Чудесный дом и чудесный старикан, клянусь всеми святы-
ми!
Но, услышав в коридоре приближающиеся шаги, он шмыгнул на место и со
скромным видом стал греть мокрые ноги у раскаленной жаровни.
Хозяин вошел, держа в одной руке блюдо с мясом, а в другой кувшин ви-
на. Он поставил это на стол, жестом пригласил Вийона пододвинуть кресло,
а сам достал из буфета два кубка и тут же наполнил их.
- Пью за то, чтобы вам улыбнулась Судьба, - сказал он, торжественно
чокнувшись с Вийоном.
- И за то, чтобы мы лучше узнали друг друга, - осмелев, сказал поэт.
Любезность старого вельможи повергла бы в трепет обычного простолюди-
на, но Вийон повидал всякие виды. Не раз ему случалось развлекать
сильных мира сего и убеждаться, что они такие же негодяи, как и он сам.
И поэтому он с жадностью принялся уписывать жаркое, а старик, откинув-
шись в кресле, пристально и с любопытством наблюдал за ним.
- А у вас кровь на плече, милейший, - сказал он.
Это, должно быть, Монтиньи приложился своей мокрой лапой, когда они
покидали дом. Мысленно он послал ему проклятие.
- Я не виноват, - пробормотал он.
- Я так и думал, - спокойно проговорил хозяин. - Подрались?
- Да, вроде того, - вздрогнув, ответил Вийсун.
- И кого-нибудь зарезали?
- Нет, его не зарезали, - путался поэт все больше и больше. - Все бы-
ло по-честному - просто несчастный случай. И я к этому не причастен,
разрази меня бог! - добавил он с горячностью.
- Одним разбойником меньше, - спокойно заметил хозяин.
- Вы совершенно правы, - с несказанным облегчением согласился Вийон.
- Такого разбойника свет не видывал. И он сковырнулся вверх копытами. Но
глядеть на это было не сладко. А вы, должно быть, нагляделись мертвецов
на своем веку, мессир? - добавил он, посмотрев на доспехи.
- Вволю, - сказал старик. - Я воевал, сами понимаете.
Вийон отложил нож и вилку, за которые только было взялся.
- А были среди них лысые? - спросил он.
- Были, бывали и седые, вроде меня.
- Ну, седые - это еще не так страшно, - сказал Вийон. - Тот был ры-
жий. - И его снова затрясло, и он постарался скрыть судорожный смех
большим глотком вина. - Мне не по себе, когда я об этом вспоминаю, -
продолжал он. - Ведь я его знал, будь он неладен! А потом в мороз лезет
в голову всякая чушь, или от этой чуши мороз пробирает по коже - уж не
знаю, что от чего.
- Есть у вас деньги? - спросил старик.
- Одна беляшка, - со смехом ответил поэт. - Я вытащил ее из чулка за-
мерзшей девки тут в одном подъезде. Она была мертвее мертвого, бедняга,
и холодна, как лед, а в волосах у нее были обрывки ленты. Зима - плохое
время для девок, и волков, и бродяг, вроде меня.
- Я Энгерран де ла Фейе, сеньор де Бризету, байи из Пататрака, - ска-
зал старик. - А вы кто?
Вийон встал и отвесил подобающий случаю поклон.
- Меня зовут Франсуа Вийон, - сказал он. - Я нищий магистр искусств
здешнего университета. Немного обучен латыни, а пороки превзошел всякие.
Могу сочинять песни, баллады, лэ, вирелэ и рондели и большой охотник до
вина. Родился я на чердаке, умру, возможно, на виселице. К этому прибав-
лю, что с этой ночи я ваш покорнейший слуга, мессир.
- Вы не слуга мой, а гость на эту ночь, и не более, - сказал вельмо-
жа.
- Гость, преисполненный благодарности, - вежливо сказал Вийон, молча
поднял кубок в честь своего хозяина и осушил его.
