пикнуть не посмею, как только предстану перед его преосвященством.
— Эх, Чира, если бы я могла свой язык одолжить тебе!.. А когда туда ехать?
— Послезавтра двинусь.
— А насчет подводы позаботился?
— Завтра поищу по селу.
— Гляди, время холодное... не лето... знаешь этих негодяев, мужиков!..
— Когда в дорогу, Спира? — спрашивает матушка, Сида.
— Завтра, во имя божье,— со вздохом отвечает его преподобие.
- А ты приготовился? — допытывается она озабоченно.
— Да не совсем так, как хотелось бы, но...
— Хоть бы уж кончилась эта комедия. Очень я беспокоюсь, Спира! Уже дня три-четыре все мне какие-то епископы снятся, парикмахеры да мыльная пена... Не к добру это!
— Э, выбрала в зятья парикмахера, вот и снится!
— Нет, не потому, а боюсь, как бы с тобой не разделались.
— Ну, до этого не дойдет,— храбрится поп Спира.— Не дамся, покуда жив!.. Как же! Пущу к черту ланац-другой земли.
— Значит, все-таки есть надежда?
— Вот-те и на! Как же ей не быть? Как говорится: колотися, бейся, а покуда жив, надейся! Поначалу я малость испугался — знаешь ведь, как все было!.. Тебе-то я могу сказать... Виноват я. Виноват, сама знаешь... Виноват, черт подери! Крепился, покуда мог! Но как-никак, а отчаиваться не надо.
— А ты советовался с кем-нибудь?
— С кем же, если не смею никому рассказать, как оно было!.. Шаца — ребенок... да и что он знает...
— Неужто больше не с кем?.. А как Аркадий... если с ним?
— Да, он куда надежней, ему только и решился рассказать, а кое-что он уже и сам знал.
— Ну и что он говорит?
— Да говорит, есть надежда. Дескать, еще кое-что обмозгую. Сегодня скажет, что придумал.
— Ох, дай боже, чтобы путное получилось,— говорит матушка Сида и украдкой крестится.— Собрать в дорогу, как всегда? ,
— Давай, хоть мне и не до этого.
ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ
Читатель увидит в ней, какие трудности приходится преодолевать человеку, который в ненастье вынужден спешно отправиться в путешествие
В это самое время входит Аркадий и спрашивает:
— Не нужно ли подводу поискать?
— Да, конечно! Только поторгуйся, не забудь. Знаешь ведь мужика! — отзывается отец Спира.— Прохвост он, теряет стыд и совесть, как увидит, что ты в нужде. Попадись, дескать, мне в лапы! И сам не знает, сколько запросить!
— Да кому вы это рассказываете? Не впервой мне с ними рядиться. Умею я поторговаться, и как еще, не беспокойтесь! — похваляется Аркадий.
— Кого думаешь нанять? А? — спрашивает поп Спира.
— Да сейчас... по правде сказать, не очень-то, знаете, легко. Осенняя пора, дороги разбиты, грязь непролазная...
— Вот-вот, беда да и только!
— Как бы пригодились сейчас свои лошади с телегой! — вмешивается матушка Сида.
— Хе, об этом я, Сида, не раз думал, хе... да что поделаешь!.. К тому же и корма дороги; да еще... те бачване заречные — вот кто наша главная помеха! Чуть прознают, что в Банате завелись у кого-то добрые кони, сразу налетят, анафемы! До чего засела в них эта проклятая страсть угонять лошадей у банатчан, просто диву даешься! Ну пусть бы увели, угнали, черт их дери — так нет же, норовят еще поиздеваться над хозяином. Вот Нецу, у которого месяца три назад коней угнали, мало того, что обокрали, еще и сонного недоуздком связали, другим на потеху, а сами были таковы; домашним пришлось его выпутывать из сбруи. Вот оно как! А еще в конюшне спал: решил самолично стеречь лошадей. До сих пор не смеет людям на глаза показаться от срама.
