.. Я бы сразу раскусил! Отдел общественного питания... Ха!— Все ясно, товарищ в шоке, — сделал вывод Шумов и поманил меня к себе.Главным украшением так называемого карабасовского кабинета были два огромных холодильника, которые мерно гудели, а иногда начинали дрожать. Из-за их гула совершенно бесполезно было подслушивать под дверью кабинета, хотя вряд ли кто-то нас с Шумовым собирался подслушивать.— Значит, братец с сестренкой замочили двух человек, — Шумов покачал головой. — Все-таки искусствовед из меня неплохой. Я сразу почуял в той комнате легкий аромат уголовщины... На той картине, что висела на стене.— А что там такого? — поинтересовался я. — Вряд ли это была зарисовка того лагеря, где Марина отбывала срок...— Дело не в том, что на картине, а в том, как сделана эта картина. Техника, Саша, техника! — Шумов откинулся на спинку стула и снисходительно посмотрел на меня, будто какой-нибудь Виталий Вульф, телеведущий. — Гарик, которого ты вчера видел, как-то пригласил меня в ГУВД на выставку «Художественное творчество отбывающих наказание». Ну, мужики там всякие ложки делают, полки, мебель. Женщины шьют. А некоторые делают такие вот картины. Она же не нарисована, она собрана из нескольких десятков вырезок из журналов и газет. Это называется «техника коллажа». И если я напрягу память, то назову тебе штук пять колоний, где распространена такая вот живопись. Но в случае с Мариной я решил, что это подарок. Оказывается, она сама посетила эту «художественную школу». А по ней не скажешь.— Я бы тоже ни в жизнь не догадался, — поддакнул я.— И это плохо, — сделал Шумов неожиданный вывод. — Это значит, что она умная баба. Она выглядит такой, какой хочет выглядеть. И что-то меня все больше гложут сомнения насчет того удостоверения...— Ну пусть она и просекла, что оно просроченное. Что с того?— Будь она нормальным человеком, она, увидев просроченное удостоверение, подняла бы шум. Как та контролерша в автобусе. А эта? Эта, если и просекла, в чем дело, промолчала. Прикинулась, что все в порядке. Еще и ляпнула на прощание что-то такое... «Если вы из милиции, то сами все знаете». Тут как бы двойной смысл тогда получается. Если вы из милиции — вы все знаете. А если вы не из милиции и документы у вас поддельные — ничего вы не знаете. Вот так получается...— А зачем ей это все?— Понятия не имею. Выгораживать брата? Но он же труп. Выгораживать себя? Но ведь мы на нее и не наезжали... Ну да черт с ней, с Мариной, с бабами всегда сложности. Я тебе другую историю рассказать хотел...— У меня, в принципе, тоже есть история, — сказал я. Пальцы у меня трястись уже перестали, но нездоровое возбуждение, заставившее меня без раздумий садануть Карабасу в пузо, осталось.— Давай сначала я, — предложил Шумов, развалившись на хозяйском месте. — Значит...— Я человека убил.— Не перебивай. Значит, так. Я поехал...— Эй! — я хлопнул ладонью по столу. — Меня плохо слышно? Я человека убил!— Одного?— Одного, — несколько оторопев, подтвердил я. — А сколько бы ты хотел, чтобы я...— Я ничего не хотел, просто при нынешнем разгуле преступности в стране один покойник — это не повод для того, чтобы прерывать разговор. Ну кого ты там убил? Еще раз застрелил Мухина?— Помнишь того типа возле «Белого Кролика»?— Ну это ж надо, как все один к одному ложится! — всплеснул руками Шумов. — Вот и я хотел про «Белый Кролик» рассказать...— Того типа я и пристрелил. Случайно.— Я не следователь, со мной ты можешь быть откровенным.