- Вы человек неглупый, - сказал старик, постукивая себя по лбу, -
очень неглупый и образованный, и все же решаетесь вытащить мелкую монету
из чулка замерзшей на улице женщины. Вам не кажется, что это похоже на
воровство?
- Такое воровство не хуже военной добычи, мессир.
- Война - это поле чести, - горделиво возразил старик. - Там ставкою
жизнь человека. Он сражается во имя своего сюзерена-короля, своего влас-
телина господа бога и всего сонма святых ангелов.
- А если, - сказал Вийон, - если я действительно вор, то разве я не
ставлю на карту свою жизнь, да еще при более тяжких обстоятельствах?
- Ради наживы, не ради чести.
- Ради наживы? - пожимая плечами, повторил Вийон. - Нажива! Бедняге
надо поужинать, и он промышляет себе ужин. Как солдат в походе. А что
такое эти реквизиции, о которых мы так много слышим? Если даже те, кто
их налагает, не поживятся ими, то для тех, на кого они наложены, они все
равно ущерб. Солдаты бражничают у бивачных костров, а горожанин отдает
последнее, чтобы оплатить им вино и дрова. А сколько я перевидал селян,
повешенных вдоль дорог; помню, на одном вязе висело сразу тридцать чело-
век, и, право же, зрелище это было не из приятных. А когда я спросил ко-
го-то, почему их повесили, мне ответили, что они не могли наскрести дос-
таточно монет, чтобы ублаготворить солдат.
- Это горькая необходимость войны, которую низкие родом должны пере-
носить с покорностью. Правда, случается, что некоторые военачальники пе-
регибают палку. В каждом ранге могут быть люди, не знающие жалости, а,
кроме того, многие из наемников самые настоящие бандиты.
- Ну вот, видите, - сказал поэт, - даже вы не можете отличить воина
от бандита, а что такое вор, как не бандит-одиночка, только более осмот-
рительный? Я украду две бараньи котлеты, да так, что никто и не проснет-
ся. Фермер поворчит малость и преспокойно поужинает тем, что у него ос-
талось. А вы нагрянете с победными фанфарами, заберете всю овцу целиком
да еще прибьете в придачу. У меня фанфар нет; я такой сякой, я бродяга,
прохвост, и вздернуть-то меня мало. Что ж, согласен. Но спросите ферме-
ра, кого из нас он предпочтет, а кого с проклятием вспоминает в бессон-
ные зимние ночи?
- Поглядите на нас с вами, - сказал сеньор. - Я стар, но крепок, и
всеми почитаем. Если бы меня завтра выгнали из моего дома, сотни людей
рады были бы приютить меня. Добрые простолюдины готовы были бы провести
с детьми ночь на улице, если бы я только намекнул, что хочу остаться
один. А вы скитаетесь без приюта и рады обобрать умершую женщину, не
гнушаясь и мелочью. Я никого и ничего не боюсь, а вы, я сам видел, от
одного слова дрожите и бледнеете. Я спокойно жду в своем доме часа, ког-
да меня призовет к себе господь пли король призовет на поле битвы. А вы
ждете виселицы, насильственной мгновенной смерти, лишенной и чести и на-
дежды. Разве нет между нами разницы?
- Мы небо и земля, - согласился Вийон. - Но, если бы я родился владе-
телем Бризету, а вы - бедным Франсуа, разве разница была бы меньше? Раз-
ве не я грел бы колени у этой жаровни, не вы елозили бы по снегу, ища
монету? Разве тогда я не был бы солдатом, а вы вором?
- Вором! - воскликнул старик. - Я - вор! Если бы вы понимали, что го-
ворите, вы пожалели бы о своих словах!
Вийон дерзко, с неподражаемой выразительностью развел руками.
- Если бы ваша милость сделали мне честь следовать за моими рассужде-
ниями... - сказал он.