— А еще оправдывается,— подхватывает Аркадий.— Лунатик, говорит, я, не слышу, что делается, когда задаю храповицкого. Можешь, говорит, спокойно запрячь меня в ломовую телегу — потащу без кнута и ничего, говорит, не почувствую! Еще спасибо, мол, им, что обошлись по-человечески!
— Потому-то мне и неохота заводить собственный выезд,— отозвался отец Спира и, подойдя к окошку, вперил взгляд в стоявшую там стеклянную банку.
Наступила пауза.
Возможно, что одной из причин этой паузы были вышеизложенные размышления, но не менее веской причиной могло быть и то, что отец Спира, как всякий умный и экономный человек, не любил транжирить денежки. Летом все было просто: всегда находилась оказия для путешествия, крестьяне постоянно ездили туда-сюда по своим делам. И когда его преподобию требовалась подвода, он попросту подсаживался к ним, ибо кто из прихожан решился бы отказать своему духовному отцу. Но в эту пору, в ноябре, редко кто даже запрягает лошадей, а если и запрягают, так разве только на свадьбу — попробуй тут воспользуйся случаем, просто беда! Всякий, к кому ни обратись сейчас, рассуждает отец Спира, непременно сдерет с него и за прошлое, за то, что он бог весть когда проехал, не заплатив,— так что езда на даровщину может выйти боком. Вот чего боялся преподобный отец, потому и откладывал это неприятное дело с наймом подводы и дотянул до последнего дня. Беспокоил его и домашний «барометр» — зеленый лягушонок в стеклянной банке на подоконнике: несколько дней подряд он упорно предсказывал ненастье.
— Ну, как же вы решили? — спрашивает Аркадий.
Спира молчит, задумчиво глядя на лягушонка в банке. Которые уже сутки он сиднем сидит на дне! Сидит день и ночь, к немалому огорчению отца Спиры и всех домашних, в особенности Юлы. Шаца отдал свои сапоги сапожнику — головки поставить — и заплатил за починку вперед, а сапожник Ника, старый пьяница, запер мастерскую, а вместе с нею и сапоги, засел в кабачке, что близ ярмарочной площади, и вот уже третий день пьет под волынку, а Шаца остался в летних ботинках и не решается выходить в грязь. А этот, в банке, согнулся в три погибели на дне и только пузыри пускает,— совсем, видно, не намерен подняться по лесенке (которую для него поставили в банке) и предсказать ясную погоду. Все опечалены. Поп Спира смотрит на него рассеянным взглядом. Юла при виде лягушонка проливает слезы, а матушка Сида, заметив, что он все в той же неизменной позе, начинает метать громы и молнии.
— Просто зеленые круги идут перед глазами,— жалуется она всякий раз, проходя мимо окна.— Вишь ты, прошу покорно — закапризничал, негодяй зеленый, ни за что не желает подняться по лесенке, да еще нахально буркалы уставит на тебя, точно змеюга пучеглазая! Чтоб он пропал, паршивец зеленый! — бранилась матушка Сида, но лягушонок упорно не вылезал наверх.
— А ты что-нибудь надумал? — спросил отец Спира Аркадия после долгого молчания, не в силах больше выносить дерзкий взгляд спокойно сидевшего на дне банки нахала.
— Да, кажись, надумал... Только не знаю, подойдет ли,— сообщает Аркадий.
— Что же ты надумал?
— Да вот, надумал. Вам так или иначе нужно завладеть этим проклятым зубом, чтобы отец Чира ни в коем случае не мог показать его преосвященнейшему владыке.
И вы должны упорно стоять на своем: ничего вы не знаете, ничем его не ударяли и не понимаете, на что он жалуется. Твердите одно: «Знать не знаю, ведать не ведаю; пускай докажет, что все происходило именно так, как он заявляет». Опухоль на щеке опала, зуба нет — пускай теперь доказывает, если он такой умный.
