- перепуганный Виктор в три прыжка догнал ее, схватил
за плечи, встряхнул. - Что с тобой, что?!
- Да не бойся, глупый, - Наташа коротко глянула ему в глаза,
улыбнулась мельком. - Тише, спугнешь...
- Кого?!
- Смотри, - Наташа говорила срывающимся шепотом. - На самом гребне,
чуть-чуть левее серого камня - видишь?
Нет, Виктор не видел. То-есть гребень он видел, и камень -
растрескавшийся кусок бетона в ржавой путанице арматуры - тоже, но больше
не видел ничего.
- Собачка, - сказала Наташа.
Да, действительно... Маленький песик, кудлатенький, рыженький -
поэтому, наверное, и не замечал его Виктор на рыжей глине. Острая
мордочка, забавные лопушки ушей, хвост уложен на спину кренделем...
Симпатичный такой песик, серьезный. Откуда он здесь?
Наташа позвала тихонько:
- Песька, песенька! Иди сюда.
Не шевельнулся песенька, только задергал влажной пуговкой носа да
зарычал - негромко, но вполне слышимо, не по размеру как-то.
- Глупый, - Наташа сделала еще несколько осторожных шагов вперед. -
Не бойся, маленький. Иди к нам.
Но песик не хотел к ним. Песик отпрянул назад, метнулся туда-сюда по
неровному сыпучему гребню (сухая глина шуршащими ручейками потекла из-под
его лап) и вдруг вскинул мордочку к выцветшему горячему небу, залаял -
тонко, отрывисто, зло. А глина шуршала, струилась по запекшемуся гладкому
склону, сильней, все сильней... Не многовато ли для слабеньких лапок
крошечной собачки? И вдруг - будто шевельнулись хищные зубчатые изломы
глинистого гребня, будто вдруг стало их больше: вспухли, выпятились из-за
них, зачернели на фоне неба остроухие головы.
Было тихо - только шорох льющейся глины и частое влажное дыхание
множества нетерпеливых пастей, щерящихся там, наверху. А потом по нервам
полоснул истошный визг Антона: "Назад, идиоты!!! Витька, назад!!!", и
гребень сорвался беснующейся лавиной многоголосого, клокочущего осатанелой
яростью лая.
И Виктор не выдержал. Опрометью, волоча растерявшуюся Наташу за
шиворот - уж прости, не до нежностей! - кинулся он обратно, к остальным,
под защиту антонового огнемета. И свора, увидев спины бегущих, обрушилась
вниз по сыпучей крутизне - дикое стремительное месиво рыжей пыли и рыжей
шерсти, желтых слюнявых клыков, глаз, полыхающих зеленым племенем
зверства...
А Антон надсаживался в яростном крике: "Падайте, кретины! Падайте!"
Но Виктор не соображал, что они с Наташей бегут прямо на огнемет и не дают
стрелять, а когда сообразил, было уже почти поздно.
В последний миг, готовясь услышать треск собственного мяса под
жадными вспарывающими клыками, отчаянным рывком Виктор успел швырнуть
Наташу вперед, под ноги Антону, и рухнул - с маху, плашмя - на душный
горячий песок.
Сжавшись, готовясь принять каменеющей спиной неминуемый ураган боли,
Виктор увидел, как страшно оскалился Антон, как его огнемет выплюнул
веселую струю искристой жидкости, и она вдруг полыхнула мутным
стремительным пламенем, эта струя, и затрещали, дымясь, волосы на голове
Виктора - пусть, не беда, потому что бешеный лай и рев за спиной
взорвались отчаянными жалкими взвизгами, и что-то прокатилось мимо
бесформенным клубком чадного жара, забилось, закорчилось, захлебываясь
надрывным жалобным плачем...
А потом знойный солнечный свет рухнул на землю тяжелой хлесткой
волной, сметая разум и ощущения, и пришла темнота.
А после темноты пришла смерть.

Близко-близко, у самых глаз - странные черные стебли, нелепо растущие
и сверху, и снизу. Они размытые, нечеткие, эти стебли, они подрагивают, то
отдаляясь, то наплывая, сливаясь в сплошное черное марево. А там, за ними
- тихий ласковый свет. Там хорошо и спокойно, но туда не пускает эта
черная путаница, залепившая глаза. Хочется разорвать ее, развести, дать
глазам вволю напиться света - нельзя. Руки не хотят слушаться, потому что
им слишком уютно лежать на теплом и нежном, вот только веки сжигает
налипшая путаная чернота, эти стебли, а может быть - ветки, а может...
Ха-ха! Да это же ресницы, господи, как смешно! И значит, можно просто
распахнуть тяжесть век, распахнуть для мягкой и светлой ласковости того,
что вокруг...
А вокруг - стены. Небольшая комната, уютная, чистая. Почему, откуда?
Перед глазами - дверь. Узкая, высокая, закрытая очень плотно, она почти
сливается со светлой стеной. И там, за этой дверью - шаги. Неторопливые,
спокойные, приближающиеся.