- Я оказываю вам слишком много чести, терпя самое ваше присутствие
здесь, - сказал вельможа. - Научитесь обуздывать язык, когда говорите со
старыми и почтенными людьми, а то кто-нибудь менее терпеливый расправит-
ся с вами покруче. - Он встал и прошелся по комнате, стараясь подавить
гнев и чувство отвращения. Вийон воспользовался этим, чтобы снова напол-
нить кубок, и уселся поудобнее: закинув ногу на ногу, подпер голову ле-
вой рукой, а локоть правой положил на спинку кресла. Он насытился и сог-
релся и, поняв характер хозяина, насколько это было возможно при такой
разнице натур, теперь ни капельки не боялся старика. Ночь была на исхо-
де, и в конце концов все обошлось как нельзя лучше, и он был вполне уве-
рен, что под утро благополучно покинет этот дом.
- Ответьте мне на один вопрос, - приостанавливаясь, сказал старик. -
Вы действительно вор?
- Я всецело полагаюсь на законы гостеприимства, - ответил поэт. - Да,
мессир, я вор.
- А вы еще так молоды, - продолжал старик.
- Я не дожил бы и до этих лет, - ответил Вийон, растопырив пальцы, -
если бы мне не помогали эти десять слуг. Они меня вспоили, как мать,
вскормили вместо отца.
- У вас еще есть время раскаяться и изменить свою жизнь.
- Я каждый день каюсь, - сказал поэт. - Мало кто так склонен к покая-
нию, как бедный Франсуа. А насчет того, чтобы изменить свою жизнь, пусть
сначала кто-нибудь изменит теперешние обстоятельства моей жизни. Челове-
ку надо есть хотя бы для того, чтобы у него было время для раскаяния.
- Путь к переменам должен начаться в сердце, - торжественно произнес
старик.
- Дорогой сеньор, - ответил Вийон, - неужели вы полагаете, что я кра-
ду ради удовольствия? Я ненавижу воровство, как и всякую прочую работу,
а эта к тому же сопряжена с опасностью. При виде виселицы у меня зуб на
зуб не попадает. Но мне надо есть, надо пить, надо общаться с людьми.
Кой черт! Человек не отшельник - Cui Deus feminam tradit [2]. Сделайте
меня королевским кравчим, сделайте аббатом Сен-Дени или байи в вашем Па-
татраке, вот тогда жизнь моя изменится. Но пока Франсуа Вийон остается с
вашего соизволения бедным школяром, у которого ни гроша в кошельке, ни-
каких перемен в его жизни не ждите.
- Милость господня всемогуща!
- Надо быть еретиком, чтобы оспаривать это, - сказал Франсуа. - Ми-
лостью господней вы стали владетелем Бризету и байи в Пататраке. А мне
господь не уделил ничего, кроме смекалки и вот этих десяти пальцев. Мож-
но еще вина? Почтительнейше благодарю. Милостью господней у вас превос-
ходное винцо.
Владетель Бризету расхаживал по комнате, заложив руки за спину. Может
быть, он еще не успел освоить сравнение солдат с ворами; может быть, Ви-
йон вызывал в нем какое-то неисповедимое сочувствие, может быть, мысли
его смешались просто от непривычки к таким рассуждениям, - как бы то ни
было, ему почему-то хотелось направить этого молодого человека на путь
истинный, и он не мог решиться выгнать его на улицу.