— Ну, это я и без тебя знаю, да ведь в том-то и загвоздка, что зуб у него. И ч т о тогда?
— Э, и у меня в этом закавыка, и я, как назло, никак не могу смекнуть что делать! Полагаю, хорошо бы подкупить возницу, который его повезет,— может, он как-нибудь докопается до зуба.
— А ты хоть узнал, кто его повезет?
— Да выбирать особенно не приходится. Те, кто сейчас дома и могут везти, по-моему, еще не подрядились.
— Не знаю, кого нанять. Может, Перу Боцкалова?
— Ну его к дьяволу,— отвергает Аркадий,— обдирала он. А если и подрядите, хлопот не оберетесь. Дурацкое у него обыкновение: любит, сколько бы ему ни заплатили, ездить напрямик; а когда его застукают, штраф платит седок.
— А Прока Циканов?
— Всю душу вымотает, если сговоритесь. Мямля, не приведи господь. Недаром его дразнят в селе: «Прока ни взад, ни вперед»,— иначе и не величают!.. Без конца чего-то все копается — то трубку закуривает, то сапог снимает, трет ему, оказывается, потом выронит кнут, слезет с подводы и утащится за ним к черту на кулички, а вы сидите и ждете. Другой в полдня довезет, а ему нужен целый день, если не полтора!.. Да и лошаденки у него ледащие, словно кошки! Ему бы только сливы возить по ярмаркам... А что всего хуже — никогда не знаешь, за какую цену он подрядился. На вид такой рохля, двух слов связать не может, а поглядите, как он бойко спорит и врет, когда с ним расплачиваются... Кого угодно, только не его.
— А не взять ли Раду Караташа, а? У него славные кони!
— Фу, ну его в болото! Будь он хоть наполовину так хорош, как его кони, была бы красота! Хороший возница, спору нет, однако и он не годится.
— Если хороший, так чего же еще лучше?
— Бачванин он, поговорить больно любит. Чуть какой кабак,— а их, слава богу, по дороге немало,— он стоп: коней> мол, надо напоить и себе горло промочить, а потом вожжи в руки и гонит как сумасшедший! Только крикнет:
«Держитесь, господа!» — да как стегнет по лошадям! И если седок не успеет ухватиться за грядку — вылетит, словно его никогда в телеге и не было. Куда это годится! Таким вот манером возил он в позапр шлом году одного еврея из Симиклуша в Великий Биха ; потерял его еще у Бочара и только под Карловым заметил, что гонит порожняком.
«Почему не смотришь?» — ругают его люди. «А чего он не держится!» — огрызается Рада; и выходит, что седок же и виноват. Хоть бы почаще оборачивался — куда бы ни шло, а то нахлобучит шляпу на самые глаза и гонит часа два без оглядки, знай только покрикивает да подстегивает лошадей, а вся грязь летит прямо на седока, и уже не знаешь, когда ты грязней: когда вывалишься из телеги или когда в ней усидишь!
— Ох-ох,— кряхтит отец Спира.
На коне! — уверенно подтвердил Аркадий.
— Ступай беги,— говорит поп Спира,— беги порадей, как для себя самого.
ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ,
из коей читатели увидят, что наши старики были правы, когда придумали золотую поговорку: «Свой своему поневоле брат!»
Спустя полчаса отец Спира отправился подряжать подводу. По пути он на всякий случай заходил ко всем крестьянам-возницам. Побывал и у Перы Боцкалова, и у Проки Циканова, и у Рады Карабаша, и еще кой у кого. Где повозка не годилась, где сами хозяева были в отъезде — остался один газда Пера.
Отец Спира вошел к нему во двор и увидел хозяина на веранде; он сидел и лущил кукурузу.
— Бог в помощь, Пера!
— В добрый век и добрый час, ваше преподобие! — отвечает Пера, вскакивая со стула, быстро вынимает изо рта чубук, ставит его в угол, снимает шляпу и целует отцу Спире руку.