— На самом деле случайно. Я хотел узнать у него, куда делся труп Мухина... Вместо этого он попытался меня пристрелить.— Значит, он начал первым? Вот и хорошо, объявляю тебя невиновным и отпускаю тебе все твои грехи. Надеюсь, свидетелей ты тоже убрал?— Свидетелей не было.— Чудесно. А про труп Мухина он тебе что-нибудь поведал?— Нет. Почти ничего. Он потерял тогда сознание, а когда очухался, трупа уже не было. Но и в Молодежный парк той ночью никто не ездил.— То есть зря мы там здоровье гробили... — вздохнул Шумов. — Нашли только совершенно постороннюю голову, которую ты подарил своему дяде. Нормально. Слушай, — он как-то особенно пристально посмотрел на меня. — А ты наркотиками не балуешься?— Последние лет восемь — нет. А что?— Вот этот твой друг, которого ты только что упокоил, он не видел мухинского тела. И никто не видел. Кроме тебя. Может, это была галлюцинация?— Какая галлюцинация? — разволновался я. — Там же куча народу была на том пустыре, там Тыква был, там была Тамара... Они все видели! Не мог же я их всех загипнотизировать! Это же не цирк!— Хоп! — сказал Шумов и прицелился в меня указательным пальцем. — Было названо ключевое слово.— Гипнотизировать? — ошалело спросил я.— Цирк, — сказал Шумов и улыбнулся. — Все как в цирке. Таинственные исчезновения чемоданов из закрытой комнаты без окон. Массовый гипноз. Фокусы с мертвым телом гражданина Мухина. И весь вечер на арене клоун по фамилии Хохлов.— Пошел ты знаешь куда?— Если бы я знал, куда идти, меня бы тут не было. Вернемся к делу. Ты можешь обижаться сколько хочешь, но послушай умного человека. То есть меня.Я недоверчиво хмыкнул, но обратился в слух.— Спасибо за доверие, — сказал Шумов. — И теперь вопрос номер один. Как исчезнуть из закрытой комнаты без окон, причем утащить с собой два чемодана? Дураку понятно, что исчезнуть невозможно.— Но он исчез, — упрямо возразил я. — Я сам это видел.— Дураку не понятно, — вздохнул Шумов. — Он не исчез, Саша. Если он человек из мяса и костей, он не может раствориться в воздухе. Но ты его не заметил.— Я что, похож на слепого?— Разве что издали. Мухина также не заметили Тыква и кто там еще с ним был, менеджер «Белого Кролика» и весь коллектив шоу в масках ОМОНа, который, как известно, влетел в клуб через десять минут после исчезновения Мухина. Они прошли по всем кабинетам, но ничего и никого не нашли. Что это значит?— Он исчез.— В тебе очень сильно мистическое начало, — посетовал Шумов. — Ну а я пошлый атеист. Это значит, что он очень хорошо спрятался.— Куда он мог там спрятаться?! — я перешел на крик, перекрывая гул холодильников. — Там четыре стены! И стол, на котором стояла машинка для счета денег. И еще диван!— Вот видишь — диван, — улыбнулся Шумов. — Вы с Тыквой смотрели в диване?— Что? — я посмотрел на Шумова, как на сумасшедшего. — Там такой диван... Там лилипут не спрячется, в том диване!— Ты не о том думаешь. Ты думай о том, что Мухин все же спрятался.— Ну не в диване же! — выкрикнул я.— Спокойно, — попросил Шумов. — Ты вбил себе в голову, что спрятаться было негде. А нужно было не вбивать это себе в голову, а вернуться в «Белый Кролик» через день или через два. И все внимательно осмотреть в том кабинете. На свежую голову. Не вбивая себе никаких выводов — мог спрятаться или не мог спрятаться... Мухин сделал фокус — он пропал. И это так тебя выбило из колеи, что ты не смог ничего предпринять. Ты заранее вбил себе в голову — у меня ничего не получится, потому что все это необъяснимо, все это непостижимо, значит, мне с моим умишком и соваться туда нечего... Это я про твой умишко, — уточнил Шумов. — А не про свой.