- Чего-то я все-таки не могу тут понять, - наконец сказал он. - Язык
у вас хорошо подвешен, и дьявол далеко завел вас по своему пути, но
дьявол слаб перед господом, и все его хитрости рассеиваются от одного
слова истины и чести, как ночная темнота на рассвете. Выслушайте же ме-
ня. Давным-давно я постиг, что дворянин должен быть исполнен рыцарского
благородства, должен любить бога, короля и даму своего сердца, и, хотя
много неправедного пришлось мне повидать на своем веку, я все же стре-
мился жить согласно этим правилам. Они записаны не только в мудрых кни-
гах, но и в сердце каждого человека, лишь бы он только удосужился прочи-
тать их. Вы говорите о пище и вине, я знаю, что голод - тяжкое испыта-
ние, которое трудно переносить, но как же не сказать о других нуждах, о
чести, о вере в бога и в ближнего, о благородстве, о незапятнанной люб-
ви? Может быть, мне и не хватает мудрости - впрочем, так ли это? - но,
на мой взгляд, вы человек, сбившийся с пути и впавший в величайшее заб-
луждение. Вы заботитесь о мелких нуждах и полностью забываете о нуждах
великих, истинных. Вы уподобляетесь человеку, который будет лечить зуб-
ную боль в день Страшного суда. А ведь честь, любовь и вера не только
выше пищи и питья, но, как мне кажется, их-то мы алчем сильнее и острее
мучимся, если лишены их. Я обращаюсь к вам потому, что, кажется мне, вы
меня легко можете понять. Стремясь набить брюхо, не заглушаете ли вы в
сердце своем иного голода? И не это ли причина того, что вместо радости
жизни вы испытываете лишь чувство горечи?
Вийон был явно уязвлен этими наставлениями.
- Так, по-вашему, я лишен чувства чести? - воскликнул он. - Да, бог
тому свидетель, я нищий! И мне тяжело видеть, что богачи ходят в теплых
перчатках, а я дую в кулак. С пустым брюхом жить нелегко, хотя вы гово-
рите об этом с таким пренебрежением. Потерпи вы с мое, вы бы, может, за-
пели иначе. Да, я вор, ополчайтесь на меня за это! Но, клянусь господом
богом, я вовсе не исчадие ада. Знайте же, что есть у меня своя честь, не
хуже вашей, хоть я и не хвастаю ею с утра до вечера, словно чудом гос-
подним. Нет в этом ничего примечательного, и я держу свою честь в суме,
пока она мне не понадобится. Смотрите, вот вам пример: сколько времени я
провел здесь с вами, в вашей комнате? Разве вы не сказали мне, что одни
в доме? А эта золотая утварь! Вы сильны духом - допускаю, но вы старик,
безоружный старик, а у меня с собой нож. Что стоит мне разогнуть руку в
локте и всадить вам клинок в кишки, а там ищи меня по всем улицам с ва-
шими кубками за пазухой! Думаете, не хватило у меня на это смекалки?
Хватило! А все-таки я от этого отказался. Вот они, ваши проклятые кубки,
целехоньки, как в ризнице. И у вас сердце отстукивает ровно, как часы. А
я сейчас уйду отсюда таким же бедняком, каким и вошел, с единственной
беляшкой, которой вы меня попрекаете. И вы еще говорите, что чувство
чести мне неведомо, да разразит меня бог!
Старик поднял правую руку.
- Знаете, кто вы такой? - сказал он. - Вы разбойник, милейший, бесс-
тыдный и бессердечный разбойник и бродяга. Я провел с вами только час.
И, поверьте мне, я чувствую себя опозоренным! Вы ели и пили за моим сто-
лом, но теперь мне тошно видеть вас. Уже рассвело, и ночной птице пора в
дупло. Пойдете вперед или за мной?
- Это как вам угодно, - сказал поэт, вставая со стула. - В вашей по-
рядочности я не сомневаюсь. - Он задумчиво осушил свой кубок. - Хотел бы
я уверовать и в ваш ум, - продолжал он, постучав себя пальцем по лбу, -
но годы, годы! Мозги плохо работают, размягчаются.
Из чувства самоуважения старик пошел вперед; Вийон последовал за ним,
посвистывая и заткнув большие пальцы за кушак.
- Да смилуется над вами господь, - сказал на пороге владетель Бризе-
ту.
- До свиданья, папаша, - ответил ему Вийон, зевая. - Премного благо-
дарен за холодную баранину.
Дверь за ним захлопнулась. Над белыми крышами занимался рассвет. Сту-
деное, хмурое утро привело за собой пасмурный день. Вийон стал посреди
улицы и потянулся всем телом.
"Нудный старичок, - подумал он.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46