И снова взялся за воображаемое письмо: "Однажды ты призналась, не знаешь, что с тобой станет, и ожидаешь откровения, чтобы следовать по верному пути. Не исключено, ты только посмеешься надо мной, если я скажу, что я и есть твое откровение и, если ты выйдешь за меня замуж..."
Недовольно покачал головой. Боже, да будь она безумна влюблена в него -- такой корявой фразы вполне достаточно, чтобы все испортить.
"Я мало знаю о тебе, о твоих поклонниках,-- вертелось у него в голове.-- Кажется, когда ты была с нами, никем другим не интересовалась, ни о ком не упоминала и, насколько я могу судить, никогда не отдавала никакого предпочтения ни мне, ни Берту..."
Открыв глаза, посмотрел в сторону Марты с Бертом: сидят очень близко, чуть не касаясь головами, смотрят друг на друга, тихо разговаривают -- о чем-то важном?..
Вспомнил, как Берт описывал свой природный дар: "У меня есть шарм... но мне, в общем, на это наплевать".-- "Ну,-- подумал Мунни с удовлетворением,-даже если она не обращала особого внимания на его эгоизм, такие его заявления ей явно не нравились. К тому же она помнила о его связи с блондинкой из Сен-Тропеза. Если Берт и в самом деле вынашивал такие планы в отношении Марты, как он говорил, ничего не утаивая, и Марте предстояло сделать выбор, то все пойдет насмарку, его любви конец". Мунни считал, что Берт, несомненно, человек забавный,-- останется навсегда холостяком и станет другом их семьи, лучшим другом.
Наконец он задремал, и во сне перед ним проходили чередой восхитительные картины. Марта спускается по трапу самолета в Айдлайде,-получив его письмо, она, конечно, торопится, а поезда идут очень медленно. Прямо от трапа она побежит к нему, бросится в его объятия. Вот они с Мартой возвращаются домой в воскресное утро, в свою квартиру, решают поспать часок перед завтраком. Марта идет под руку с ним на вечеринку, и, как только входит, все гости начинают перешептываться, завидуя, обсуждая ее, и, конечно, все ее одобрят, иначе и быть не может: ведь она такая красивая, его Марта.
Кто-то вдруг закричал -- крики доносились издалека. Мунни открыл глаза, заморгал: кто посмел своими криками прервать его дивный сон?.. Крик раздался снова. Он встал, подошел поближе к стене, посмотрел вниз, на бухту: в воде, ярдах в трехстах от берега, перевернулась рыбацкая плоскодонка, которую они видели; почти затонула, две фигурки отчаянно цепляются за ее корпус... Мунни смотрел во все глаза. Снова раздался крик -- просто крик, без всяких слов, крик отчаяния...
А что Марта с Бертом -- он повернулся: растянулись на полотенце, головами друг к другу, образуют большую букву V.
-- Бе-ерт! -- закричал Мунни.-- Ма-арта! Встава-айте!
Берт зашевелился, проснулся, сел, протирая глаза. Со стороны гавани доносились уже не крики, а завывания.
-- Вон та-ам! -- махнул Мунни рукой.
Берт сидя повернулся, посмотрел на перевернувшуюся лодку и на двоих, по шею в воде, судорожно цепляющихся за борт,-- мужчину и женщину.
-- Боже мой! -- воскликнул он.-- Что они там делают? -- Толкнул Марту: -- Просыпайся -- проспишь кораблекрушение!
Лодка лежала неподвижно в воде, две фигурки толкали ее, меняя положение; Мунни всматривался. Вдруг мужчина, оттолкнувшись от лодки, поплыл к берегу -- медленно, каждые секунд тридцать останавливался и орал, махал рукой.
-- Ничего себе! -- возмутился Берт.-- Бросил ее там, возле лодки!
Берт встал, рядом с ним -- Марта, оба не отрывали взоров от бухты.
Плывущему оставалось до мелководья еще ярдов триста, и казалось, ему никогда не преодолеть этого расстояния, несмотря на все его ритмичные, два раза в минуту, истошные крики. Оставшаяся возле лодки женщина тоже время от времени кричала -- звала на помощь голосом злым, пронзительным. Вопли ее, казалось, доносились до них, путешествуя по тихой, поблескивающей на солнце поверхности воды...
Наконец Мунни разобрал, что кричит плывущий по-французски: "Аu secours! Je noye, je noye!"1
Мунни эти крики раздражали: мелодрама какая-то, да и орет он слишком громко, явно перестарался, тем более таким мощным голосом в этой тихой, мирной солнечной бухте. Вдоль стены он подошел к Марте с Бертом.
-- Кажется, у него неплохо получается,-- заметил Берт.-- Уверенный, сильный взмах... Когда выйдет на берег, придется ему объяснить, почему так нагло поступил -- бросил на произвол судьбы свою подругу.
