— Э-э, а что делать! Как говорится, лишь бы девка голову повязала! Ничего не поделаешь! Сидеть и ждать — проку мало! Ей-богу, барон за ней не прикатит!.. Нашла курица купца.
— Говорят, они не останутся здесь после свадьбы.
— Как так? Неужели не откроют парикмахерскую?
— Нет, говорят, не откроют...
— Что же тогда? Уж не аптеку ли!— бросает ядовито матушка Перса.
— Нет, нет, во имя господа, ум готес вилен! Госпожа Си да говорит, что сейчас же после венчания уедут в Вену.
— Ах ты боже мой, видали аристократов? Значит, хохцайтрайзе?1
— Да нет же, гнедиге,— изучать хирургию... Знаете, у него ведь свидетельство об окончании четырех классов гимназии!
— «Чует кот в кувшине молоко, да рыло коротко!»—
1 Свадебное путешествие (нем.).
язвительно замечает матушка Перса.— А на какие средства? Разве что поп Спира за свой счет его отправит! Как же иначе?!
— Да, черта с два! Он вовсе не бедняк. Какие-то ербшафты К Есть у него деньги! Говорят, он дважды наследник.
— Может быть!.. Ну и на здоровье! — сказала попадья и надула губы.
— Госпожа Сида уверяет, что он вернется оттуда со * званием хирурга и дантиста, значит, будет цанар-цтом2, потому как у него, знаете, легкая и верная рука, и ему говорят, что грех, дескать, закапывать свой талант в этом грязном селе,— рассказывает фрау Габ-риэлла.
Тут госпожа Перса и вовсе умолкла. Должно быть, уверовала, что возможно и такое. Кроме того, сопоставив сведения, только что полученные от фрау Габриэллы, с тем, что уже слышала несколько дней тому назад, она все поняла. Тогда она разозлилась так, что не могла хладнокровно даже вспомнить об этом, а теперь слова фрау Габриэллы удивительно совпадали со словами попадьи Сиды и отлично их объясняли.
Несколько дней тому назад матушке Персе случилось обогнать, возвращаясь от заутрени, матушку Сиду, которая беседовала с гречанкой Сокой. «Ах, неужто вы решитесь отпустить дочку в люди?» — спросила Сока. «А что поделаешь,— ответила Сида,— выйдет замуж — и, как говорится, куда муж, туда и жена!» — «Ну конечно, что бы делали два цирюльника в одном селе!— заметила гречанка Сока.— Иной раз и одному-то делать нечего. А потом те, что были в солдатах, тоже, мошенники, научились брить,— вот вам и конкуренция».— «Нет, наш Шандор, если сподобит господь, брить никого не станет; слава богу, он в этом не нуждается, и так проживет!» — «А как же?» — спрашивает Сока. «Поедут в Вену, и он будет учиться хирургии и на зубного доктора!.. Вставлять зубы и челюсти... а ежели кому понадобится искусственный зуб,— произнесла госпожа Сида, сделав ударение на последних словах именно в то мгновение, когда матушка Перса с ней поравнялась,— так что под боком будет мастер, чтобы вставить!»
Вот, это достигло ушей госпожи Персы, и она тотчас
1 Наследства (нем.).
2 Зубным врачом (нем.).
ускорила шаги, чтобы больше ничего не слышать. Целый день она исходила желчью, решив, что все говорилось нарочно, с мерзким намерением задеть ее и обидеть; но сейчас удостоверилась, что это было не совсем так.
— Эх, милая моя фрау Габриэлла! Хорошо ей теперь хорохориться,— сказала, вздохнув, матушка Перса.— Ах, Чира, Чира!
У Перы все было готово. Ему предстояло в ближайшем городе Б. рукоположение в дьяконы. Сняв хорошую и удобную квартиру, он уже отправил туда всю обстановку. Фрау Габриэлла предложила ему свои услуги в наведении уюта, ибо обладала необыкновенным вкусом и отлично умела это делать. Сюда же привезут и новобрачную, она будет жить здесь уже в качестве дьяконицы, так как Пера сразу после свадьбы станет священнослужителем. Место нравится всем, даже Меланье, которая создана для города, как уже не раз заявляла фрау Габриэлла.
