Не скрою, лишь три вещи я писал с удовольствием, не насилуя себя: это был ка
питан Самнэй Грэйвс с «Капитолия», невероятно славный человек, бессребр
еник и убежденный холостяк, знающий наизусть «Декамерон», потом начальн
ик порта, который давал нам работу, и, наконец, как это ни странно, редактор
той газеты, откуда тебе пришлось уйти.
Я как бы между прочим спросил, в чем дело, почему он позволил уйти такому т
алантливому и доброму парню, как ты. Под большим секретом редактор сообщ
ил, что тобою интересовалась полиция, а некто из Хьюстона и Остина (но не п
олиция) пытались в частном порядке выяснить, не подвизается ли в газетах
Нового Орлеана «рыжеволосый, голубоглазый, крепкого телосложения, отли
чающийся прекрасными манерами человек, весьма тщательно следящий за св
оим внешним видом, молчаливый, сторонящийся компаний и весьма острый на
шутку в кругу хороших знакомых».
Наверное, я огорчу тебя этим сообщением, но лучше пусть ты узнаешь, что за
тобою охотятся, от меня, чем от других.
…Не можешь себе представить, как мне было тошно делать остальные девять
портретов! Брат губернатора отказался мне позировать, но прислал фотогр
афию, на которой он изображен двадцатилетним красавцем. Ныне ему пятьдес
ят семь, но он хочет, чтобы черты его лица были моложавыми, никакой седины
и морщин. От него дважды приезжал секретарь и долго рассматривал мой рис
унок. Потом он привел мастера по фотографии, тот сделал снимок с рисунка, а
через два дня мне его вернули с «правкой», сделанной чертовым братцем гу
бернатора. Он подрисовал себе глаза, сделав их огромными, как у совы, умень
шил рот и прочертил морщину мыслителя между бровями. На словах же секрет
арь попросил удлинить холст, чтобы уместились руки, сложенные на груди п
о-наполеоновски и чтобы на безымянном пальце был тщательно нарисован бр
иллиант в один карат, с синими высверками.
Сначала я хотел ударить холстом по секретарской голове, но подумал, что б
едолага ни в чем не виноват, он совестился глядеть мне в глаза, и щеки у нег
о пунцовели от стыда за своего босса, но кушать-то хочется, ничего не поде
лаешь. Потом подумал, что откажись я от этой мазни, и снова начнется голод,
ночлежки, скитания, а встречу ли я еще раз Билла Сиднея Портера, который ум
еет спасать тех, кто попал в беду?! Вряд ли. Я и дописал портрет этого остоло
па, бриллиант намалевал в три карата, глазоньки сделал громадными, орлин
ыми; разлет бровей как у герцога Мальборо, а рот волевым и одновременно ск
орбно-улыбчивым.
Очень понравилось.
А я убежден, что он аферист и рано или поздно его посадят в тюрьму за жульн
ичество, однако оно будет таким крупным, что его сразу же выпустят, потому
что наши тюрьмы приспособлены для несчастных маленьких пройдох, а крупн
ые так срослись с капитолийским холмом, что скандал в штате немедленно а
укнется в столице, что, как ты понимаешь, недопустимо.
Деньги, полученные от красавца, я употребил на то, чтобы уплатить за тот че
рдак, где оборудовал мастерскую, приобрести краски и кисти. Потом я целый
месяц делал пейзажи, о которых бредил последние три года, но их никто не по
купает, оттого что я не так тщательно выписываю листья пальм, как этого бы
хотелось здешним ценителям прекрасного.
Я был счастлив, когда писал пейзажи. Они понравятся тебе, я надеюсь.
Сейчас я малюю портрет жены мэра. Кикимора. Сначала сказала, какой она дол
жна быть: «Глаза скорбные, рот чувственный, кожа матовая, но ни в коем случ
ае не изображайте веснушки». Кстати, веснушки Ц это единственно милое, ч
то в ней есть. Потом потребовала, чтобы глаза были голубыми, а они у нее кош
ачьи. Все хотят видеть в своих портретах то, что им кажется красивым, а ты п
онимаешь, каковы их представления о красоте!
Что мне делать?
Буду рад получить от тебя хоть маленькую весточку.
Твой друг, вечно преданный тебе
художник Эндрю".