Все трое не отрывали от плывущего глаз; вдруг он ушел под воду; казалось, он там находится долго -- Мунни почувствовал сухость во рту, напряженно вглядываясь в ту точку, где исчезла голова. Вдруг он снова вынырнул: теперь хорошо видны плечи, руки, разительно белые на фоне голубой воды. Оказывается, он под водой стащил с себя рубашку -- через несколько мгновений она всплыла на поверхность и, слегка раздувшись, поплыла от него в другую сторону. Он снова закричал -- ясно, что, заметив их у стены, зовет на помощь. Вот -- снова поплыл, энергично, размашисто.
Мунни пристально разглядывал пляж, пристань с принайтовленными к бетонным блокам на зиму "Куликами". Нигде поблизости ни свободной лодки, ни даже куска каната. Он напряг слух: где же этот рабочий, который стучал молотком? Они же слышали его, когда расположились на пикник возле стены, а сейчас все стихло. Мунни вспомнил, что стук молотка прекратился, еще когда они сидели за трапезой. Там дальше, на той стороне бухты, никакого движения перед домами у воды не наблюдается: нигде не видно ни купающихся, ни рыбаков, даже детишки не играют. Лишь безмолвный мир камня, песка и воды окружает их троих, стоящих у стены, а эта несчастная женщина все еще судорожно цепляется и цепляется за днище перевернутой лодки и что-то визгливо, яростно орет плывущему, а тот барахтается в воде, еле-еле, с большим трудом отплывая от нее все дальше.
"Почему это несчастье не произошло в августе?" -- думал Мунни с раздражением; смотрел вниз, на воду, волны размеренно ударялись о подножие стены. Там теперь неглубоко, самое большее четыре-пять футов, так как прилива еще нет; повсюду из воды торчат громадные обломки разбитых скал и бетонных блоков. Прыгнешь вниз -- придется лететь, по крайней мере, футов пятнадцать -- и, несомненно, угодишь прямо на скалы.
Мунни смущенно глядел на Марту и Берта. Марта смотрит на терпящих бедствие, на лбу у нее выступили морщины; рассеянно кусает большой палец руки, словно школьница, которая не может решить задачку. Берт проявляет ко всему событию лишь поверхностный интерес -- наблюдает выступление третьеразрядного акробата в цирке.
-- Какой все же идиот,-- процедил сквозь зубы Берт.-- Не можешь справиться с лодкой, так хоть держись поближе к берегу!
-- Эти французы...-- вступила Марта.-- Думают, что умеют все на свете.-- Она все еще кусала палец.
Плывущий снова закричал -- опять зовет их на помощь.
-- Что же нам делать? -- не выдержал Мунни.
-- Отчитать как следует этого тупого негодяя! -- разозлился Берт.-Пусть только вылезет на берег! Хорош матрос, ничего не скажешь!
Мунни не отрывал глаз от плывущего -- тот передвигался все медленнее и после каждого взмаха все глубже погружался в воду.
-- Не выплывет,-- решил он.
-- Что ж,-- отозвался Берт,-- очень скверно.
Марта промолчала. Мунни, почувствовав опять ту же сухость во рту, сглотнул. "Потом,-- пришло ему в голову,-- будет невыносимо тяжело вспоминать о сегодняшнем дне. Стоим здесь и наблюдаем, как тонет человек". Перед глазами его проплыла другая картина -- все ясно, отчетливо, до малейшей детали, ничто не избежало его внимания. Стоят они втроем перед полицейским, а тот сидит за столом, в фуражке, и строчит подтекающей авторучкой, записывая все в небольшой черный блокнот.
"Итак, вы заявляете о тонущем человеке".-- "Да, именно".-- "Итак, вы видели этого месье на определенном расстоянии от берега, он вам махал, а потом исчез под водой?" -- "Да, все верно".-- "Когда вы видели в последний раз женщину, она все еще цеплялась за лодку, которую уносило в открытое море?" -- "Да... мы пришли сюда, чтобы сообщить о несчастном случае".-"Конечно.-- Опять что-то нацарапал в блокноте; протянул к ним руку.-- Ваши паспорта прошу.-- Быстро полистал паспорта, бросил на стол, направив на них холодный, равнодушный взгляд, с улыбкой на губах.-- Ага, американцы, все трое... что с вас возьмешь?"
Плывущий вынырнул -- и через секунду опять ушел под воду.
Мунни снова попытался сглотнуть, но у него так ничего и не вышло.
-- Сейчас я его спасу! -- решительно проговорил он, но не сдвинулся с места, словно достаточно произнести такие слова, как утопающий чудесным образом окажется здесь, на берегу, живой и здоровый, лодка примет свое прежнее положение, а истошные крики о помощи прекратятся.
-- Отсюда до него, по крайней мере, двести пятьдесят ярдов,-хладнокровно предостерег Берт.-- Потом двести пятьдесят ярдов назад, причем с этим придурком французом на шее.
Мунни внимательно выслушал.
-- Да, ты прав. Приблизительно столько и есть.
-- Но ты еще никогда в жизни не плавал на такую громадную дистанцию -пятьсот футов! -- Берт старался казаться дружелюбным и трезвомыслящим.
Мунни медленно пошел вдоль стены, назад к тому месту, где узенькая лестница вела к небольшому пляжу под ними.
Плывущий все орал, уже охрипшим и каким-то зловещим голосом.
