..— Меня смущает, что у него нет огнестрельных ран в голове! — взорвался я. — Меня смущает, что Мухин был блондином, а этот почти лысый...— Это у него в воде рыбы съели, — заявил Мухин.— Волосы съели?— Да, а что? Ты знаешь, какие тут рыбы? Они все, что угодно, сожрут! И волосы в том числе!— Он просто не похож на Мухина, — устало проговорил я. — Не похож — и все.— Конечно, полежал в воде, слегка раздулся... Черт, неужели и тут лажа? — задумчиво проговорил Шумов. Он разложил на коряге чехлы для просушки, подошел к голове и — к моему ужасу — взял ее в руки. Теперь со стороны Шумов напоминал принца Гамлета в сцене на кладбище. Не хватало только причитаний на тему «Бедный Йорик». Вместо этого Шумов выдал иной текст:— А ведь это хорошо, что башка не мухинская. Ведь если у Мухина на шее болтался ключ от ячейки, то вот эта шея — а где ключ? Ключа мы не наблюдаем. И вряд ли он за что-то зацепился на оставшейся части тела. Нет, лучше будем считать, что это не Мухин... А кем же тогда будем его считать? Безымянной жертвой Тыквы? Покойся с миром, дорогой товарищ, — Шумов явно примеривался зашвырнуть голову обратно в пруд. — Быть может, от тебя был толк при жизни, но сейчас от тебя толку нет никакого...— Это Америдис, — сказал я.Шумов от неожиданности едва не уронил голову на песок.— Кто-кто? — переспросил он. — Какой еще Америдис?— Это такой финансовый деятель из Москвы, — пояснил я. — Он с неделю назад пропал, и его вся городская милиция ищет. И ФСБ. И еще из Москвы комиссия приехала.— Вот ведь как удачно вышло! — сказал Шумов, по-новому разглядывая свою находку. — А там за его голову не объявили никакого вознаграждения? Именно за голову. Хотя если вознаграждение большое, то я могу поискать и другие недостающие фрагменты...Внезапно он нахмурился и неодобрительно посмотрел на меня:— А откуда ты знаешь, что это Америдис? Мухина ты не узнал, а какого-то Америдиса сразу признал? Родственник он тебе, что ли?— Мухина я не узнал, потому что это не Мухин! А Америдиса я узнал, потому что фотографию его видел! И это — он! Подполковник Лисицын, которого в «Антилопе» позавчера убили, занимался делом Америдиса и показывал мне его фотографию! И Карабасу он показывал!— Меня мало волнует, что показывал подполковник Лисицын человеку по имени Карабас, — язвительно отозвался Шумов. — Это их личное дело. Хотя... Если Лисицына убили за то, что он искал Америдиса, мне страшно представить нашу судьбу, потому что мы Америдиса нашли. Все-таки придется утопить этого товарища еще раз...— ...и еще я разговаривал с оперативником после смерти Лисицына, — по инерции выкрикивал я Шумову. — И он мне тоже показывал фотографию! И говорил про особую примету...— Особая примета? На голове? — засомневался Шумов. — Разве что татуировка за левым ухом. Больше на этой голове ничего примечательного нет... Да и татуировки, честно говоря, тоже нет.— Там не татуировка, — торжественно сказал я. — Там бриллиант.— За ухом? — Шумов прыснул. — Нет, это уже у тебя глюки начались от переохлаждения...— Не за ухом. В зубе. В верхнем ряду спереди.Наступила пауза, которую Шумов нарушил минуту спустя, тщательно осмотрев ротовую полость мертвеца:— Знаешь, у Генриха, который юрист, есть один знакомый ювелир... 5 В начале второго мы сидели возле пруда в Молодежном парке и плевали в его черные воды. Потому что ничего другого нам делать не оставалось. Разговаривать тоже не хотелось. Я вспомнил, что завтра Тамара поедет на охоту в компании господина Тыквина, и мне захотелось, чтобы завтра с утра пошел снег, чтобы начался ураган, а может быть, даже случилось небольшое землетрясение в районе того охотничьего хозяйства, куда направится эта компания.