Очень уж жалкое это было зрелище - Толик, услыхавший от
первого встречного, где находится загадочный объект его поисков.
Гость же, ни на что, кроме кружки и сигареты особого внимания не
обращавший, продолжал:
- Только вы внутрь не попадете, и не надейтесь. Его ведь взрывали,
святилище это. Дважды причем. Первый раз - монахи, еще чуть ли не при
Петре. А второй раз - геологи. Это уже совсем недавно было. Лазали-лазали
по обрыву, людей выспрашивали, пещеру эту нашли, где святилище, начали
было завал разбирать. А потом вдруг ни с того, ни с сего... Может,
озлились, что завал им не под силу, а может вход освободить пытались... Да
только еще хуже стало - считай, пол-обрыва в реку съехало. Да... Там, на
обрыве, профсоюзники наши домик рыбака затеялись было строить - вроде базы
отдыха. Так эти прохвосты-геологи и его тем взрывом порушили. И ушились
сразу, и спросить теперь не с кого.
Виктор мотнул головой досадливо, щелчком отбросил окурок:
- Геологи... А что они тут искали? Экспедиция это была, или как?
- А кто ж их, паршивцев, знает? - развел руками гость. - Документы у
них не смотрел никто. Может, и не геологи они вовсе. А с другой стороны, у
кого, кроме геологов, взрывчатка имеется?
- А давно это было?
- Да говорю ж, недавно совсем, - гость посмотрел на верхушки сосен,
пошевелил губами, прикидывая. - Аккурат, пятнадцатого апреля они берег
рванули. Я почему запомнил: в область меня в тот день вызывали. Повесткой.
По недостаче. Возвернулся - и на тебе...
Наташа молча встала и пошла от костра, в лес. Виктор дернулся было
следом - она молча погрозила пальцем: сиди. И Виктор не двинулся с места,
отвернулся, до боли закусил губу. Пятнадцатое апреля... День, когда
забрали в больницу Глеба...
- Ну, спасибо за чай да уважение, - гость поднялся. - Посидел бы еще,
да на работе небось заждались. Вы, если в город соберетесь, заходите
непременно. ("Ах, так тут еще и город поблизости имеется!" - Антон бросил
на Толика взгляд, достойный великого инквизитора. Толик тихонько стонал.)
- У меня и переночевать можно: один живу, - продолжал между тем
гость. - Улица Космическая, семь. Токарев Петр Васильевич меня зовут, -
представился он запоздало. - И на комплекс к нам загляните. У нас есть что
посмотреть, - по последнему слову науки и техники строились.
- А что это все-таки за комплекс у вас? - полюбопытствовал Антон. -
Ракетный?
- Свинооткормочный. Ну, счастливо вам отдохнуть...
Когда расхлябанное дребезжание обшарпанного велосипеда затихло вдали,
Антон встал, и засучивая на ходу рукава, нарочито неторопливо двинулся к
Толику:
- Нет, ты мне объясни, радость моя, за каким хреном ты пять дней
таскал нас по бурелому? Чтоб уяснить, что первый встречный свиновод знает
о святилище в сто раз больше тебя? И зачем было переться пешком, если на
свете существует автобус?
- Но я же по карте... - страдающим голосом заканючил Толик, жалобно
глядя на Антона, нависающего над ним живым воплощением гнева праведного.
Виктор глянул на пресловутую карту, скривился насмешливо:
- Ты где ее взял?
- В нашей библиотеке...
- Когда вернемся, потребую аннулирования твоего диплома о высшем
образовании, - голос Виктора сочился ехидством и желчью. - Потому, что ты
читать по сию пору не научился, или глуп неописуемо... ("А почему это -
"или"?" - возмутился Антон).
- Посмотри сюда, дубина! - Виктор постучал пальцем по расстеленной на
траве карте. - Ее в тридцать втором году напечатали!
- В общем, так. - Антон глянул на Толика, как прокурор на свидетеля
защиты. - Предлагаю такую программу действий. Сейчас мы трое идем к
святилищу, а Толик посещает свинооткормочный комплекс. Ему там самое
место: он худой.

Они легко нашли бы это место, даже если бы и не прилепился к
противоположному берегу приметный дубочек. Ориентиров здесь и без него
было достаточно - хотя бы тоскливый рев потока беснующейся пены, в который
превратилась река, протискивающаяся между отвесным левым берегом и острым
тяжелым мысом-клыком, которым врезался в нее правый. Или сам мыс -
осыпавшийся, рухнувший в реку грудами серого каменного крошева береговой
утес. Или широкий шрам на ровной стене скал правого берега, шрам с
изломанными и острыми краями, такими неуместными здесь, в мире зализанного
дождями и ветром камня. Или, наконец, торцевая стена - все, что осталось
от маленького домишки. Стена с дверным проемом, дико и нелепо торчащая так
близко от берегового обрыва, что кажется его продолжением. Стена с дверью
в пропасть. Да, на славу поработали геологи, или кто они там на самом
деле, матери их черт...