Давно и страстно ожидаемый день наконец наступил. День венчания молодых — первобрачного жениха Перы Петровича и девицы Меланьи, дочери уважаемого священника Кирилла Николаевича — пришел и миновал. Отпраздновали шикарную свадьбу. Присутствовала вся местная знать. Играл даже городской оркестр, хотя не обошлось и без волынщика Совры,— правда, он дул в свою волынку больше для тех, кто находился на кухне и во дворе, нежели для тех, кто был в гостиной. Невеста была хороша, бледнее обычного, а жених — застенчивее, чем всегда. Веселье и танцы продолжались ровно столько, сколько полагается на благородной свадьбе, то есть до четырех часов дня. Потом старший сват приказал запрягать. Уселись, верней понабивались по шесть, по семь человек в повозку, и покатили к дому жениха. Подружки запели, матушка Перса заплакала, новобрачная тоже обронила слезу и вытерла ее кончикам кружевного платочка. Старший сват подал знак, свадебный поезд помчался по улицам и мгновение спустя очутился за селом. Борзые кони, шальные возницы — началась сумасшедшая, неистовая сербская гонка под гиканье. Кони несут как бешеные, женщины вскрикивают и исступленно визжат: «Ию-ю-ю-ю!» Кто-то перевернулся, кто-то вывалился. Больше всех не повезло фрау Габриэлле, которая поехала в качестве невестиной подружки (хотя это было против ее принципа, потому что она боялась гонок и называла их глупым рацким обычаем и просто «дурью») и, на свою беду, как раз попала к вознице, который любил опрокидывать встречные повозки, чего многие не могли ему простить. Года два тому назад он опрокинул одну повозку; ее хозяин, долго подкарауливавший его, чтобы отомстить, оказался здесь же и решил расквитаться за позапрошлогоднее. И случай ему представился. Проскакав за селом минут пятнадцать, он стал обгонять Габриэллину повозку и зацепил осью за ось, но не перевернул ее, а только оттолкнул в сторону. Фрау Габриэлла самозабвенно слушала любовные признания нагрузившегося асессора. И как раз в то мгновенье, когда он заявил, что готов забыть и прогнать ради нее свою законную жену, осью подцепило их повозку, и фрау Габриэлла вылетела вон, словно пуховая подушечка, став, таким образом, невинной жертвой закоренелой ненависти. Упала и растянулась, бедняжка, на земле в довольно-таки непристойном виде.
«Поглядите-ка на фрайлу, как озорничает!» — закричали из других повозок возницы-крестьяне. Габриэллин возок умчался вслед за остальными, покинув ее в канаве, господин же асессор принялся ухаживать за другой дамой, не заметив спьяну, что это уже не фрау Габриэлла! Единственным благом в этом злополучном происшествии было то, что оно случилось совсем близко от села и фрау Габриэлла могла не спеша возвратиться пешком туда, откуда столь торжественно выехала на возке. Вернулась она злая-презлая и до того разобиделась, что даже спустя неделю отказалась поехать в Б. с погачарами, отвергая решительно все извинения и оправдания, что, мол, во время такой скачки, как и заведено на свадьбах, нетрудно было и вовсе не приметить, как она выпала. «Но это явная ложь»,— возразила фрау Габриэлла, ибо она отлично видела, как Цвечкенмаерка смеялась как безумная, когда ее (Габриэллу) постигла беда. Так смеялась, что повалилась на колени господина перзекутора, а тот, как воспитанный и образованный человек, поддерживал ее, чтобы и она не выпала из повозки. Видела это не только Цвечкенмаерка, но и многие другие. Потому что много времени спустя, когда бы ни заходила речь об этой Свадьбе и об этом ее злоключении, неотесанные крестьяне смеялись, с довольным видом поглаживая свои длинные и всклокоченные мужицкие усы, и добавляли только: «А здорово она тогда! Просто красота!
Этого фрау Габриэлла не могла забыть и возненавидела и Цвечкенмаерку, и попадью Персу, и всю ее семью.
—- О-о-о! Бедная фрау Габриэлла! Бедняжка!
— Вот у кого ей следовало бы побывать да поучиться, дряни этакой, как надо оплакивать супруга и повелителя. У меня, знаете, это выходило так удачно и к месту, что на другой день я сама, сама себе удивлялась, хвалила себя и превозносила за то, что была такой трауриг1. Знаете, иной раз мне это удивительно удается!!
Фрау Габриэлла готова была продолжать рассказ о своем горе, но суеверная попадья прервала ее, переведя разговор на другое,— и фрау Габриэлла снова принялась за шитье.
Работа приближалась к концу. Чего-чего только не было изготовлено! Просто не решаюсь перечислять — опасаюсь, что мне никто не поверит, да и глава стала бы походить на прейскурант торгового дома, если бы удалось перечислить всю эту уйму вещей. Никогда, должно быть, ни одна поповна не получала такого приданого, как Спирина Юла. Одному только господу богу ведомо, сколько потребуется для него подвод. Недаром матушка Си да трудилась дни и ночи, приготовляя все в таком количестве, что в первые двадцать лет молодоженам не придется покупать ни одной самой мельчайшей вещицы. Сколько одних только пеленок, распашонок и чепчиков. И все эти предметы она даже не внесла в опись приданого, а только приготовила и сложила в свой шкаф, чтобы были под рукой в случае надобности. Предусмотрительная матушка Сида заказала связать семьдесят локтей только одних повивальников,— уже по одному этому читатели могут судить о количестве всего прочего; потому-то и не стоит перечислять. Достаточно сказать, что Шандор (так после помолвки звали в доме Шацу) остался вполне удовлетворен, когда ему показали точный список всех вещей и добавили, что через неделю он получит и то, что не заинвентаризовано. И все же важнее всего было то, что он получал красавицу Юлиану, и очень-очень скоро, через несколько дней.
