходишь в бешенство, когда затрагивается твоя честь.
— Так же как и вы, если подвергается сомнению ваша честь.
Его брови поднялись.
— А ты собираешься подвергнуть сомнению мою честь, если я оставлю твою просьбу без ответа?
— Конечно, нет. Я не сомневаюсь, что ваша честь не запятнана. Я просто хочу быть уверенной, что вы в равной степени уважаете и мою честь. И если уважение — это все, что вы чувствуете ко мне, милорд, дайте мне хоть какое-то значительное свидетельство своего уважения.
Он еще некоторое время постоял молча, глядя ей прямо в глаза.
— Ты слишком много просишь, Софи.
— Не больше, чем вы от меня, милорд.
Он медленно наклонил голову и нехотя сказал:
— Да, ты права. Я не знаю другой женщины, которая отстаивала бы свою честь таким образом. И я не знаю других женщин, которые вообще беспокоились бы об этом.
— Может быть, потому, что мужчины не обращают внимания на чувства женщины. Кроме тех случаев, когда появляется угроза их собственной чести.
— Больше не надо. Прошу тебя. Сдаюсь. — Он поднял руки, желая прекратить спор. — Отлично, мадам, я торжественно клянусь, что целиком и полностью доверяю вашей женской чести.
Софи почувствовала глубокое облегчение. Она трепетно улыбнулась, зная, как трудно далось ему это признание.
— Благодарю, Джулиан. — Она вдруг встала на цыпочки и коснулась его щеки губами. — Я никогда не предам тебя, — прошептала она горячо.
— Ну тогда вместе мы справимся со всеми неурядицами. Ты и я.
Он обнял ее, привлек к себе, его губы прижались к ее губам с требовательной жаркой страстью. А когда Джулиан поднял голову, то прочел в ее глазах ожидание.
— Джулиан?
— Пожалуй, моя самая верная жена, нам пора ехать домой. У меня есть кое-какие планы на вечер.
— Правда, милорд?
— Совершенно точно. — Он снова взял ее под руку и повел в зал так быстро, что Софи едва поспевала за ним. — Мы поедем сейчас же.
Но когда они вошли в парадное своего дома, встречавший их Гаппи выглядел озабоченным, что случалось с ним крайне редко.
— А вот и вы, милорд. Я только что собирался послать за вами в клуб. Ваша тетушка, леди Синклер, заболела, и мисс Раттенбери уже дважды посылала к нашей мадам за помощью.
Глава 15
Джулиан беспокойно ходил по комнате, не в силах заснуть. И причина бессонницы в том, что Софи нет в ее спальне — там, где ей надлежало быть. Он провел рукой по взъерошенным волосам и с удивлением подумал: неужели без нее он уже не может спать?
Он устроился в кресле, изготовленном по его заказу младшим Чиппендейлом в ту пору, когда столяр и краснодеревщик увлекались неоклассическим стилем. Это кресло в какой-то мере отражало идеалистические воззрения молодого Джулиана, и он иногда любил вспоминать о том времени.
В те давно минувшие дни он мог до полуночи рассуждать о греческих и латинских классиках, он увлекался радикально-либеральными реформами вигов и даже — хотя, как оказалось, совершенно зря, — продырявил пулями конечности двоих джентльменов, защищая честь Элизабет.
Многое изменилось за последние годы, думал Джулиан. У него теперь очень редко возникало желание говорить о классиках: на это не оставалось времени. А что касается вигов, то он пришел к выводу: виги, даже либеральные, так же продажны, как и тори. И очень скоро ему пришлось смириться с тем фактом, что даже сама мысль о наличии у Элизабет какой-либо чести просто смешна.
С отсутствующим видом он гладил ладонями красивые подлокотники из красного дерева. С изумлением Джулиан понял, что в глубине души он все еще тянется к классическому стилю. И вдруг какая-то часть его существа потребовала, чтобы он сопроводил предназначенные Софи бриллиантовый браслет и книгу о травах несколькими поэтическими строчками. Стихи получились неуклюжими.
Он не писал ни строчки со времени Кембриджа и первых дней жизни с Элизабет. Откровенно говоря, он понимал, что у него нет поэтического дара. После нескольких неудачных попыток он в сердцах разорвал и выбросил бумагу, заменив стихи короткой запиской, приложенной к подаркам для своей Софи.
Но оказалось, это еще не все. Идеализм молодости еще жил в нем, хотя он был убежден, что предпринял все, чтобы похоронить его под грузом циничного и прагматичного взгляда на мир. Джулиан не мог отрицать: где-то в глубине души он понимал, что Софи надеется, что он будет уважать ее право на чувство собственного достоинства.
Джулиан размышлял: стоило ли отпускать ее к Фанни и Генриетте на всю ночь? Должен ли был он повлиять на ее решение? И мог ли? Она, едва услышав о болезни Фанни, тотчас поехала к ней.
Джулиан не возражал. Он искренне беспокоился о здоровье тетки. Фанни эксцентрична, непредсказуема, склонна к истерикам, но Джулиан обожал ее. И после смерти его родителей она осталась единственной из клана Рейвенвудов, к кому он относился с искренним почтением.
Получив известие о болезни Фанни, Софи быстро переоделась и разбудила горничную. Мэри суетилась, упаковывая все необходимое, а Софи собрала медицинский саквояж и не забыла свою драгоценную книгу о травах Калпепера.
— У меня кончаются кое-какие травы, — сказала она Джулиану, садясь в нанятый им экипаж. — Может быть, кто-то из местных аптекарей продаст мне ромашку хорошего качества и турецкий ревень? Жаль, что старая Бесс так далеко. Ее травы самые надежные.
