Джекил был бы обречен мучительно страдать в пламени воздержания,
в то время как Хайд не имел бы ни малейшего понятия о том, чего он ли-
шился. Пусть положение мое было единственным в своем роде, но в сущности
этот спор так же стар и обычен, как сам человек; примерно такие же соб-
лазны и опасности решают, как выпадут кости для любого грешника, томимо-
го искушением и страхом; и со мной произошло то же, что происходит с по-
давляющим большинством моих ближних: я выбрал свою лучшую половину, но у
меня не хватило силы воли остаться верным своему вы - бору.
Да, я предпочел пожилого доктора, втайне не удовлетворенного жизнью,
но окруженного друзьями и лелеющего благородные надежды; я предпочел его
и решительно простился со свободой, относительной юностью, легкой поход-
кой, необузданностью порывов и запретными наслаждениями - со всем тем,
чем был мне дорог облик Эдварда Хайда. Возможно, я сделал этот выбор с
бессознательными оговорками, так как я не отказался от дома в Сохо и не
уничтожил одежду Эдварда Хайда, которая по-прежнему хранилась у меня в
кабинете. Однако два месяца я свято соблюдал свое решение, два месяца я
вел чрезвычайно строгую жизнь, о какой и мечтать не мог прежде, и был
вознагражден за это блаженным спокойствием совести. Но время притупило
остроту моей тревоги, спокойная совесть становилась чем-то привычным,
меня начинали терзать томительные желания, словно Хайд пытался вырваться
на волю, и, наконец, в час душевной слабости я вновь составил и выпил
магический напиток.
Пьяница, задумавший отучить себя от своего порока, лишь в редком слу-
чае искренне содрогнется при мысли об опасностях, которым он подвергает-
ся, впадая в физическое отупение. Так же и я, постоянно размышляя над
своим положением, все же склонен был с некоторым легкомыслием относиться
к абсолютному нравственному отупению и к неутолимой жажде зла, которые
составляли главные черты характера Эдварда Хайда. Но именно они и нав-
лекли на меня кару. Мой Дьявол слишком долго изнывал в темнице, и наружу
он вырвался с ревом. Я еще не допил своего состава, как уже ощутил неу-
держимое и яростное желание творить зло. Вероятно, именно поэтому учти-
вая речь моей несчастной жертвы и подняла в моей душе бурю раздражения;
бог свидетель, ни один душевно здоровый человек не был бы способен со-
вершить подобное преступление по столь незначительному поводу - я нанес
первый удар под влиянием того же чувства, которое заставляет больного
ребенка ломать игрушку. Однако я добровольно освободился от всех сдержи-
вающих инстинктов, которые даже худшим из нас помогают сохранять среди
искушений хоть какую-то степень разумности; для меня же самый малый соб-
лазн уже означал падение.
Мгновенно во мне проснулся и забушевал адский дух. В экстазе зло-
радства я калечил и уродовал беспомощное тело, упиваясь восторгом при
каждом ударе, и только когда мной начала овладевать усталость, я вдруг в
самом разгаре моего безумия ощутил в сердце леденящий ужас. Туман рассе-
ялся, я понял, что мне грозит смерть, и бежал от места своего разгула,
ликуя и трепеща одновременно, - удовлетворенная жажда зла наполняла меня
радостью, а любовь к жизни была напряжена, как струна скрипки. Я бросил-
ся в Сохо и для верности уничтожил бумаги, хранившиеся в моем тамошнем
доме; затем я снова вышел на освещенные фонарями улицы все в том же
двойственном настроении - я смаковал мое преступление, беззаботно обду-
мывал, какие еще совершу в будущем, и в то же время продолжал торопливо
идти, продолжал прислушиваться, не раздались ли уже позади меня шаги
отмстителя. Хайд весело напевал, составляя напиток, и выпил его за здо-
ровье убитого. Но не успели еще стихнуть муки преображения, как Генри
Джекил, проливая слезы смиренной благодарности и раскаяния, упал на ко-
лени и простер в мольбе руки к небесам. Завеса самообольщения была рас-
сечена сверху донизу. Передо мной прошла вся моя жизнь, я вновь пережил
дни детства, когда я гулял, держась за отцовскую руку, годы самозабвен-
ного труда на благо больных и страждущих - и опять, и опять, с тем же
чувством нереальности, я возвращался к ужасу этого проклятого вечера.
Мне хотелось кричать, я пытался слезами и молитвами отогнать жуткие об-
разы и звуки, которыми пытала меня моя память, но уродливый лик моего
греха продолжал заглядывать в мою душу. Однако, по мере того как муки
раскаяния стихали, их начинала сменять радость. Все было решено оконча-
тельно. С этих пор о Хайде не могло быть и речи, я волей-неволей должен
был довольствоваться лучшей частью моего существа. О, как я этому радо-
вался! С каким истовым смирением я вновь принял ограничения естественной
жизни! С каким искренним отречением я запер роковую дверь, которой так
часто пользовался прежде, и сломал каблуком ключ!
