Историк повествует:
«Констанций призвал к себе армянского царя Аршака и, приняв с величайшим почетом, всячески увещевал не порывать с ним дружбы... Ибо прослышал, будто персидский царь многажды пытался, прибегая ко лжи, угрозам и вероломству, принудить царя армян отказаться от союза с Римом и накрепко привязать его к себе.
Аршак вновь и вновь заверял, что скорее покончит с жизнью, нежели изменит свои намерения».Однако никто из историков не записал происшедшего в Аршакаване достоверного случая. Не записал, либо не зная о нем, либо сочтя слишком маловажным. Между тем сказание о любви Бакура и Ашхен имело для судеб страны такое же историческое значение, как малые и большие битвы и дипломатическая игра.
Когда Ашхен пришла с родителями в Аршакаван, она была уже не девочка, но еще и не девушка. Дети не хотели с ней водиться, потому что она была большая, а взрослые ни в грош ее не ставили, потому что считали маленькой. Оттого-то, когда родители надумали выдать ее замуж, Ашхен искренне обрадовалась и сразу согласилась. Свадьбу сыграли на славу и обвенчали Ашхен с Артаваздом.
Свадьба длилась семь дней и семь ночей, поскольку армянских языческих богов было семеро. Каждому из них посвящалось по одному дню.Будь они в родной деревне, музыканты взобрались бы на крышу невестиного дома и, наигрывая развеселую мелодию,
зазывали бы сельчан. Но в этом чужом огромном городе ни у той, ни у другой стороны почти не было друзей и близких. А без гостей — что за свадьба? И вот, сопровождаемые одним из родичей новобрачной, музыканты бродили по улицам, подходили к первому попавшемуся дому, играли и приглашали на свадьбу...
Гостями на свадьбе Ашхен оказались сплошь незнакомые люди. Даже подружками невесты, которые должны были искупать ее, одеть, заплести косы, напевая при этом то веселые, то грустные песни, — даже подружками невесты стали посторонние.
Мало того что невинную девушку, выросшую под крылышком у отца и матери, забирали из родительского дома, — вдобавок чужие бессердечные женщины, колдуя над ней, просеивали муку — символ плодородия. Столько напросеива-ли муки, что Ашхен несколько лет сряду никак не беременела. Сеяльщицы накидывали на голову и на посудину красные покрывала, чтобы будущая сноха была стыдливой и покорной. И делали все это в полном молчании, чтобы она молчала и не трепала попусту языком.
Не буду покорной, не буду молчать, не буду — и кончено, возмутилась девушка, решив, что окружена врагами и что это не обычный обряд, а заговор взрослых против нее. Пускай Артавазд оглохнет от моей болтовни. Что ни скажет, не послушаюсь, не подчинюсь, гори он огнем. Так она с самого начала настропалила себя против мужа — своего ровесника, верзилы с' рябым лицом.
Артавазд тоже с первого дня невзлюбил ее. Удальцы со стороны невесты, воспользовавшись ротозейством дружек, тайком пробрались к жениху в дом и стащили Артаваздову шапку. А это — величайший позор для всякого мужчины. Родители жениха потеряли голову, перепугавшись, как бы соперники ворожбой не лишили их сына мужской силы.
В первую же брачную ночь Ашхен и Артавазд подрались на супружеском ложе. Причем решающее значение в стычке возымели длинные ногти девушки и ее пылкий, непокорный нрав, который заставил верзилу жениха спасовать.
Так началась и точно так же продолжалась их совместная жизнь. Артавазд сполна расквитался за неудачу. Ежевечерне, словно взамен ужина, избивал жену, а уж потом укладывался с ней в постель.
Ночь была для Ашхен адом. Она мечтала о лете, когда дни удлиняются и солнце, единственный ее друг, долго-долго сияет на голубом небосводе.Она не могла не полюбить Бакура. Он стал в ее жизни
чем-то вроде солнца. Бакур торговал на рынке стеклянными украшениями: бусами, серьгами, ожерельями, браслетами. Она купила у него столько побрякушек, что не знала потом, куда их девать.
Днем прихорашивалась, а вечером, когда должен был вернуться муж, снимала обновки и прятала подальше от его глаз. Не хотела казаться ему красивой. Не хотела ходить перед ним в купленных у Бакура серьгах и бусах. Впрочем, угрюмый муж и без того не обращал на нее внимания.
Бакур начал изготовлять для нее украшения особо. Забросив прочие свои дела, в ущерб заработку, часами напролет корпел над какой-нибудь брошью, покуда не убеждался, что его руки создали совершенство..
В отличие от Ашхениного мужа Бакур был улыбчив и словоохотлив, в его глазах светилась жизнь и обещание чего-то неведомого; легкий и проворный, не в пример неповоротливому Артавазду, он в противоположность неряхе мужу тщательно и ладно одевался. Ростом он уступал долговязому Артавазду. Даже это казалось ей преимуществом.
