И терпеливо ожидал своего часа. Времени, когда он будет писать передовицы и руководящие статьи.
Хаавик не погружался с головой ни в работу, ни в учебу. У тех, кто стараются так, как Лапетеус, должна быть для этого весомая причина. Конечно, человек может из кожи лезть для того, чтобы продвинуться, и Ла-
1 Сепик — сорт хлеба.
петеус тоже не прочь сделать карьеру, однако Хаавик верил, что знает своего друга, и поэтому не мог объяснить все только стремлением выдвинуться.
Бывали мгновения, когда Лапетеус действительно чувствовал, что ему нужна Хельви. Но он умел держать себя в руках. В тот раз, года два тому назад, он выполнил свое обещание и разыскал ее. Их встреча была мучительной для обоих. Лапетеус говорил обо всем, только не о том, о чем должен был говорить. Он понимал, что грустный взгляд Хельви видит его насквозь, и это лишало его смелости. Больше Андрее Лапетеус уже не навещал Хельви. Все равно все кончилось. Не так, как он желал и надеялся, а гораздо паршивее. Именно паршивее, сознался Лапетеус, но все же это кончилось. Они встречались случайно на партийных конференциях или активах, обменивались ничего не значащими фразами, и Лапетеус был благодарен, что Хельви не упрекала его ни словами, ни взглядами. Избежать вообще каких-либо встреч с нею было невозможно, хотя в первый год после разрыва их отношений он хотел этого. Потому-то его и устраивали частые командировки. Постепенно Лапетеус убедился, что Хельви не пытается связать его, не делает ему сцен.
Прошло немало времени, а он все еще чувствовал себя виноватым перед Хельви и боялся встреч. Но одновременно его по-прежнему тянуло к ней, и ему было приятно, когда она находилась поблизости. Порой мысли о Хельви заслоняли все остальное. В таких случаях безжалостный пресс работы и учебы действительно помогал. Лапетеус словно трезвел, и женитьба на Хельви снова казалась ему безрассудством, которого, к счастью, он до сих пор сумел избежать.
3
В пять часов снова пришла секретарша министра и сообщила, что «хозяин» ожидает его со сводным отчетом.
Андреас Лапетеус посмотрел на склонную к полноте стареющую женщину и спокойно сказал:
— Отчета нет. Я позвоню министру. Секретарша почему-то поблагодарила его и ушла. Лапетеус поговорил с министром, принял головомойку и в конце сказал:
— Ваши упреки обоснованны. До тех пор пока на нашем отделе лежит обязанность составлять и представлять сводный отчет, мы должны это делать. Я учту это. Но я считаю, что отчеты мало помогают улучшению положения.
Министр выслушал его и спросил:
— А вам известны слова Ленина, что...
— ...социализм это учет, учет и еще раз учет,— перебил Лапетеус.
Какой-то момент телефон молчал.
— Не учет, учет и еще раз учет, а...— И министр, приведя слова Ленина, добавил: — Если уж пользоваться классиками, то цитировать нужно точно. Сводный отчет завтра в девять ноль-ноль должен быть на моем столе.
Лапетеус в свою очередь пробрал своего заместителя и потребовал представить отчет сегодня же вечером. Пусть даже в полночь. Сказал, что сходит в райком. И чтобы никто из отдела не уходил до тех пор, пока нужный документ не будет составлен.
На улице таяло. Лапетеус был в сапогах с высокими голенищами — в командировки он всегда ездил в них,—• и поэтому он не выбирал дороги. Снова ощутил усталость. Недовольно подумал, что в райкоме, так же как и везде, на активных людей, которые выполняют поручения, наваливают все больший груз, пассивных же оставляют в покое. Потом мысли перескочили на Юр-вена. Наверное, и за этим вызовом стоит он. Похоже, что секретарь за что-то ценит его. Это особенно стало заметно после того, как Лапетеус выступил на последней конференции и критиковал центральные учреждения, в том числе и свое министерство, за бумажную волокиту. В своем заключительном слове Юрвен поддержал его выступление...
Лапетеус поскользнулся, чуть не упал. Проезжавшая мимо машина обрызгала ему галифе и полупальто.
То ли талая вода, заливавшая улицы, то ли что иное напомнило ему о сержанте Паювийдике. Под Лугой, во время такой же оттепели, тот выкопал посреди землянки своего взвода глубокую яму, куда стекала вода, и пол стал сухим. А другие взводы барахтались в липкой жиже. Надо бы и посередине улиц выкопать ямы. Все равно Паювийдик болтун...
Райком партии находился неподалеку.
Двенадцатую комнату, куда его вызывали, Лапе-
теус нашел на втором этаже, в конце кривого коридора. Он постучал, не ожидая приглашения открыл дверь и вошел.
В кабинете друг против друга стояли два стола. Один был свободен. За вторым сидела Хельви Каартна. Она смотрела своим серьезным взглядом прямо на Ла-петеуса. Какое-то мгновение он не видел ничего, кроме ее глаз.