Я обхватил голову руками, напрягся, поскреб ногтями затылок и через полторы минуты осторожно спросил:— Там была замаскированная дверь в стене? Заделанная под обои?— Как полезно все же иногда напрягать мозги, — сочувственно произнес Шумов. — Даже если это слишком поздно...— Люк в полу? Под ковром?— Мне нравится ход ваших мыслей, — сказал Шумов. — Если бы ты сразу начал думать в этом направлении — еще неделю назад, — ты бы додумался. А сейчас у нас нет на это времени. Вот... — Он положил на стол передо мной листок бумаги.— Что это? — спросил я, с опаской присматриваясь к листку.— Прочитай.Я взял лист бумаги, развернул его и прочитал: «Барыне станет дурно, когда она узнает. Алексей».— Я нашел это в «Белом Кролике», — с плохо скрываемым торжеством пояснил Шумов. А я понял, что являюсь круглым идиотом. За моей спиной сочувственно гудели холодильники. Я молча смотрел перед собой, переживая собственное ничтожество. И я бы его в конце концов пережил, если бы в кабинет не вломился с перекошенной рожей Карабас.— Через черный ход! — рявкнул он. — И хватит с меня трупов в «Антилопе»! 3 Потом мы с Шумовым наскоро обсудили вопрос, чьи трупы имел в виду Карабас — наши или вломившейся в «Антилопу» тыквинской компании? Мы решили, что Карабас опасался за здоровье тыквинских ребят. За наше не было смысла беспокоиться — бегали мы быстро.Но прежде чем рвануть через черный ход, Шумов рискованно высунулся из-за угла и окинул взглядом зал.— Тыквинские ребята, точно, — сообщил он мне на бегу минуту спустя. — И злые такие... Между прочим, с ними тот самый тип, которого ты недавно случайно пристрелил. Неплохо выглядит. Рожа, правда, покорябанная, в пластырях, но ходит, разговаривает... На зомби не похож.Я выматерился на ходу. То меня мучила совесть, что я убил человека, теперь же грыз очередной приступ неполноценности — надо же, человека убить нормально не смог! А этот человек собрал всех своих и примчался с ответным визитом! Вот козел!— Ты же говорил, — прохрипел на бегу Шумов, — что дядя тебя отмажет от Тыквы... И вообще от всех неприятностей...— Не успел! — выкрикнул я, не сбавляя ходу. — Он только поехал договариваться с Тыквой...— Будет обидно, если тебя прикончат по недоразумению...— А если тебя прикончат?— А меня не прикончат! — самоуверенно заявил Шумов и устроил чемпионский спринт метров на двести. Потом он остановился, сложился пополам и рухнул наземь. Когда я подбежал поближе к неподвижному телу, Шумов открыл глаза и сообщил: — Будем считать, что оторвались...— Клевый получился отрыв, — согласился я и присел на корточки рядом с сыщиком. — И все же, где ты нашел записку?— А, проняло? — Шумов легко вскочил на ноги и отряхнул полы пальто. — Я ходил в «Белый Кролик». Я вернулся на место твоего преступления, Саша. Причем неоднократно. Я сначала ходил туда беседовать с Тыквой, а потом еще один раз ходил специально в тот кабинет. И нашел там записку.— Где?— Где-где. В трубе.— В какой еще трубе?— В вентиляционной. Большая такая труба. Разве ты ее не замечал?— Стоп, — схватился я за голову. — Труба. В трубе — записка. Мухин? В трубе?!— Объясняю на пальцах, — сказал Шумов, настороженно поглядывая по сторонам. — Ты знаешь, кто из тех двоих оболтусов был с Мухиным на зоне? Циркач или Пистон? Циркач. А ты знаешь, почему у него такая кличка? Да потому, что он в цирковом училище был, пока не сел. А учился он там на гимнаста. Я Гарику дал поручение выяснить, он и выяснил.— Но это же Циркач... — растерянно возразил я. — А тут был Мухин...