Как-то Бакур предложил ей взять несколько побрякушек даром, но Ашхен не согласилась. Бакур попытался настоять, однако Ашхен упрямилась. Наконец она все-таки чуток уступила и уплатила за покупку со скидкой. Следующая покупка обошлась ей и того дешевле. Но платить она платила всегда, пускай мало, лишь бы имелась какая-то символическая цена.
Оба понимали, что это признания в склонности и любви, признания, на которые одна сторона была щедра и которых другая сторона покамест себе не дозволяла. Сопротивлялась. Правда, сопротивление слабело, шло на убыль, однако же Ашхен еще не сдалась окончательно.
Она боялась, как бы чего не стряслось. Ежели, не приведи бог, прознают, ее опозорят и ославят, один из помощников градоправителя, самый среди них отвратительный, притащит ее на площадь и, карая за блуд, отрежет перед глазеющей толпой ее длинные косы.
Этого помощника все боялись как огня. Завидев человека с прямыми жесткими волосами, люди разбегались кто куда, от греха подальше. Детей стращали его именем. Ашхен была уверена, что, если их с Бакуром разоблачат, она непременно угодит к нему в руки. Пускай даже ей повезет и ее делом займется какой-нибудь другой помощник, тот, самый ненавистный, костьми ляжет и добьется, чтобы преступницу передали ему.
А бросать мужа и разводиться запрещалось законом. Хочешь не хочешь - влачи свой крест до скончания века, с отвращением и мукой претерпевай тягостные ночи и, глядя в потолок, считай минуты до восхода солнца.
Нет, в Аршакаване, как и повсюду, никто не имел права на расторжение брака.А ведь сколько народу убежало из родных мест и пришло в Аршакаван, чтобы избавиться от постылых мужей и жен, сколько народу нашло приют в гостеприимном этом городе, сколько влюбленных соединилось здесь.
Ну, а если ты женился как раз здесь — здесь, в этом свободном городе, и здесь стал несчастным, если здесь полюбил снова, если так близка и осязаема возможность исправить ошибку и обрести счастье?
Нет, в Аршакаване, как и повсюду, никто не имел права на расторжение брака.Но Ашхен не ведала смирения, чувства бурлили в ней, сметали преграды и вырывались на божий свет. Прилагая отчаянные усилия, она оплетала себя путами, а потом быстрехонько и ловко высвобождалась из них. Решала не ка-зать больше на рынок носу, выбросить бесчисленные Баку-ровы стекляшки, с головой окунуться в домашние дела и в суете постирушек и стряпни позабыть обо всем. И бежала на рынок. Покупала задешево новые украшения. И понимала, что эти украшения не чета прочим, редкостно красивы и необычайно нежны и что предназначены они одной-един-ственной женщине. Для нее они становились дороже золота и яхонтов. Так ли уж важно, стеклянные это подвески или жемчужные, важно, что ты испытываешь, надевая их, — ведь полно людей, купающихся в золоте, которое не доставляет им ни малейшей радости.
И она взяла его украшения задаром. Задаром! В тот день в отдаленном и безлюдном предместье города они стали мужем и женой; брачное ложе им заменил стог сена, музыкантов — щебетанье птиц, а кумовьев и свойственников, подруг и дружек заменили они сами, мужчина и женщина.
И Ашхен почудилось, будто она только теперь изведала трепет первой ночи, только теперь пережила сладостную телесную боль — священное начало вечной любви... Отныне дни приобрели для нее еще больший смысл, а ночи стали еще кошмарнее. Лето еще любимей, а зима еще холодней и суровей.
Они встречались у того же стога, словно для них созданного богом, вдали от любопытных и недобрых глаз. И Бакур уже не дарил ей стеклянных украшений, хотя по-прежнему изготовлял их на продажу. И господь свидетель, эта нехват-
ка внимания подтверждала, что они теперь супруги — не перед людским, а пред вышним законом... А когда от случая к случаю, по праздникам, Ашхен получала от Бакура подарок, то прямо-таки с ума сходила от радости, ведь эти подарки, как и раньше, были сделаны особо, в расчете на нее. Но домой она их не приносила — прятала в стогу, чтобы мужнины взгляды не осквернили, не опоганили их.
Они построили себе дом под открытым небом, дом без стен и без кровли. Но город разрастался и грозил обнаружить их приют. То был первый удар, полученный ими. Второй удар был вот каков. Однажды утром Ашхен почувствовала тошноту и легкое головокружение. Сердце радостно встрепенулось и тут же обмерло от страха. Она еще сильнее полюбила Бакура, и еще сильнее возненавидела мужа. Сколько ее мучили, сколько над ней глумились — такая-сякая, бесплодная,— сколько ворожили над ней старухи, сколько, снадобий пришлось ей выпить. Еще немного — и, чтобы восстановить женское свое достоинство, она, презрев всякую опасность, пошла бы направо и налево рассказывать о случившемся. Но где же родится ее сын или дочка — в этом доме, под этим давящим потолком? Как она посмотрит в сияющие счастьем глаза Артавазда, как вынесет, что не Ба-кур, а он наречет имя их дитяти и дитя будет вылитый Бакур? И не узнает об этом. И Бакур его не увидит.