— Ну, как поживаешь? Что поделываешь? Работаешь? — спрашивает преподобный отец.— Да надень шляпу, Пера сынок, накройся, накройся!
— Да вот трудимся по мере сил, ваше преподобие, сколько, как говорится, положено! — говорит газда Пера Тоцилов, а про себя добавляет: «А-а-а, друг за дружкой!» — и озорно подмигивает из-под шляпы.
Да, тот самый газда Пера и никто другой — наш вчерашний знакомый Пера Тоцилов, к которому вечером заходил и был на славу угощен сторож Нича, о чем терпеливым читателям отлично известно из главы шестнадцатой. Хозяин щедро потчевал Ничу — и, ей-богу, тот это заслужил, ибо явился в тот вечер к Пере Тоцилову не напрасно. И пока щипали перья, пели да пересмеивались, Нича, сообщив, что было нужно, заявил: завтра оба попа лично придут к Пере сговариваться о поездке. Ехать им необходимо, а ни крытой повозки, ни таких добрых коней, как у него, не найти им у других хозяев. «И не срами своих борзых коней, не вздумай везти попов за гроши,— советовал Нича.— Пойми, что твой топор увяз в меду по самое топорище. Будь умницей, как всегда, и не зевай! Знаешь ведь, как они с нас дерут, чуть кто в беду попадет,— ну, скажем, женится! Попов крейцер мне слаще купеческого форинта! Подумай только, во сколько нам, прихожанам, обходится одно их «господи помилуй» и «подай господи»,— поучал его Нича в тот вечер. Все это пронеслось в голове газды Перы Тоцилова, когда он увидел попа Спиру в своем дворе.
— Вот заглянул к тебе на минутку! — начал Спира.— Вижу, ты во дворе, и думаю: дай-ка проведаю нашего газду Перу... А ты все трудишься!
— Да, спасибо... Спасибо, ваше преподобие, что обо мне, бедняке, вспомнили.
— Э, сынок, какой ты бедняк! Ты — газда, если можешь держать таких лошадей только для хозяйства да для свадеб.
— Ну, ваше преподобие, так-то так, да не совсем, как вы сказали... Убогое мое хозяйство! Перебиваемся, еле-еле перебиваемся. Какие тут свадьбы, до них ли? На нивушке трудимся, свиней понемногу откармливаем, промышляем извозом малость — вот кое-как концы с концами и сводим. Бедно живем, ваше преподобие, после итальянской войны, а как выпустили эти бумажные сексеры — и того хуже стало; пока терпим, а как наступит нужда на глотку, возьму, как говорится, шапку в охапку и подамся в заречье, в Срем, а то еще дальше, в Сербию... А пока что еще поизвозничаю...
— А есть ли какой прок извозом промышлять?
— Да говорю вам, не дай бог хуже! Какой прок... Эх, какой нынче прок от работы! Никакого! А у мужика тем паче!
— Но ты же как будто мастер на эти дела?
— Да как о себе говорить — поспрошайте у других, вон у евреев, у господ. Полюбопытствуйте у людей, которых возил Пера Тоцилов: искали они потом другого возницу?
— Ну, отлично, отлично. Очень приятно! Сейчас я как раз не занят ничем, давай хоть потолкуем... Не поехал ли бы ты, скажем, на этих днях?
— Да-а-а, знаете...— тянет Пера, почесываясь,— сами видите, какая чертовщина на дворе. По совести сказать, не хотелось бы по такой погоде... Летом дело другое...
— Ну конечно, летом дело другое. Летом можно и пешком пройтись... А почем, примерно, возишь летом?
— А как кого, например...
— Да кого придется... Не все ли равно кого?.. Так летом почем берешь в день?
— По восемь сребров...
— Дороговато!.. А зимой?
— Да вдвое — шестнадцать сребров.
— Хо-хо! Это уж, право, кусается, сынок! А осенью?
— Как зимой — шестнадцать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38