— Объясняю. На зоне Циркач и Мухин вместе участвовали в самодеятельности. Показывали гимнастические этюды. А ростом Мухин меньше и Циркача, и меня, и тебя. И он гибкий, сволочь! Гибкий, маленький, умный — жуткое сочетание. Он заранее присмотрел место для своей аферы, заранее выкрутил шурупы из решетки в вентиляционной трубе... Ему оставалось вынуть решетку, залезть в трубу и снова вставить за собой решетку. Вы заходите — его нет. Времени на поиски у вас нет, потому что Мухин только что по мобильнику вызвал милицию в «Белый Кролик». Вы убегаете, прибегает ОМОН, но эти просто проходят мимо. Мухин выбирает момент — может, он даже дождался ночи, — вылезает из трубы, берет свои бабки и уходит. Но перед этим он оставляет в трубе записку: «Барыне будет плохо». Он знает, что его ищут, но он над преследователями прикалывается. Вот фрукт, а?!— Фрукт, — потрясенно согласился я. — Он мог положить чемодан с алмазами в диван, а сам залезть в трубу... Или сам залезть в диван, а чемодан запихнуть в трубу.— Это уже неважно, — махнул рукой Шумов. — Как все было на самом деле, знает только сам Мухин. Важно, что это хитрый, умный и расчетливый тип. Который целенаправленно к чему-то лезет. Знает, что за ним по пятам идут — причем не шушера типа Тыквы, а кто-то пострашнее, — и все равно делает свое дело. И записочки оставляет, мерзавец...— Одно уточнение, — сказал я. — Не «оставляет», а «оставлял». Не «делает свое дело», а «делал свое дело». Он мертв, Костя, и это была не массовая галлюцинация.— Где труп? Где ключик на шее? На что мне приманить Треугольного?— Ключик... — Я вдруг вспомнил про телефонный звонок из Тамариной конторы. — Он еще и ключи от квартиры утащил.— От какой еще квартиры?— Тамара сторговала ему квартиру... Пятикомнатную. Он же вроде бы и алмазы пошел продавать, чтобы наличные раздобыть...— И он ключи не вернул?— То ли он не вернул, то ли они у Тамары остались...— У нас нет трупа, — загнул Шумов большой палец. — У нас нет чемодана с деньгами, — он загнул указательный палец. — И у нас нет ключа от пятикомнатной квартиры, — он загнул средний палец. — И не идиоты ли мы после этого?— В каком смысле?Вместо ответа Шумов стремительно сорвался с места. Полы мухинского пальто развевались, и могло показаться, что сыщик летит над черным асфальтом в неярком свете уличных фонарей. На коротких крыльях из темно-серого кашемира. 4 Шумов не успокоился до самой улицы Чайковского. Он поносил меня всякими нехорошими словами, наиболее приличными из которых были «тормоз на пути прогресса». Прогрессом, разумеется, был сам Константин Сергеевич.— Раньше ты мне не мог про эти ключи рассказать? Или у тебя профессиональная болезнь всех вышибал — идиотизм с осложнениями на мочеполовую систему?!Я пропустил мимо ушей мочеполовую систему и ответил:— Я не знал раньше про ключ.— А откуда же ты вдруг узнал? Как это тебя вдруг осенило?— Мне позвонили.— Кто тебе позвонил? Благотворительная организация помощи жертвам сотрясений мозга? Фонд опеки вышибал-профессионалов? — презрительно пыхтел Шумов. — Позвонил... Позвонил?Его будто парализовало. Прямо под светящейся цифрами табличкой «Ул. Чайковского, 42».Я подумал, что Шумову полегчает, если все же отвечу на его оскорбительные вопросы:— С Тамариной работы мне позвонили. А не из какого не из фонда...— Когда тебе позвонили?— Ну, часа два назад. Или три.— Если тебе звонили из офиса, то это было еще до конца рабочего дня, — рассудил Шумов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45