Виктор попытался пошевелиться, но тело отказалось подчиниться.
Удалось только слегка повернуть голову, краем глаза увидеть остальных -
Наташу, Антона, Галочку, Толика - сидящих, как и он, в уютных креслах, в
ряд, под стеной; увидеть их растерянные жалкие лица, напряженные ожиданием
того, кто подходит, чьи шаги все громче, все четче, ближе, ближе...
С легким шорохом скользнула в сторону дверь, за ней - другой свет,
белый и злой; и четкий черный силуэт, неподвижный, неживой будто. Стоит в
дверях. Долго стоит. Но вот - шевельнулся, шагнул в комнату, обретая объем
и человеческие черты... Знакомые черты... О, господи!
Ведь это же ясно, как божий день, ведь только беспросветный кретин
мог до сих пор не понять! Подозревали кого угодно, Толика подозревали,
дурачье. А он - вот он, стоит, человек, в силу нелепейшей случайности
получивший папку Глеба за полдня до того, как с Глебом случилось то, что
случилось. Единственный кроме них пятерых человек, который имел
возможность прочесть содержимое этой самой папки. Человек, который вывел
упырей на Глеба. Человек? Черта с два - человек... Не человек - тень
упырячья, глаза и руки упырей в недоступном для них мире. Сволочь...
Постоял - руки в карманах, тонкогубый рот кривится брезгливо, голубые
глаза льдисто щурятся поверх голов; прошелся взад-вперед, снова замер,
разлепил бледные губы:
- Вы не хотите представить меня остальным, Виктор?
- Да особого желания не испытываю... - собственный голос показался
Виктору жалким, до отвращения не таким, как хотелось бы. - В общем,
ребята, это наш с Глебом заботливый шеф, доктор химических наук Уланов
Валентин Сергеевич. Дальше объяснять, или уже и сами все уразумевши?
Молчание. Ни вопросов, ни восклицаний, - слышно только надсадное
дыхание Антона, явно изо всех сил старающегося вырваться из
кресла-ловушки, или хоть дотянуться до доктора химических наук. А потом -
неожиданно спокойный и ясный голос Наташи:
- Не надо, Антон. Не унижай себя.
И тишина. Глубокая, вязкая, какая бывает в заброшенных подвалах да в
склепах. Но где-то в недрах этой тишины притаился дальний могучий гул,
ощущаемый будто и не слухом, а всем телом - навязчивый гул, неотвязный...
- Итак, вы можете быть довольны, - Уланов заложил руки за спину. -
Центр действительно существует, и вам удалось в него попасть. Вы можете
быть довольны также и потому, что совершенно правильно уяснили себе
положение дел. Совершенно правильно. Даже высказанные вами, - он мельком
глянул на Виктора, - предположения о целях, достигаемых Породителями
посредством существования этого мира, в основном верны - конечно, с
поправкой на ограниченность человеческих способностей к аналитическому
мышлению. Так, например, была высказана гипотеза об использовании вашего
мира для целенаправленного изменения вероятностного равновесия в мире
Породителей. Контраргументы против этой гипотезы...
Виктор никак не мог отделаться от ощущения нелепости происходящего.
Этот менторский тон, эта дурацкая лекция... Зачем он нужен, этот балаган?
Зачем-то, наверное, нужен... А нечеловек, которого привык называть
Улановым, все время смотрит куда-то поверх их голов. Что он там видит?
Ценой нечеловеческого усилия, от которого захрустела спина и виски
налились тяжелой медленной болью, Виктор сумел повернуть голову, скосить
глаза - туда, налево, где остальные. Он успел увидеть тонкие разноцветные
нити, из спинок кресел врастающие в стену и в пол, успел заметить белое
бледное мерцание, судорожно корчащееся вспышками путаных линий там, где
стена плавно переходила в потолок... А потом будто мягкая ледяная рука
тяжело ударила в подбородок и перед глазами снова замаячило брезгливое
лицо нечеловека - он все разглагольствует, все поучает:
- ...Вас, как и любое существо, разум которого изувечен тисками
личности, настолько загипнотизировал факт наличия контраргументов, что вы
даже не потрудились их проанализировать. Изолированный разум эгоцентричен
и самовлюблен. Корни вашей неудачи кроются в том, что вы мните себя
героями...
- Ни хрена мы не мним, - внезапно вклинился в монотонно высокопарный
монолог ехидный голос Антона. - Ведь что такое герой? Это всего лишь
результат нечистоплотных связей какого-нибудь бога со смертной женщиной. И
результат этот, несмотря на свое отчасти божественное происхождение, может
оказаться гнуснейшим ублюдком, вроде некоторых...