— Вот интересно... — нарушил молчание Шумов. Впрочем, ко мне конкретно он не обращался, так что я мог пропустить его слова мимо ушей. — Интересно, за что дают людям такие клички — Пистон и Циркач?Мимо ушей.— Ну а тебя, Саня, как в школе звали?— Хохол, — нехотя произнес я. — Ну и что?— Ничего. У тебя очень понятная кличка — раз Хохлов, значит, Хохол. А у Пистона же не Пистонов фамилия... Кто, кстати, из них был с Мухиным на зоне — Пистон или Циркач?— Я уже говорил — не помню. Кто-то из них двоих. Какая разница? — пожал я плечами.— Разница есть, — загадочно проговорил Шумов. — Ведь клички-то у них разные.— Ну а тебя как звали в школе?— Константин Сергеевич.— Не ври. Какая у тебя была кличка?— Только, чур, не смеяться...— Больно надо. Ну?— Меня звали Башка, — медленно произнес Шумов. — Ты обещал не смеяться!Я в тот момент был далек от веселья. Я вспомнил про шумовскую находку, которая лежала на пне за нашими спинами, и поежился. Мне казалось, что мертвые глаза Америдиса смотрят на нас, а мертвые уши слушают... И вообще мне казалось, что нас тут с Шумовым не двое, а трое.— Будто бы знали эти козлы, что в один прекрасный день в Молодежном парке я выловлю... — Шумов оглянулся и тяжко вздохнул. — Что-то у нас с тобой все разговоры заканчиваются одним и тем же.— А о чем же еще думать?— Думать? — Шумов закрыл глаза. — Думать, думать... Много о чем надо думать. Надо думать о том, что делать с этой головой. Надо думать о том, где же все-таки тело Мухина... Черт, уже голова заболела. Моя голова, а не товарища Америдиса. У него голова уже не болит, — с завистью сказал Шумов. — Вот ведь судьба у человека — в Москве обитал, бриллианты в зубы вставлял, а кончил как? В вонючем пруду за тысячу километров от Москвы. Да еще в расчлененном виде. И помогли ему эти бриллианты? Ни хера! Загремел вместе с бриллиантами в подводную братскую могилу! — Шумов внезапно замолчал. — В подводную братскую могилу. Как говорят эксперты, сюда сбрасывает своих мертвяков Тыква. И если мы находим здесь деталь от товарища Америдиса, это должно означать...— Что Тыква убрал Америдиса! — вскочил я. — Только нам-то что с того?— А ты думаешь, Америдиса ищет только милиция? Ты думаешь, у Америдиса нет влиятельных друзей, которые готовы в клочья порвать убийцу этого типа? Причем им не нужно будет устраивать судебное заседание, им не нужно будет заключение следствия. Вот, — Шумов показал на голову, — этого будет достаточно. Они порвут Тыкву на молекулы и... И это решит твои проблемы. А мои останутся со мной, потому что Треугольный все еще будет где-то бегать.Шумов плюнул в воду и снова погрузился в тяжкие раздумья. Его мокрая голова для профилактики простуды была обмотана белым шарфом, что делало сыщика похожим на восточного мудреца в чалме, застывшего в размышлениях о вечных истинах. Лично я на звание мудреца не претендовал, но доказать, что я не идиот, было просто необходимо.Я решительно вырвал из кармана заветную салфетку... И оказалось, что она намокла и превратилась в жалкий бесформенный комок, на котором не читались никакие мои тезисы. И я щелчком пальцев отправил бывшую салфетку в пруд.Потом я сел рядом с Шумовым и попытался быть умным без шпаргалки. Чувства у меня были примерно такие же, как и в пятом классе, когда меня выставили на школьную линейку приветствовать спонсоров, а я потерял бумажку со словами.