Лапетеус застыл на месте. В голове промелькнуло несколько мыслей одновременно. Почему Хельви здесь? Кто его вызвал? Хельви или кто-то другой, кого сейчас нет? Что она хочет от него?..
...Хельви Каартна работала инструктором отдела пропаганды всего третий месяц. После демобилизации она действительно пошла на фабрику. Правда, котонную машину ей не дали и теперь. В конце концов Хельви добилась бы своего, если бы ее не направили з партком фабрики. Она хотя и возражала, потому что партийная работа казалась ей чем-то особым и великим, но ее уговорили. Потом решили, что так как у Каартна есть опыт работы агитатором и пропагандистом,— последнее время она заведовала агитпунктом,— то, при поддержке товарищей, справится и с работой в отделе пропаганды. До сих пор Хельви еще не свыклась со своими новыми обязанностями. Она восторгалась более опытными инструкторами, чувствовавшими себя на любом предприятии, в любом учреждении как дома, говорившими с одинаковым знанием дела о любых проблемах. Ей было трудно выступать на собраниях в чужих организациях, и обычно она молчала, потому что ей всегда представлялось, что она недостаточно знает состояние дел на этом предприятии или в этой партийной организации. Самым трудным для нее оказалось составление справок и проектов решений. Они получались короткими и какими-то необычными. В них не хватало, как сказал Мадис Юрвен, свойственных партийной работе обобщающих черт, специфического духа партийной работы...
...Хельви встала, шагнула навстречу Лапетеусу, протянула руку и сказала:
— Здравствуй.
Лапетеус почувствовал, как кровь прилила к голове. Ему было неловко за то, что он так смешался и так бестолково стоял у двери, не зная что делать.
— Здравствуй.
Рука у Хельви была холодная. Она всегда жаловалась, что у нее мерзнут руки и ноги. Когда-то он согревал их. Все это припомнилось в какую-то долю секунды. Лапетеус ощутил желание взять руки Хельви ц согреть их своим дыханием.
— Садись, — она указала на кресло в углу. Лапетеус сел.
— На улице тепло. Я шел быстро. Все-таки приказ партии,— он попытался пошутить. Расстегнул куртку и не знал, как быть дальше.
— Извини, что я тебя побеспокоила и попросила прийти сюда. Но ни к кому больше я не смогла обратиться. Да и дело касается нашего общего знакомого и соратника — Роогаса. Ему нужна работа.
Услыхав фамилию Роогаса, Лапетеус насторожился.
— Роогас?
— Майор Роогас. Из штаба дивизии. Ты должен бы знать его. Вас еще ранило в один день. Ехали вместе...
Она заставила себя договорить:
— ...в Таллин после демобилизации.
Андрее Лапетеус повторил фамилию Роогаса не потому, что позабыл ее. Нет, он ясно помнил все. И совместную поездку в Таллин, и слова Роогаса о войне, как о своем призвании, и о том, что он предложил свою квартиру... Тогда пришлось насмешливо ответить Роогасу, порекомендовав ему обратиться к товарищу Каартна. Помнил Лапетеус и другое. Однажды майор Роогас приходил к нему на наблюдательный пункт на полуострове Сырве и проклинал узкий перешеек, вынуждавший их ползти под огонь врага. В Курляндии они втроем — комбат, Роогас и он — попали под огонь немецких снайперов и вынуждены были полтора часа, пока не стемнело, пролежать в снежной слякоти. Помнил и то, что во время формирования дивизии Роогас, тогда капитан, инспектировал их батальон на тактических учениях. Как озаренные вспышкой молнии, возникали в памяти моменты, связанные с демобилизацией, еще точнее — с совместной поездкой в Таллин. Он вспомнил все это и тут же подумал: почему Хельви ищет работу для майора Роогаса.
— Помню, помню. У него нет никакой специальности, кроме военной.
— Я не понимаю, почему его демобилизовали: все говорили, что он хороший штабной офицер.
Сочувственное отношение Хельви к Роогасу вызвало у Лапетеуса досаду.
— Воспитанник буржуазной военной школы,— сухо сказал он.
— Он был вместе с тобой в развалинах. Вас на одних санях привезли в санбат.
Лапетеус подавил свою антипатию к Роогасу.
— Мне этого напоминать не надо,— торопливо сказал он.— Немного не хватило, и сцапали бы нас там фрицы.
— Дела сложились так, что Роогас сейчас без работы,— объяснила Хельви.— После демобилизации он по предложению Пыдруса пошел в школу преподавателем физкультуры. Вчера ушел с этого места. По-моему, совершенно беспричинно. Правда, товарищ Юрвен категорически требовал, чтобы Роогаса сняли с работы.
— Ты говоришь со мной по поручению Юрвена? Она немного смешалась.
—• Нет,— сказала Хельви.— Юрвен не знает Роогаса. Мы знаем.
Лапетеусу было известно, что Юрвен особое внимание уделяет чистоте анкеты. Но ведь майор Роогас служил в Советской Армии, это должно бы говорить само за себя.