Приближался день святого Георгия, день венчания Юлы и Шандора. И со сватами все уже было сговорено. А сваты все такие люди, что Шандор может только гордиться, с какими господами он имеет дело!
1 Печальной (нем.).
Старшим шафером согласился быть нотариус Кипра, шафером — господин доктор (будущий коллега Шацы), а дружкой — студент-юрист из Старого Бечея, тот самый, что провалился на экзамене и сейчас, как второгодник, практикует у какого-то адвоката. Практикует он не очень усердно и большую часть времени охотится на бекасов или удит на берегу Тисы карасей и прочую рыбу на червя; ходит в шляпе с пером цапли, а как только выйдет за город, снимает сапоги и несет их за спиной на палке. Он друг детства Шацы — от начальной школы и до четвертого класса гимназии; тогда еще закадычные друзья договорились и поклялись, что у того, кто раньше женится, другой будет дружкой на свадьбе.
Занялся прекрасный день святого Георгия, день венчания и свадебного пира. Двор попа Спиры благоухал сиренью, а все дома в селе были по случаю праздника украшены любистоком, сиренью и вербой. За последние дни все в поповском доме буквально сбились с ног: отец Спира был истый серб, он не жалел ничего, когда нужно было раскошелиться и показать, что такое попов дом. «Пускай все идет прахом, затем и наживали! — говорил он.— Не каждый же день свадьба. Не хватит у меня, найдется у еврея Лоренца!» Как от прихожан он требовал щедрости в таких случаях, так и сам в день Юлиной свадьбы не поскупился и наготовил всего. Поп Спира был одним из усердных почитателей Доситея, хоть и редко в него заглядывал; но, почитая, все же не соглашался с Доситеем, когда тот поносил сербов за мотовство на музыкантов, танцы, вино и гульбу, и упрекал его за то, что, будучи во всем прочем столь мудрым человеком, он сурово отзывался о сербской свадьбе и других веселых и чудесных обычаях. «Не был никогда женат, вот и писал такое,— оправдывал его поп Спира,— потому и сердиться на него нельзя. А пока я жив, будет так и в моем доме и во всем селе!»
И в самом деле, чего только не наготовили! Из трех комнат — большой и двух соседних — вытащили в кладовую всю мебель, оставив только столы, которые в день свадьбы будут уставлены напитками и снедью. Старое вино в погребе было проверено, и отдан приказ наполнять сосуды безотказно, пока хоть кто-нибудь из приглашенных пожелает выпить. Гулянье будет продолжаться круглые сутки, так как молодые останутся дома только через несколько недель уедут в Вену, где будет учиться Шаца.
Прибыли дружки с женихом. Очарователен был жених Шаца, настоящий сын газды! И с каким вкусом оделся — сразу видно, что учился в гимназии.
На Шаце был дорогой и красивый наряд. Душанка, жилет и брюки из белого тонкого сукна, красиво отделанные голубым гайтаном; на жилете штук тридцать серебряных пуговиц, на красном шелковом галстуке — золотом вышитый сербский герб (вышила его Юла, непрестанно думая о женихе); из-под расстегнутого до половины жилета белеет сорочка тонкого сербского полотна, расшитая спереди золотом (ее вышила и прислала Шацына сестра Яна), на ногах лакированные сапожки с золотыми розетками и кистями; на голове шляпа с воткнутой в нее веточкой ковыля, который расцвел в теплый солнечный Георгиев день и закрыл жениху всю шляпу.
За повозкой жениха — вереница других повозок. Из одной только Бачки прибыло на пароме накануне вечером девять да утром семь повозок с Шацыной родней, и еще столько же по сухопутью. Загромоздили всю улицу, и без того битком набитую любопытной толпой приглашенных и неприглашенных. Играют волынки, танцуют несколько коло во дворе и вдвое больше вдоль улицы. Выходят из дома невестины или жениховы родственники и оделяют сватов розмаринами, а лошадям в уздечки продевают тонкие рушники,— даже лошади радуются, и они приноровились и танцуют под волынку, а лучше всех — кони Рады Карабаша.
На половине невесты суета: каждую минуту кто-то входит, кто-то выходит.
Как только Шаца сошел с повозки и направился к дому, девушки-бачванки, все из Шацыной родни, запели:
Ты готов, брат Шандор? Ты готов ли? Мы идем все за твоею милой, Твоею милой, а нашей слугою, Чтоб мужа любила, нам служила.
— Хо-о-о!— встречают Шацу Юлины родичи.— Милости просим! Низка стреха, высок жених! — приветствуют его, вводят в дом и угощают всю его родню. Потом появляются музыканты и заводят коло на веранде, в ожидании, пока выйдет невеста, а вокруг невесты толпятся подружки и родственники, которые от чрезмерного усердия и услужливости больше мешают, чем помогают. Из невестиных покоев несется песня подружек, заплетающих косы невесте:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38