— Я тут подумал... — сказал я. — В общем, пришло мне тут в голову...— Это интересно, — отозвался Шумов, не отрывая глаз от пруда.— Ведь, судя по кличке, Барыня — это такая сильная женщина.— Культуристка?— Не в этом смысле. В смысле, что она рулит кем-то. Возглавляет кого-то. Ты вот называешь Орлову «хозяйка»...— Ну и что? — Шумов отвлекся от созерцания воды и с интересом посмотрел на меня.— ...а кто-то называет ее Барыня. Ты же не можешь знать всего про ее дела. И, может быть, она действительно отправила Мухина спереть алмазы у Хруста. А Мухин переусердствовал и не просто спер алмазы, но еще и выпендрился — оставил записку. В смысле — не рыпайся, а то Барыня будет сердиться. А Хруст не испугался и взорвал лимузин. Так что Орлова на самом деле виновата, и никакое это не совпадение...Шумов терпеливо ждал, пока я закончу, а мне показалось, что я слишком туманно выразился и суть моих слов ускользнула от Шумова. Поэтому я еще раз повторил:— Орлова — это Барыня. Мухин работал на нее. Вот так... Это версия такая. Просто версия. Я не настаиваю...Я вдруг с ужасом подумал — а что, если я прав? А Шумов повязан с Орловой, он жил в ее доме... И у него в кармане револьвер.— Версия интересная, — изрек наконец Шумов. — Она пришла мне в голову сразу, как только ты рассказал про записку, которую оставил Мухин...— Да? — разочарованно выдохнул я. — И что?— Пока ничего, — пожал плечами Шумов. — Понимаешь, у меня нет иллюзий насчет Орловой. Может быть, она и есть Барыня. Может быть, по ее наводке Мухин увел у Хруста алмазы. Может быть. Доказательств у меня пока нет.— Но ты ей все же не доверяешь?— Знаешь, Саня, — вздохнул Шумов, — у меня кое-какой опыт по распутыванию всяких странных историй имеется... И вот какой вывод я сделал: я до сих пор живой, потому что не доверял никому. И сейчас я тоже не доверяю никому, а не только Орловой.— Понятно... — сказал я, а потом сообразил: — Что, и мне тоже не доверяешь?— А чем ты лучше других?— Ну, тогда и я тебе не доверяю! — с мстительным удовольствием выпалил я.— Твое законное право, — хладнокровно ответил Шумов. 6 Если Шумов что-нибудь и надумал в своей позе восточного мудреца, то мне он об этом не сказал. А я уже точно ничего не придумал, я хотел только убраться с наводящих тоску берегов черного пруда.Багор Шумов припрятал в укромном месте и закидал листьями.— На всякий случай, — пояснил он. — Вдруг Тыква еще кого-нибудь прибьет и сбросит сюда. А у нас все уже подготовлено... Хотя лучше бы все же познакомиться с каким-нибудь водолазом.— А искать Мухина мы сюда не вернемся?— Искать Мухина мы теперь будем по-другому, — решительно сказал Шумов, и я понял, что мудрец в белом шарфе, обмотанном вокруг головы, что-то все же надумал. В подробности он вдаваться не стал, а я не расспрашивал. И вообще — меня больше волновала не шумовская голова в шарфе, а голова гражданина Америдиса. Я настраивался на то, что повезу с озера маленький ключик на цепочке, а получилось совсем наоборот. Навыков транспортировки отрезанных голов у меня не было.Шумов насладился моим растерянным видом, потом достал из спортивной сумки полиэтиленовый пакет и уложил туда мертвую голову так же спокойно, как если бы это был кочан капусты.— Все твои проблемы из-за того, что думаешь об ЭТОМ как о голове человека, — пояснил Шумов, когда мы уж шагали в сторону автобусной остановки. — Но ведь человека-то уже нет. Значит, об ЭТОМ нужно думать как о неодушевленном предмете округлой формы. Впрочем, это не решает всех проблем, — добавил он.