— Почему Юрвен требовал увольнения Роогаса?
— Видимо, по недоразумению. Школа — одна из самых плохих в районе. Успеваемость низкая, поведение учеников и порядок в школе оставляют желать лучшего. Позавчера у нас на бюро слушали отчет директора этой школы о состоянии воспитательной работы. В ходе обсуждения товарищ Юрвен и потребовал освобождения от работы Роогаса. Юрвен нападал также на Пыдруса. За то, что он послал Роогаса на работу в школу и защищал его. Пыдрусу удалось добиться, что в решение не включили пункта об освобождении Роогаса. Но тот узнал от директора, что произошло на бюро, и сам подал заявление об уходе.
Лапетеус внимательно следил за Хельви.
— Почему ты хочешь, чтобы товарищ Юрвен нападал и на меня? — полушутливо-полусерьезно спросил он.
— Роогас честный человек. Он ни в чем не виноват! он работал там всего второй месяц.
— Анкету Роогаса ты читала?
— Мы же знаем его.
Хельви умела быть настойчивой, даже упрямой.
— Знакомство — это знакомство, служба — это служба.
— Ладно. Извини, что я тебя побеспокоила. Хельви смотрела мимо Лапетеуса. Разум подсказывал ей, что Андреса звать не стоило.
— Не торопись. Пришли ко мне Роогаса. Надо ж ему где-то обосноваться. Нам нужны люди в Вильян-диском уезде. Организационная работа ему не чужда. Помню, что он был прямо-таки придирчиво требователен.
Теперь Хельви посмотрела на Андреса Лапетеуса так, как смотрела в то время, когда между ними все было ясно и чисто. Это продолжалось всего секунду, но ее было достаточно, чтобы у Лапетеуса вдруг потеплело на душе. Возвращаясь в министерство, он даже чувствовал себя менее усталым.
Когда за ним закрылась дверь, Хельви снова ощутила, что, позвав к себе Андреса, она поступила неправильно. Несмотря на то, что он согласился помочь Роогасу, несмотря на то, что все вроде окончилось хорошо.
Андрее, которого она увидела сегодня, был для нее новым. И Хельви спросила себя, знала ли она его вообще-то? Знала ли, когда влюбилась и была фактически женой Андреса, и наконец теперь, когда они разговаривали друг с другом как чужие? Не ошиблась ли она уже при их первой встрече? Тогда Хельви подумала, что он напуган ранением, а на самом деле у него оказался твердый характер. Позднее Андрее представлялся ей безгранично честным и искренним человеком, и так она считала до конца войны. Вернее, хотела так считать и теперь. После всего, что произошло между ними.
Хельви не была больше уверена в том, что Андрее вообще любил ее.
Когда-то любовь к Андресу захватила ее полностью, и сна отдалась ему без каких-либо сомнений, без притворства, естественно и просто, как это может быть только при большом чувстве. Всем существом она понимала, что и Андрее любит ее. Это удваивало ее
счастье. Ошибалась ли она? Сомнения охватили Хельви позднее, когда она заметила, что Андрее ведет себя с ней не так, как раньше.
Незадолго до войны Хельзи исполнилось дзадцать один год. Уже в начальной школе мальчишки с городской окраины говорили о ней: «Ничего девчонка». У нее были глубокие глаза, длинные ресницы, на удивление тонкая талия и стройные икры. В средней школе она целовалась за воротами с мальчишками, которые провожали ее с танцевальных вечеров. Свой первый серьезный роман она пережила как раз перед войной, В армии у нее появилось много поклонников. Война и отступление из Таллина вывели ее из равновесия, она искала опоры, защиты и понимания. Только после того, как двое сделали ее своей любовницей, Хельви отрезвела и спокойно отстраняла новых мужчин, пытавшихся сблизиться с ней. Пока не появился Андрее Лапетеус. Пока она не ощутила впервые в жизни настоящей любви.
— Я не верила, что есть такое,— не стыдясь, призналась она Андресу.
Но то, что Хельви сегодня открыла в Андрссе, было чуждо ей. Если бы секретарь Мадис Юрвсн, любивший у всех выспрашивать их мнение о других людях, пригласил к себе инструктора Каартна и попросил ее охарактеризовать Лапетеуса, Хельви не сумела бы сделать этого. Возможно, она сказала бы, что товарищ Лапе-теус работник с большим чувством ответственности, что во время войны он сражался мужественно. Вот и все. Хельви не могла даже точно объяснить себе, что именно показалось ей сегодня таким чуждым у Андреса. Скорее, она ощущала это подсознательно, чем определяла рассудком. Не было прежнего Андреса, который когда-то говорил ей о всех своих заботах и сомнениях, ничего не утаивая, раскрывая перед ней свое внутреннее «я».
Обнаружив в Андреев эту новую сторону, Хельви и призналась себе, что она не знает его и, наверно, никогда не знала.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31