Мунни старался не бежать, чтобы не выдохнуться еще до того, как бросится в воду.
-- Мунни! -- услыхал он за спиной окрик Берта.-- Не будь идиотом!
Спускаясь по лесенке, скользкой от растущего на ней мха, Мунни отметил про себя, что Марта молчит. Спустившись на пляж, он мелкой рысцой направился по краю берега к тому месту, что ближе к плывущему. Остановился, тяжело дыша, и стал энергично махать ему руками, поощряя в его усилиях. Теперь, внизу, стоя на кромке берега, он пришел к выводу, что до утопающего куда больше двухсот пятидесяти ярдов. Сбросил ботинки, снял рубашку; от холодного ветра вся кожа моментально покрылась пупырышками. Снял брюки, бросил их на песок; оставшись в одних плавках, заколебался: плавки старые, разорваны на мошонке, он сам, как умел, зашил их кое-как. Вдруг мысленно представил себе такую неприглядную картину: его труп выносят на берег волны, и все зеваки видят, в каком плачевном состоянии его плавки... Стал их расстегивать -замерзшие руки с трудом нашаривали маленькие пуговки. Входя в воду, подумал, что она ведь еще никогда не видела его голым. Интересно, что она скажет?..
Сразу поранил пальцы на ноге об острый край скалы, и слезы от ужасной боли выступили на глазах. Шел и шел, покуда вода не коснулась груди, и потом, бросившись рывком вперед, поплыл. Вода холодная -- кожа мгновенно задубела. Старался плыть помедленнее, чтобы сохранить в себе достаточно сил к тому моменту, как доплывет до утопающего. Когда вскидывал голову посмотреть, сколько ярдов остается впереди, казалось, что он вовсе не плывет, а стоит на одном месте, причем трудно плыть точно по прямой. Его то и дело сносило влево, в направлении к стене, и приходилось за этим следить.
Оглянувшись назад, на то место, где у стены стояли Берт и Марта, он их там не увидел и почувствовал вдруг, что его охватывает паника. Что же они выкинули, подумал он с негодованием, ушли, бросили его одного? Перевернувшись на спину, потерял несколько драгоценных секунд, но все же их увидел: спустились вниз, стоят на пляже, наблюдая за ним. Конечно, им-то там хорошо.
Снова лег на грудь и, ритмично размахивая руками, поплыл к французу. Когда поднимал над водой голову, слышал, как тот орет, и видел, что, кажется, вообще к нему не приблизился. Решил тогда больше вперед не смотреть, но это его обескуражило.
Начали уставать руки. Не может быть, ведь еще не проплыл и пятидесяти ярдов... Но все равно мышцы рук от плеча до локтя сократились, давили на кости, и он чувствовал глубоко затаившуюся боль от переутомления в спине. Правую руку то и дело сводило противной короткой судорогой, и приходилось энергично трясти ею в воде, что замедляло движения. Ну а что делать -- он не знал. Судорога напоминала, что он накануне плотно поел, выпил немало вина, съел винограду, сыру. Плыл медленно, зеленоватая вода расплывалась перед глазами, возле ушей чувствовались ее всплески. Неожиданно вспомнил мать, летний отпуск в конце лета, в детстве, на берегу озера в Нью-Гэмпишире; предостережение: "Нельзя плавать сразу после еды. Нужно подождать, по крайней мере, два часа"; как сидел на небольшом деревянном стульчике под пестрым зонтиком, наблюдая за игрой детишек на узком, покрытом галькой пляже.
Теперь заболели шея и основание головы, а мысли соскользнули в подсознательное, стали несвязными, обрывочными, неуловимыми. По сути дела, ему никогда не нравилось плавать. Он просто входил в воду -- чтобы немного остыть после солнечных ванн, порезвиться в воде; всегда считал такой вид спорта, как плавание, скучным занятием. Одно и то же движение -левой-правой, левой-правой -- так никуда особо не уплывешь. К тому же невозможно уберечь уши от воды -- непременно проникает, и порой становишься глухим на несколько часов: вода не выходит, сколько ни старайся, до самого сна приходилось подолгу лежать на одном боку.
Стали неметь руки, и он все активнее ими работал, стараясь включить и плечи, и ему казалось, что он все время погружается в воду значительно глубже, чем прежде. Нечего зря тратить время на все эти беспокойства, нужно лишь следить за руками, а как только доплывет, на месте станет ясно, что предпринять. А пока Мунни старательно подыскивал французские слова, которые произнесет перед этим французом, когда доплывет: "Моnsieur, j'y suis... Doucement, doucement"1.
Сразу не станет к нему приближаться, а постарается прежде успокоить и только потом уже подхватит на руки.
Приходил на память, правда не совсем отчетливо, показ спасения человека возле бассейна -- ему было тогда всего четырнадцать лет, смотрел он невнимательно, потому что какой-то мальчишка за спиной все время пытался жахнуть его мокрым полотенцем. Кажется, он помнит,-- тогда говорили, что утопающий может схватить тебя за шею и молотить по подбородку, утаскивая под воду. Он не верит этому и сейчас: звучит хорошо, когда такой практикой занимаются на берегу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29