— А что еще?— Дело в том, что мы с тобой сейчас не очень похожи на двух интеллигентов, которые ездили на природу, чтобы почитать друг другу стихи.Я посмотрел на Шумова и согласно кивнул. Шумов посмотрел на меня и скорчил рожу, которая должна была означать: «У самого еще почище!»— А значит, — голос Шумова становился тише по мере того, как мы подходили к шоссе, — любой любопытный мент имеет основание тормознуть нас и поинтересоваться нашими личностями. У тебя есть с собой документы?— Нет, — сказал я, мысленно матеря себя за несообразительность.— У меня документов на пять человек, — похвастался Шумов. — Но там везде только мои фотокарточки. И все они просроченные, как вчера выяснилось. Но это все фигня по сравнению с тем, что любопытство мента может довести его до осмотра сумки. Будет очень трудно потом доказать, что это не мы отделили голову от тела.— Можно сказать, что мы ее нашли. И несем в милицию, — предложил я. — Что плохого?— Ты можешь это сказать, — разрешил Шумов. — Но лично я в этот момент рвану что есть сил. И оборачиваться не буду.Мы проехали примерно половину обратного пути, когда я вдруг понял, что голова господина Америдиса слегка попахивает.— Спокойно, — прошептал Шумов. — Делай лицо человека, уверенного в завтрашнем дне, тогда никто не подумает, что воняет от тебя.— Может, ты возьмешь сумку и будешь делать лицо, уверенное в завтрашнем дне? У тебя ведь опыта побольше...— Конечно, — снисходительно бросил мне Шумов и поставил сумку себе на колени. Остаток пути он безмятежно улыбался, смотрел в окно и даже тихонько насвистывал что-то оптимистическое. Зато, как только мы вылезли из автобуса, Шумов немедленно вручил сумку мне и вдохновляюще проговорил:— Дальше сам тащи, а то я сейчас блевану...Предварительно мы договорились, что пока спрячем голову в багажнике мухинского «Форда».— Ну раз уж мы храним всякую подозрительную дрянь в этом гараже, пусть и голова за компанию хранится, — сказал Шумов. — Машина, ствол, мобильник, шмотки мухинские... Голова, правда, не его, но из его пруда. Интересно, вот эта компания, которой ты бабки платишь за пользование боксом, она холодильники не предоставляет? А то ведь провоняет все...А я как раз припомнил, что должен заплатить сторожу еще за сколько-то там дней. Шумов плелся позади меня, я свободной рукой нащупывал в кармане купюры, и в этот момент дорогу перегородила черная «Волга». Причем не просто выехала, а именно перегородила — водитель поставил машину поперек дороги и заглушил мотор.Я почуял неладное, когда из «Волги» вылезли двое широкоплечих парней с короткими стрижками. Они ничего не говорили, они просто встали возле машины, но мне этого было достаточно, чтобы я решил не идти в гараж. Я решил пойти куда-нибудь в другое место.Я развернулся на сто восемьдесят градусов и тут обнаружил сразу две вещи: во-первых, Шумова в поле моего зрения не было, как будто бы он испарился; во-вторых, там, где только что был Шумов, стояла белая «Дэу». И там сидели как будто родные братья той парочки, что прикатила на «Волге».Теоретически я мог полезть в драку с четырьмя громилами. Практически это было совершенно бесперспективное занятие. Да и не зажили еще все болячки, что я получил во время драки у забора орловской дачи.Поэтому я бросил сумку наземь и поднял руки вверх.— Нихт шиссен! — заорал я, надеясь, что кто-нибудь все же услышит или увидит ту жуткую расправу, которой меня сейчас подвергнут стриженые головорезы. — Их бин капитулирен!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45