На следующий день я узнал, что убийство видели, что виновность Хайда
твердо установлена и что убитый был человеком известным и пользовался
всеобщим уважением. Это было не просто преступление, это было трагичес-
кое безумие. Мне кажется, я обрадовался - обрадовался тому, что страх
перед эшафотом станет теперь надежной опорой и защитой моим благим наме-
рениям. Джекил будет отныне моей крепостью: стоит Хайду хоть на мгнове-
ние выглянуть наружу - и руки всех людей протянутся, чтобы схватить его
и предать смерти.
Я решил, что мое будущее превратится в искупление прошлого, и могу
сказать без хвастовства, что мое решение принесло кое-какие добрые пло-
ды. Вам известно, как усердно в последние месяцы прошлого года старался
я облегчать страдания и нужду; вам известно, что мною немало было сдела-
но для других, а мои собственные дни текли спокойно, почти счастливо. И,
право, мне не надоедала эта полезная и чистая жизнь - напротив, с каждым
днем она приносила мне все большую радость, но душевная двойственность
по-прежнему оставалась моим проклятием, и когда первая острота раскаяния
притупилась, низшая сторона моей натуры, которую я столь долго лелеял и
лишь так недавно подавил и сковал, начала злобно бунтовать и требовать
выхода. Конечно, мне и в голову не приходило воскрешать Хайда - одна
мысль об этом ввергала меня в панический ужас! Нетнет, я вновь поддался
искушению обмануть собственную совесть, оставаясь самим собой, и не ус-
тоял перед соблазном, как обыкновенный тайный грешник.
Всему наступает конец; переполняется даже самая вместительная мера; и
эта краткая уступка моему злому началу оказалась последней соломинкой,
безвозвратно уничтожившей равновесие моей души. А я даже не встревожил-
ся! Падение это казалось мне естественным - простым возвращением к тем
дням, когда я еще не сделал своего открытия. Был прекрасный январский
день, сырой от растаявшего снега, но ясный и безоблачный. Риджент-парк
звенел от зимнего чириканья и благоухал ароматами весны. Я сидел на за-
литой солнцем скамье, зверь во мне облизывал косточки воспоминаний, ду-
ховное начало дремало, обещая раскаяние впоследствии, но немного его
откладывая. В конце концов, размышлял я, чем я хуже всех моих ближних? И
тут я улыбнулся, сравнивая себя с другими людьми, сравнивая свою дея-
тельную доброжелательность с ленивой жестокостью их равнодушия. И вот,
когда мне в голову пришла эта тщеславная мысль, по моему телу вдруг про-
бежала судорога, я ощутил мучительную дурноту и ледяной озноб. Затем они
прошли, и я почувствовал слабость, а когда оправился, то заметил, что
характер моих мыслей меняется и на смену прежнему настроению приходят
дерзкая смелость, презрение к опасности, пренебрежение к узам человечес-
кого долга. Я посмотрел на себя и увидел, что одежда повисла мешком на
моем съежившемся теле, что рука, лежащая на колене, стала жилистой и во-
лосатой. Я вновь превратился в Эдварда Хайда. За мгновение до этого я
был в полной безопасности, окружен уважением, богат, любим - и дома меня
ждал накрытый к обеду стол; а теперь я стал изгоем, затравленным, без-
домным, я был изобличенным убийцей, добычей виселицы.
Мой рассудок затуманился, но все же остался мне верен. Я и прежде не
раз замечал, что в моем втором облике мои способности словно обостря-
лись, а дух обретал новую гибкость. Вот почему там, где Джекил, вероят-
но, погиб бы, Хайд нашел выход из положения. Тинктура и порошки были
спрятаны у меня в кабинете в ящике одного из шкафов. Как до них доб-
раться? Эту задачу я и старался решить, сдавив виски ладонями. Дверь ла-
боратории я запер навсегда. Если я попробую войти через дом, мои
собственные слуги отправят меня на виселицу. Я понял, что должен прибег-
нуть к помощи посредника, и остановил свой выбор на Лэньоне. Но как уви-
деться с ним? Как убедить его? Предположим, мне даже удастся избежать
ареста на улице - примет ли он меня? А если примет, то каким образом не-
известный и неприятный посетитель сможет убедить знаменитого врача обыс-
кать кабинет его коллеги доктора Джекила? Тут я вспомнил, что у меня
кое-что сохранилось от моей прежней личности - мой почерк; и эта искор-
ка, вспыхнув ярким огнем, осветила весь мой дальнейший путь от начала и
до конца.