Когда они подъехали к дому Фанни, у порога их встретила Генриетта в состоянии крайнего смятения. Джулиан, увидев обычно спокойную Генриетту столь расстроенной, понял наконец что болезнь тетушки действительно серьезна.
— Слава Богу, что ты уже здесь, Софи. Я так беспокоилась. И уже хотела послать за доктором Хиггсом. Но Фанни и слышать о нем не хочет. Она считает его шарлатаном и не разрешит ему переступить даже порог ее комнаты. Я не могу ее осуждать, он и вправду остался без пациентов. Поэтому я послала за тобой. Надеюсь, ты не рассердилась на меня?
— Конечно, нет. Я немедленно иду к Фанни.
Софи, попрощавшись с Джулианом, поспешила вверх по лестнице. Слуга с саквояжем в руках едва поспевал за ней. Взволнованная Генриетта повернулась к Джулиану, все еще стоявшему в прихожей:
— Спасибо, что ты разрешил ей приехать в столь поздний час.
— Я не смог бы ее остановить, даже если бы и захотел. И потом, ты знаешь, я обожаю Фанни. Замечу, я совершенно согласен с ней насчет доктора. Единственное средство Хиггса — кровопускание и промывание желудка.
Генриетта вздохнула:
— Боюсь, ты прав. Я никогда не верила в кровопускание. И поверь мне, бедной Фанни больше незачем промывать желудок. Из-за этой скверной болезни желудок Фанни совершенно пуст. Мы надеемся на Софи и ее травы.
— Софи прекрасно в них разбирается, — заметил Джулиан. — Я могу лично это засвидетельствовать. У наших слуг самое крепкое здоровье во всем городе.
Генриетта улыбнулась на шутку Джулиана:
— Да, я знаю, слуга чувствуют себя прекрасно благодаря ее рекомендациям. И мой ревматизм отпустил меня, после того как я стала пить настои, приготовленные Софи. И что бы мы вообще без нее сейчас делали, милорд?
— Не знаю, — ответил он.
Двадцать минут спустя Софи появилась на лестнице и сообщила, что Фанни за обедом отравилась рыбой и бедняжка будет страдать еще несколько часов, прежде чем она почувствует себя лучше. Софи решила остаться у ее постели.
Понимая, что возражения неуместны, Джулиан в том же экипаже вернулся домой.
Он почувствовал беспокойство, как только отпустил Кнэптона, и в одиночестве стал готовиться ко сну. Он уже подумывал, не пойти ли ему в библиотеку и поискать книгу поскучнее, как вдруг вспомнил о черном кольце.
Дарегейт прав: от кольца надо немедленно избавиться. Он решил забрать его из шкатулки Софи. Ему неприятна была сама мысль, что кольцо до сих пор у нее. И она могла снова надеть его.
Джулиан взял свечу и заглянул в комнату Софи. Без хозяйки там было пусто и уныло. Как, оказывается, он привык к ней, как прочно вошла она в его жизнь. Он проклинал всех продавцов подпорченной рыбы. По их вине Софи нет сейчас в постели.
Если бы не болезнь Фанни, он уже занимался бы любовью со своей упрямой, нежной, страстной и невероятно гордой женой.
Джулиан подошел к туалетному столику, поднял крышку шкатулки, осмотрел скудную коллекцию ее украшений. Единственно достойная вещь — бриллиантовый браслет, его подарок. Он лежал на красном бархате. К этому браслету надо подарить Софи еще пару бриллиантовых серег, решил Джулиан.
Потом его взгляд упал на черное кольцо в углу шкатулки. Оно лежало на маленьком, сложенном в несколько раз листке бумаги. Незатейливое украшение вызвало в Джулиане гнев. Софи знала, что кольцо подарил ее сестре бессердечный насильник, без всяких угрызений совести совративший невинную девушку. Но она и вообразить не могла, какая опасность таится в этом кусочке металла.
Джулиан вынул кольцо, коснувшись листка бумаги под ним, нехотя взял его, развернул. На нем было написано три имени: Аттеридж, Варлей и Ормистон.
Тихий гнев Джулиана вспыхнул ярким пламенем ярости.
— С ней правда будет все в порядке? — Генриетта стояла возле кровати Фанни и с беспокойством смотрела на бледное лицо подруги.
После нескольких часов изнуряющей рвоты и боли Фанни наконец заснула.
— Думаю, да, — ответила Софи, размешивая щепотку трав в кипятке. — Плохой пищи в желудке нет, и теперь, как видите, она больше не мучается от боли. Но я должна наблюдать за ней до утра. Я считаю, что кризис миновал, но не могу быть абсолютно уверена в этом.
— Я тоже останусь с тобой.
— Нет нужды, Генриетта. Вам надо поспать. Вы так же измучены, как и Фанни.
Генриетта небрежно отмахнулась от ее совета:
— Чепуха, как я могу заснуть, если Фанни еще в опасности.
Софи понимающе улыбнулась:
— Вы очень верная подруга, Генриетта. Фанни просто повезло с вами.
Генриетта примостилась на краю кровати, расправляя фиолетовую юбку.
— Нет-нет, Софи, это мне повезло, что у меня такая подруга, как Фанни. Она радость моей жизни, единственный человек, кому я могу сказать все — умное или глупое. Она единственная, с кем я могу поделиться сплетнями, плакать и смеяться, выпить шерри чуть больше положенного.
Софи села в кресло напротив кровати и посмотрела на Генриетту:
— Значит, она тот единственный на земле человек, с кем вы чувствуете себя свободной?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41