Все было безнадежно ясно, и больше нечего было искать, и можно было
идти куда угодно, хоть в эти просторные, плавно стекающие к обрыву луга -
лютики собирать, что-ли... Но уходить не хотелось.
Хотелось стоять здесь, у самой кромки обрыва, возле этой нелепой и
тоскливой стены, хотелось смотреть вниз, всматриваться в груды
неукатанного грязного щебня, запрудившие реку. Хотелось на что-то
надеяться.
А гром речного потока казался заблудившимися в скалах отголосками
ранившего берег взрыва, и казалось, что там, внизу, все еще оседает едкий
сизый дымок, но это были, конечно, мельчайшие брызги остервенело бьющейся
о неподатливую преграду воды...
И вдруг Наташа спросила:
- Толик... А правда, что монахи взрывали это святилище при Петре?
- Правда, - Толик не отрывал взгляда от реки, отвечал рассеянно и
отрывисто. - Даже расписка сохранилась. Некий поручик Мусин от некого
полуполковника Голикова бочонок пороха под это дело получил. Пятьдесят
фунтов. "Дабы идолища и писаницы поганские, каковые игумен Боровского
монастыря отец Питирим укажет, с божьей помощью истребить." Вот... Я ведь
по этой расписке его и засек - святилище... Антон, левее вон того камня,
бурого, с острым краем, - видишь? Вроде трещина...
Виктор резко обернулся к Наташе:
- Слушай, до меня и не дошло...
- Я тоже только сейчас подумала, - Наташа глянула искоса,
отвернулась. - А теперь еще и поручик, и отец игумен, и бочонок...
- Подожди, - спохватился Виктор, а откуда ты... Ты что, все-таки
читала записки Глеба?
Наташа улыбнулась - мягко, вроде бы виновато даже:
- Витя, я же все-таки его сестра. Мне же читать необязательно, я и
сама могу...
Она оглянулась, вздохнула:
- Понимаешь, изменилось тут все с тех пор. Не узнать ничего. И
взрыв... Очень мне не нравится этот взрыв, Вить. Очень-очень не нравится.
И что взорвали именно пятнадцатого апреля - тоже не нравится. И геологи
эти, которые, может, и не геологи вовсе, которые вообще неизвестно кто...
Понимаешь, они или с взрывчаткой обращаться не умеют, или специально
пол-берега разнесли. А зачем?
Виктор кусал усы, мрачнея:
- Так что? Операция "Концы в воду?"
- Похоже, Вить. Очень похоже. И Глеб, и диссертация его пропавшая, и
взрыв этот... А может, не только этот? А может, и первый тоже, а? Который
при Петре?
Они замолчали, и молчали долго, и напряженно прислушивавшийся к
непонятному разговору Антон хотел уже потребовать объяснений, но ему
помешал Толик:
- Зеленый! Сможешь здесь спуститься?
- Ну?
- Не "ну", а сможешь?
- Хоть с тобой на закорках.
- Тогда полезли, - Толик стал быстро сползать с обрыва, пыля, увлекая
за собой гремучие струи щебня. - Давай-давай! Там поймешь, зачем...
Они долго лазали под обрывом, оступаясь, теряя равновесие на зыбких
каменных осыпях; спорили неслышно за расстоянием и ревом воды, тыча
пальцами в обрыв. Наконец, все еще переговариваясь, обрываясь то и дело,
полезли обратно.
Антон выкарабкался первым, осмотрелся что-то прикидывая. Потом присел
на корточки возле оставшейся от домика стены, ковырнул пальцами землю,
радостно обернулся навстречу выползшему наверх отдувающемуся Толику:
- Здесь она, родимая!
Толик подошел, глянул, повернулся к Виктору и Наташе:
- Ребята, есть слабая надежда попасть внутрь. Похоже, этот взрыв был
слишком сильным. Вот... Мы нашли трещину. Она поднимается по обрыву и
продолжается здесь, наверху. Вот, кстати, можете убедиться: стена тоже
треснула. Может быть, монолит береговой скалы треснул вдоль пещеры. Там,
внизу, есть место, где щель достаточно широка, и забита щебнем неплотно -
оттуда тянет сквознячком. В этом месте можно попробовать разобрать завал.
Конечно, гарантии нет. Нет гарантии, что пещера не забита щебнем до
конца. Нет гарантии, что хоть что-то сохранилось внутри. Но попробовать,
по-моему, стоит...

Желтые отсветы - жалкие и жидкие - дрожат, плавятся, меркнут на
осклизлых, тяжело нависающих стенах.
И это несмелое дрожание даже самые маленькие выбоины в тусклой
каменной серости оборачивает провалами непроницаемого мрака без дна и
предела. И крупные стылые капли, холодным обильным потом выступающие на
изломанных камнях, преображаются этими скупыми бликами то в неведомой
красоты драгоценные кристаллы, то в прозрачные звездные брызги - лишь на
миг, лишь только затем, чтобы снова кануть в оправленную в камень черноту.
А там, впереди, совсем рядом, но почти невидимый, протискивается
сквозь эту сдавленную камнем до каменной же плотности темноту Толик,
барахтается, кромсает ее, неуступчивую, хрупким дробящимся о мокрые стены
лучом фонаря...