Я, насколько мог, привел свою одежду в порядок, подозвал извозчика и
дал адрес первого попавшегося отеля, название которого случайно запом-
нил. Поглядев на меня (а выглядел я действительно забавно, хоть за этим
нелепым маскарадом и крылась трагедия), извозчик не мог сдержать улыбки.
Во мне поднялась дьявольская ярость, я заскрежетал зубами, и улыбка
мгновенно исчезла с его лица - к счастью для него, но еще к большему
счастью для меня, так как через секунду я, несомненно, стащил бы его с
козел. Войдя в гостиницу, я огляделся с таким злобным видом, что кори-
дорные задрожали: не посмев даже обменяться взглядом, они почтительно
выслушали мои распоряжения, проводили меня в отдельный номер и подали
мне туда письменные принадлежности. Хайд, которому грозила смерть, был
для меня чем-то новым - его снедало неутомимое бешенство, он готов был
убивать и жаждал причинять боль. Тем не менее он сохранял благоразумие.
Огромным усилием воли подавив свою ярость, он написал два важнейших
письма - Лэньону и Пулу - и приказал отправить их заказными, чтобы полу-
чить неопровержимое свидетельство того, что они действительно отправле-
ны.
Затем до ночи он просидел у камина в своем номере, Грызя ногти; он
пообедал там наедине со своими страхами, и официант бледнел и дрожал под
его взглядом; с наступлением ночи он уехал, забившись в угол закрытого
экипажа, и приказал кучеру возить его по улицам без всякой цели. "Он",
говорю я - и не могу написать "я". В этом исчадии ада не было ничего че-
ловеческого, в его душе жили только ненависть и страх. И когда в конце
концов, опасаясь, как бы извозчик чего-нибудь не заподозрил, он отпустил
экипаж и отправился далее пешком в своем костюме не по росту, привлекав-
шем к нему внимание всех ночных прохожих, только два эти низменные
чувства бушевали в его груди. Он шагал торопливо, гонимый тревогой,
что-то бормотал про себя, сворачивал в безлюдные проулки и считал мину-
ты, еще остававшиеся до полуночи. Один раз его остановила какая-то жен-
щина, продававшая, кажется, спички. Он ударил ее по лицу, и она убежала.
Когда я снова стал собой в кабинете Лэньона, ужас моего старого дру-
га, возможно, тронул меня, но точно сказать не могу, это была лишь капля
в море того отчаяния и отвращения, с которым я оглядываюсь на эти часы.
Во мне произошла решительная перемена. Я страшился уже не виселицы, а
того, что останусь Хайдом. Обличения Лэньона я выслушивал, как в тумане,
и, как в тумане, я вернулся домой и лег в постель. Совсем разбитый после
тревог этого дня, я уснул тяжелым, непробудным сном, и даже терзавшие
меня кошмары не могли его прервать. Утром я проснулся ослабевшим, душев-
но измученным, но освеженным. Я по-прежнему ненавидел и страшился зверя,
спавшего во мне, не забыл я и смертельной опасности, пережитой накануне,
но ведь я теперь был дома, у себя, возле моих порошков, и радость, охва-
тывавшая меня при мысли о моем чудесном спасении, лучезарностью почти
равнялась надежде.
Я неторопливо шел по двору после завтрака, с удовольствием вдыхая ут-
ренний холод, как вдруг меня вновь охватила неописуемая дрожь, предвест-
ница преображения - у меня только-только достало времени укрыться в ка-
бинете, как я уже опять горел и леденел страстями Хайда. На этот раз,
чтобы стать собой, мне потребовалась двойная доза, и - увы! - шесть ча-
сов спустя, когда я грустно сидел у камина, глядя в огонь, я вновь по-
чувствовал знакомые спазмы и должен был прибегнуть к порошкам. Короче
говоря, с этого дня мне удавалось сохранить обличье Джекила только ценой
безостановочных усилий и только под действием препарата. В любой час дня
и ночи по моему телу могла пробежать роковая дрожь, а стоило мне уснуть
или хотя бы задремать в кресле, как я просыпался Хайдом. Это вечное ожи-
дание неизбежного и бессонница, на которую я теперь обрек себя, - я и не
представлял, что человек может так долго не спать! - превратили меня,
Джекила, в снедаемое и опустошаемое лихорадкой существо, обессиленное и
телом и духом, занятое одной-единственной мыслью - ужасом перед своим
близнецом. Но когда я засыпал или когда кончалось действие препарата, я
почти без перехода (с каждым днем спазмы преображения слабели) становил-
ся обладателем воображения, полного ужасных образов, души, испепеляемой
беспричинной ненавистью, и тела, которое казалось слишком хрупким, чтобы
вместить такую бешеную жизненную энергию. Хайд словно обретал мощь по
мере того, как Джекил угасал. И ненависть, разделявшая их, теперь была
равной с обеих сторон.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46