Ашхен бежала по городским улицам, бежала во весь дух, не замечая устремленных на нее укоризненных взглядов, не считаясь с тем, что подумают о ней люди. Запамятовав о вездесущем соглядатае с прямыми жесткими волосами.
Этот копошащийся в ее утробе маленький человечек, наверное недовольный безоглядным бегом матери, был единственным ее спасением, потому что создавал безысходное, безвыходное положение, которое понуждало и принуждало искать выход, найти какой-то путь. Либо сюда, либо туда — только бы не застрять посередине, в промежутке.
На рынке она сразу заприметила Бакура, издали поманила его и, схватив за руку, чуть не силком поволокла за собой. Бакур не понимал, что творится, весела Ашхен или огорчена, счастье это или беда. И только повторял: совестно, с ума ты сошла, руку-то хоть пусти... Она не отпускала, плевать ей было на все, теперь они не одни, теперь их трое...
Узнав, в чем дело, Бакур обнял жену и, ликуя, закружил в воздухе. Начал гадать, кто у них будет, мальчик или девочка. Рассуждать про себя, кого бы он предпочел. Придумывать имя. Но, увидев грустный взгляд Ашхен, замолк и нахмурился.Они лежали рядышком в стогу сена, глядя на небо и слушая однообразный стрекот сверчков. И размышляли. Размышляли в поисках выхода.
А разрастающийся и безостановочно подминающий под себя все новые пространства город враждебно, с угрозой смотрел на несчастную чету. Ему, этому исполину, ему и всему миру — противостояли три беспомощных и беззащитных существа...
Вдруг Ашхен встрепенулась, с воинственным выражением лица села и, не глядя на Бакура, сообщила ему свое окончательное решение:
— Домой я не вернусь. Пускай остригают волосы. Пускай позорят на площади. Домой не вернусь.
— Ты же знаешь, это бесполезно. — Бакур лег ничком и зарылся головой в сено. — Вас не разведут. И с тобой расправятся, и со мной.
— Пускай их делают что хотят. Я останусь у тебя. Мой муж — ты. Закричать об этом, что ли? Пойду по улицам и буду кричать. Пускай все слышат.
И закричала. Громко, во весь голос.
— А-а-а-а-а...
Бакур вскочил, но, увидев, что Ашхен и сама порядком струхнула, не проронил ни слова.
— Я своей любви не стыжусь. А ты... ты стыдишься... Ашхен зарыдала. Бакур даже не пытался утешить ее или
успокоить. Не оправдывался и не возражал.
Начался тяжелый разговор. Чья любовь сильней? И кому пришлось труднее — Ашхен, жившей под одной крышей с ненавистным мужем, или Бакуру, лишенному возможности видеть ее каждую минуту и счастья создать семью? А уж если она не любила мужа, так почему же уступила ему, отдалась? Ну ответь, ответь, коли сумеешь. Изменила мне. С мужем. Хоть бы человек-то был настоящий. Однажды, подталкиваемый любопытством, Бакур пошел взглянуть на Артавазда. Пусть муж ее избивал, пусть она умывалась кровью, не должна она была с ним спать. И так, слово за слово, оба они перемазались грязью.
— А ты меня не бросишь ? — вырвалось вдруг у Ашхен. — Не струсишь? Не сбежишь?
Эта лавина вопросов была до того внезапна и неожиданна, что оба — мужчина и женщина — замолчали и с недоумением переглянулись.
И поняли: они ни в чем не повинны — вина была не в Ашхен, не в Бакуре, не в их ребенке, а вовне. Где-то рядом. Поблизости. В этом самом городе, называвшемся Аршакаваном.
И, тронутый волнением и тревогой жены, он улыбнулся и со странным спокойствием ответил:
— Мы всегда будем вместе. Всегда вдвоем.
— Неправда! — Ашхен усмотрела в его спокойствии нечто подозрительное.— Я тебе не верю. Тебе что... Ты вольная птица. Страдать буду я, одна я.
Бакур нашел выход — в отличие от Ашхен, у которой выхода не было, да и не могло быть. Ну конечно же Бакур нашел выход. Он бросит все и уйдет. Единственное настоящее решение. Истинно мужское. Решение не мальчика, но мужа. Сколько ни есть на свете женщин, столько же и различных решений, а у всех на свете мужчин — у них одна, всего лишь одна дорога. Так что виноват не Бакур, ее любимый, ее ненаглядный супруг, виноват его пол, его принадлежность к той, а не иной половине человечества.
— Даю слово. Ты не будешь страдать,— с тем же странным спокойствием сказал Бакур, и подозрения Ашхен укрепились. — Тебе не остригут волосы.
— Другие женщины бежали от мужей в Аршакаван, — в отчаянии кляла судьбу Ашхен. — А мне-то куда бежать ?
Бакур встал, взял Ашхен за руку и поднял. И повел за собой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60