49

"Дорогая Дора!
Мне позволили написать тебе из полиции, куда я попала после того, как подо
шла на улице к Филиппу Тимоти-Аустину и попросила его дать немного денег
для нашего новорожденного сына.
Я объяснила ему, что мальчик болен, а мои сбережения кончились. Я ни разу н
е просила и не прошу его ни о чем. Я молила только, чтобы он оплатил счета за
доктора и лекарства, иначе малютка может погибнуть.
Я объяснила ему, что я Ц южанка, поэтому и мать и сестра отказались от мен
я, считая, что я покрыла их позором. Средств никаких, помощи ждать не от ког
о.
Филипп же позвал полицейского и сказал, что я попрошайничаю и шантажирую
его.
Так что будет суд. Умоляю тебя, родная Дора, сделай что-нибудь для маленьк
ого Филиппа! Не бросай его! Я вернусь, устроюсь в хор и верну тебе все деньг
и, которые ты на него истратишь. Больше всего я боюсь, если маленький попад
ет в приют. Ведь никто, кроме матери, не сможет понять, что у него болит. Ты б
ыла так добра ко мне, любезная Дора, только благодаря тебе я не погибла, по
этому прояви, молю тебя, божью милость и спаси маленького!
Я так плачу, что у меня распухло лицо, и голос от этого стал хриплым. А ведь э
то мой хлеб, что же мне делать?!
Скорее бы суд! Я верю в справедливость тех людей, которые призваны стоять
на страже закона!
Дорогая Дора, все мои надежды я возлагаю на тебя.
Преданная тебе и благодарная
Салли Кэльстон".

50

"Дорогой Эндрю!
Если ты хочешь заработать десять тысяч баков зараз, отложи работу над ве
снушчатой ведьмой и приезжай ко мне.
Дело в том, что секретарем у местного диктатора (он же президент, единогла
сно «выбранный» народом после расстрела всех соперников и захвата войс
ками почты, банка и порта) служит наш хитрющий соплеменник. Он-то и расска
зал мне, что его босс провел через кабинет министров решение об увековеч
ении его памяти. Он хочет, чтобы благодарный народ Гондураса в каждом гор
оде и селении имел перед глазами его образ, выполненный лучшими художник
ами мира.
Будучи человеком скромным, отдающим все свои силы делу служения несчаст
ному народу, диктатор полагает возможным видеть себя на портрете вместе
с Вашингтоном, Линкольном и Лафайетом. Три эти человека должны стоять у н
его за спиной и смотреть на его лысину с нежными улыбками. Он же, в мундире,
расшитом золотом, и с сорока тремя крестами на груди, с муаровой лентой че
рез плечо и при серебряных погонах, будет восседать на полутроне, протяг
ивая подданным «Хартию вольностей».
Я понимаю, что тебе придется завязать свой норов жгутом, но ведь десять ты
сяч долларов (а он их уплатит сразу же Ц не из своего кармана, а из государ
ственной казны, подданные так хотят видеть на каждом углу изображение не
сравненного избранника) дадут тебе возможность писать после этого все т
о, что ты хочешь.
Я бы не решился внести тебе это предложение, но я всегда стараюсь предста
вить, согласился бы я на то или иное дело, не помешало бы оно мне смотреть н
а свое изображение в зеркале без презрительного содрогания, и я ответил
себе, что нет, не помешало бы.
Право, если бы он уплатил мне десять тысяч баков и предложил написать ист
орию его героической жизни, отданной во благо народа, я бы согласился, пот
ому что деньги, вырученные от этой белиберды, я бы обратил на то, чтобы нап
исать Правду.
Так или иначе этого идиота погонят, здесь это происходит довольно часто,
книги о нем сожгут, портреты порвут или изрежут на куски, а вот то, что ты см
ожешь нарисовать на его деньги, останется для человечества навечно.
Подумай над моим предложением.
Жду ответа, дорогой художник Эндрю.
Твой Билл Сидней Портер".

51

"Дорогая и любимая Салли!
Наберись мужества, несчастная девочка! Вознеси свои мольбы к Всевышнему
! Я продала свое кольцо и уплатила за визит доктора. Аптекарь поверил мне в
долг, дав те лекарства, которые были нужны для твоего крошки, но болезнь з
ашла слишком далеко.
Такие создания, как маленький Филипп, попадают в рай, где птицы и благоуха
ющие кущи, где вечное спокойствие и справедливость, дорогая Салли!
Помолись о его душе, он услышит тебя!
Твоя Дора".