Нечеловек словно и не заметил этой выходки - ни единый мускул не
дрогнул на тонком, будто изо льда высеченном лице. И голос - брезгливый,
лязгающий - тоже не дрогнул:
- ...мните себя героями и не способны даже вообразить, что ваши
действия и ваше "везение" спланированы и направляются извне. Но вы не
герои. И вы далеко не первые: подобным вам давно потерян счет... -
нечеловек наклонил голову, и его промозглый взгляд впервые скользнул по
лицам сидящих. - Вам необходимо осознать истинное положение вещей.
Вы и подобные вам всего лишь индикатор, составное звено системы
обеспечения безопасности того самого Центра, который вы пытались
уничтожить. Время от времени Породители выбирают среди людей группу
особей, которой в той или иной форме предоставляют необходимый минимум
информации. Затем, поставив данную группу в равные с собой вероятностные
условия, Породители наблюдают за ее действиями и возможностями. Цель -
коррекция системы охраны Центра, изучение развития...
Тихий переливчатый звон - чистый, радостный. Он возник где-то позади
и вверху (уж не там ли, где сверкают, вспыхивают ослепительные белые
изломы?)... И нечеловек смолк, даже не потрудившись завершить начатую
фразу, повернулся, пошел к двери.
Все. Балаган окончен. Что будет теперь? Трагедия? "В полночь, под
хохот сов"? Надо что-то делать, скорее, сейчас. Вот только что? Плавно
скользнула в сторону дверь, снова нечеловек стал черным силуэтом в ярком
прямоугольнике выхода. Миг - и шагнет туда, в бешеный свет, растворится,
сгинет... И Виктор решился:
- Валентин Сергеевич!
Замер черный силуэт. Не повернулся на голос, но и не уходит. Стоит.
Ждет. А, была-не была...
- Валентин Сергеевич, можно задать три вопроса? На правах бывшего
аспиранта и ученика - можно? Это будет недолго.
- Только три? - в голосе нечеловека легкое недоумение. - Так мало?
- Да. Всего-навсего, - подтвердил Виктор, изо всех сил стараясь,
чтобы голос был спокойным и твердым, чтобы исчезла из него эта поганая
дрожь. - Не волнуйтесь, не будет ни просьб, ни истерик. Просто я хочу
понять до конца. Ведь это уже никому не опасно, правда?
Несколько секунд нечеловек стоял неподвижно, молча. Потом круто
повернулся, шагнул обратно - словно вызрел из собственной тени.
- Желание знать - единственное достойное уважения из желаний вашего
мира. У нас есть некоторое время. Спрашивайте.
Виктор прикусил губу. Так, на "слабо" упыри клюют, как
первоклассники. Или... Ладно, попробуем. Шанс, конечно ничтожный, но это,
все-таки, шанс. Все равно ведь терять нечего. Давай. Только аккуратно,
чтоб не спугнуть...
- Первый вопрос. Насколько я понял, вы поддерживаете постоянную связь
с Породителями. Каким образом, ведь их темп восприятия не соответствует
вашему?
Нечеловек поморщился.
- Это напрасный вопрос: ты не поймешь ответа.
Осечка, черт бы его драл с его породителями вместе... Ладно,
попробуем иначе.
- Что произошло с Глебом? Если информация, которой он располагал,
была инспирирована породителями, зачем они его уничтожили?
- Не будем терять время на бесполезную информацию.
Жестко сказано, неприязненно. Снова промах... Хотя, насчет того, что
это упыри подсунули Глебу информацию, товарищ Уланов, похоже, слегка
сбрехамши. Черт, ну вот как понять, когда он врет? И зачем, зачем он все
время врет, в чем его цель? И почему он так тщательно избегает слова "я"?
Виктор чувствовал, как прилипает одежда к взмокшей спине;
омерзительный страх цепкими железными лапами впивался в сердце и мозг,
леденил, путал смутные мысли. Страх за Наташу, за других, за себя...
Время уходит, и этот, который не человек, сейчас повернется и тоже
уйдет, унесет с собой последнюю призрачную надежду на спасение всех.
Виктор снова прикусил губу - до боли, до треска рвущейся кожи, до горячей
солености во рту: думай же, думай, думай! Хмурится нечеловек, раздраженно
вздувает ноздри. Теряет терпение. Но молчит пока, ждет. И ребята молчат,
только слышны чьи-то трудные частые выдохи, чьи-то робкие, сдерживаемые
изо всех сил всхлипы - не Наташа ли? Да решайся же хоть на что-нибудь!!!
Виктор со свистом втянул воздух сквозь стиснутые зубы, заговорил
нерешительно, с трудом выбирая слова:
- Последний вопрос... (Какого черта последний?! Кто тебя за язык
дергал с этим "последний"?!). Скажите... (Только не в лоб - спугнешь.
Осторожнее. Господи, помоги!) Зачем вы... - и тут Виктора осенило.
- Для чего породители затеяли все это? Ну, этот класс и ваша нелепая
лекция... Неужели породители способны совершать бессмысленные поступки?
Попал! В самую точку попал. Эк его заколодило, болезного!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30