Пещера. Когда-то, наверное, обширная, теперь заваленная битым камнем,
лишь под самым сводом остался проход. И по этому проходу они
протискиваются, почти осязая неподатливость спертого воздуха - затхлого и
промерзлого, мертвого.
Давно ли померкла слабая полоска зеленоватого света над головой,
сквозившая запахами разомлевших на солнце трав? Пять минут назад? Месяц?
Год? Какая разница, если завалу все нет и нет конца, если сводит руки от
сырости и бесчисленных ссадин, если осознание безнадежности происходящего
мутит рассудок тоской - холодной, беспросветной, как тьма вокруг...
А ведь она действительно стала беспросветной - окружающая темнота.
Потому, что Толик со своим фонарем исчез, канул куда-то вперед и вниз. И
мрак сорвался, рухнул на плечи каменной тяжестью, засосал, как тугая
болотная грязь, стиснул горло ледяными спазмами страха, но - спокойный,
нарочито неторопливый голос оттуда, где утонули отсветы фонаря:
- Осторожнее, тут резкий спуск. Кажется, завал кончился.
И снова свет. Робкое сияние теплой желтизной выписало кромки камней
впереди: Толик подсвечивает спуск снизу вверх.
А потом они стояли на плотном песке - сером и сыром, зализанном
шумливыми потоками так давно, что страшно было думать о них; и
бледно-золотистое пятно фонарного луча плавно скользило по изгрызенному
временем и водой камню стен, высвечивая глубоко вырубленные в этих стенах
знаки - отчетливые и странные; и тени, затаившиеся в этих сплетающихся
линиях и окружностях, шевелились, то выползая, то снова втягиваясь в
камень.
Они стояли, не в силах оторвать взгляд от этого плавного перетекания
знаков в другие знаки, от медленного танца теней, и Виктор, не видя,
чувствовал, что глаза Наташи полнятся все той же нечеловеческой древней
жутью, как раньше, как в тот день, когда они говорили о снах живого еще
Глеба... И Наташа сказала вдруг:
- Мы пришли. Ты победил, Странный. Победил. Спи спокойно...
Луч фонарика метнулся было к ней, но дрогнул, растерянно уткнулся в
землю. И погас. И долго еще Виктор, Антон и Толик беспомощно слушали, как
рядом, в плотной траурной тьме давится слезами Наташа - почти беззвучно,
сдерживаясь изо всех сил...

На травы падала холодная роса, а с неба падали звезды. Они вспыхивали
жемчужными нитями и гасли где-то там, в стремительно темнеющих притихших
лесах за рекой.
Было тихо, только глухо шумел под обрывом утомившийся за день поток,
но шум его тонул, растворялся в стекающих с неба прозрачных голубых
сумерках, заливающих речное ущелье. А костер потрескивал, бормотал, -
будто сам про себя, будто и не было ему дела до тех, на чьи лица ложились
его живые теплые блики...
- Ну, что будем делать дальше? - Антон пошевелил палкой прогорающие
угли, в узких щелках его прищуренных от дыма глаз вспыхнули и погасли
оранжевые огоньки.
Толик коротко глянул на Наташу, на Виктора:
- Прежде всего ребята должны рассказать нам все, вот... А там уже
будем думать - что да как...
- Рассказать... - Наташа робко поежилась, посмотрела вопросительно на
Виктора. Тот кивнул.
- Хорошо. Слушайте. - Она придвинулась ближе к костру, сгорбилась,
заговорила:
- День уходил. Слепящее опускалось все ниже и ниже, туда, к далекой
гряде Синих Холмов, на которые сырой ветер с Горькой Воды натянул сизые
тучи, беременные дождем...

3. ЧТОБЫ КАМЕНЬ ЗВЕНЕЛ ОПЯТЬ
Здесь было лучше, чем в Старых Хижинах. Потому, что здесь не надо
было ходить к Обрыву по вечерам. Потому, что по вечерам здесь можно было
просто сидеть на шатких скрипучих мостках прямо у входа в Хижину, слушать
мерный несмелый плеск озерных волн о позеленевшие осклизлые сваи и
смотреть, смотреть, смотреть...
Каждый вечер здесь бывало два заката.
Потому, что Слепящее и небесные песни красок горели и в небе, и в
озере, и казалось, что чернеющая полоска мостков и темнеющие островерхие
кровли Хижин, обильно скалящиеся черепами немых, поднялись высоко-высоко и
тихо плывут в теплом вечернем небе, и это пугало каким-то неизведанным
ранее страхом - щемящим и сладким.
А потом Слепящее оседало туда, за Дальний Берег, который у озера был,
и все равно, что не был, потому что не видел его никто.
И тогда гас закат, но вместо него на небо часто сходились звездные
стада - сходились, чтобы кануть в озеро, раздвоиться, и вернуться обратно,
и Хижины медленно плыли в пустоте сквозь рои белых огней - мерцающих и
холодных - и смотреть на это хотелось без конца.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30