52

"Дорогой Ли!
Если я скажу тебе, что я невезун , то это будет половиной правды
, даже ее четвертью. На конкурсе невезунов всего мира я бы занял второе мес
то, такой я невезун! Суди сам: помнишь, я писал тебе об одном моем знакомце, х
удожнике Эндрю? Так вот, я придумал грандиозный бизнес: поскольку здешни
е диктаторы, они же президенты, они же премьеры, они же главнокомандующие,
они же отцы, дяди и дедушки нации, они же корифеи науки и искусства, они же м
еценаты (за счет государственной казны), выдающиеся ценители прекрасног
о и большие скромники, то как им не согласиться с просьбами граждан и не ув
ековечить свой образ?! Я вызвал сюда Эндрю, прозондировав почву перед эти
м в кругах, близких к «отцу нации», и договорился, что он сделает портрет о
бразины за десять тысяч баков (краски, холст и рама, естественно, за счет д
иктатора).
Эндрю приехал, я отвел его к заместителю помощника президента (как ты дог
адываешься, это наш человек, делающий свой бизнес на том, что расторговыв
ает здешние земли Морганам и Рокфеллерам по дешевке), тот представил сев
ероамериканскую звезду «отцу нации», обговорили, каким должен быть порт
рет, ударили по рукам, начали работу, бедняга Эндрю начал попивать, оттого
что ему пришлось из Люцифера делать апостола Павла, я понимал его страда
ния, нет ничего ужаснее, чем насиловать кисть, никто так не боится ошейник
а, как художник, однако дело есть дело, помучившись неделю, можно обеспечи
ть себе три года прекрасной творческой жизни.
Я сделал для Эндрю эскиз, объяснил ему, чего хочет здешний болван в золоте
, дело пошло, но в день окончания работы мой художник возвратился домой с б
езумными глазами. Я поинтересовался, где золото (по условию договора, я до
лжен был получить две с половиной тысячи баков, чтобы вернуть мои долги м
ужу миссис Роч и тебе), он отвечает «ха-ха», потом падает в истерике и расск
азывает, что порезал картину, потому что лучше жить в нищете, чем изобража
ть пророком гада и тирана.
Что на это скажешь?!
Розог у меня под рукой не оказалось, художник по-прежнему плакал, как ребе
нок, клял тиранов, просил дать ему кольт, чтобы он пристрелил президента и
освободил народ несчастного Гондураса от рабства, а я горестно думал про
то, что бизнес не моя стихия. В конце концов я впал в черную меланхолию, но н
есчастного художника ругать не стал, оттого что понимал его изначальную
правоту. (Но попробуй заставь меня написать об этом рассказ с плохим конц
ом! Не выйдет. Надо быть бессердечным и холодным дельцом от литературы, чт
обы безжалостно отбирать у несчастных Надежду. Если человеку дано перо,
так ведь оно дано не случайно и не зря! Значит, я должен служить Благу, а не З
лу, Вере, а не Безысходности! И еще: надо быть богатым человеком с безупреч
ной репутацией, чтобы позволять себе Жестокость по отношению к читателю
.) Я то и дело вспоминаю Гёте, который утверждал, что быть одаренным челове
ком совершенно недостаточно. Чтоб набраться ума, нужно очень многое: жит
ь в достатке, уметь заглядывать в карты тех, кто ведет игру, да и самому пос
тоянно быть готовым к большому выигрышу. (Впрочем, такому же проигрышу Ц
тоже.)
Я был совершенно потрясен, когда этот мудрец рассказал, что он истратил п
олмиллиона личного состояния, чтобы узнать то, что он узнал; на это же ушло
отцовское состояние и все литературные доходы за пятьдесят лет, а это бы
ли не мои шесть долларов, а десятки, сотни тысяч золотом. Да еще владетельн
ые особы вложили в его ум не менее полумиллиона. Общество, которое не подд
ерживает своих творцов, не заботится о памяти потомков. А это чревато не ч
ем иным, как умиранием патриотизма.
Если Гёте уму-разуму учили влиятельные особы и опирался он на свои гонор
ары и наследство папы, то меня этому же учит жизнь. Он состоялся на изучени
и природы. Я согласен с ним, что ни одна другая область знаний не позволяет
столь пристально проследить за чистотой созерцания и логичностью помы
слов, заблуждениями чувств и рассудка, за слабостью характера или его си
лой. Действительно, природа не позволяет шутить с собою тем, кто кладет жи
знь на ее познание. Но поскольку человек есть дитя природы, ее часть, то мо
ими учителями стали именно люди, рискнувшие жить отдельно от природы, бр
осившие ей вызов, и хотя действительно природа всегда права, а люди отнюд
ь нет, хотя природа более поддается сильному духом и последовательному,
а вялому, нерешительному, праздному жестоко мстит, но весь мир составлен
не только из тех, кто является образом и подобием Божьим. Кто же в таком сл
учае займется париями мира, бедолагами, имя которым легион?!
Да, кстати, торговля ботинками тоже прогорела. Приезжал ловкий парень из
Чикаго, который привез не тяжелую обувь, а легонькие башмачки, насквозь п
родуваемые ветром, ноги не потеют, к нему стоят очереди, но идею с колючкам
и он мне оплатить не хочет, хотя, как и любой член американской колонии в Г
ондурасе, знает, что это мой патент. Не обратиться ли в Верховный суд?!
Эрго: холст с изображением царственного ублюдка изрезан. Художник ходит
по набережной и тоскливо смотрит на яхты, стоящие на рейде; капитаны его н
е берут на борт матросом из-за неуживчивости характера.
В магазин обуви меня не пускают.
В должности консула не утвердили, запросив имена родителей и сведения о
последнем месте службы в государственном учреждении. Представляешь, ка
к они обрадуются, когда я пришлю им просимые данные.
У меня остался единственный выход: примкнуть к здешнему антиправительс
твенному тайному обществу. О том, что готовится очередной переворот, вес
ьма оживленно говорят в тавернах и кофейнях. Вообще здесь всегда весьма
широко готовятся к переменам. Поскольку тут ценится умение стрелять (а т
ы знаешь, как я в этом силен), отчаянность в гонке на плохо объезженных кон
ях в горных ущельях (тоже могу) и умение петь песни под гитару, то я весьма в
нимательно изучаю вопрос о том, чтобы возглавить бунтовщиков.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29