Затем открыла дверь и вошла в кабинет.
Ошибки не было.
Рядом с письменным столом стояла Хельви Казртна. Как-то в кафе Реэт видела ее.
— Внимательно посмотрите на эту даму,— сказал тогда Хаавик и указал глазами на женщину, сидевшую через два столика от них.— В свое время она очень много значила для Андреса...
«Все еще выглядит молодой»,— мелькнуло в голове у Реэт.
Тут же услыхала, как ей сказа ти:
— Прошу садитесь. Села.
— Меня зовут Реэт Лапетеус,— начала она и не смогла закончить. Несмотря на то, что обдумала все заранее. Представившись секретарю, она намеревалась заговорить о большом горе, которое привело ее сюда. Примерно так, как начала у заместителя начальника управления совнархоза. Дальнейшее уже зависело бы о г peai ции на ее слова. Но сейчас что-то сдавило горло, язык словно окостенел, она склонила голову и зарыдала.
Не заметила, когда к ней подошла Каартна. Лишь услыхав, что ее просят успокоиться и взять себя в руки, Реэт почувствовала, что Каартна стоит рядом.
— Мой муж... Мои муж...— Больше ей и теперь не удалось сказать.
Хельви Каартна по-прежнему молча стояла возле нее. Реэт поняла, что ей дают время собраться с духом.
— Как сейчас... состояние вашего мужа?
Хотя Реэт и была вне себя, она все же уловила волнение в голосе секретаря.
— Он... умирает.
В ответ быстро прозвучало:
— Нет, нет! Врачи считают, что он поправляется. PCJT подняла взгляд.
— Извините,— прошептала она,— извините.
Достала носовой платок и вытерла глаза. Снова бросила взгляд на стоявшую рядом Каартна и увидела, что та побледнела, во всем ее облике отразилось беспокойство.
Реэт поднялась.
— Извините,— в третий раз сказала она и пошла торопливыми шагами. Реэт ощущала только одно — потребность уйти. Не дала остановить себя ни Каартна, ни техническому секретарю, которые пытались ее успокоить.
В себя пришла только на улице.
Припудривая в коридоре сберегательной кассы покрывшиеся пятнами щеки, Реэт думала, что ниже она уже не может опуститься. Возникла злость на Андреса, который убил Виктора и едва пе убил ее, и на Хельви Каартна, в чьем присутствии она не смогла держаться так, как хотела, перед которой у нее сдали нервы, злость на то положение, в которое она попала.
Реэт собиралась после посещения первого секретаря райкома партии посоветоваться еще с адвокатом, но теперь отказалась от этого намерения.
Садясь в автобус, шедший в Нымме, она ощутила бесконечную жатость к себе.
2
Секретарша, поспешившая вслед за Реэт Лапетеус на лестницу, вернулась и сообщила Хельви Каартна:
— Словно ветром сдуло.
— Она была вне себя. Узнайте домашний адрес Ла-петеуса. В телефонной книге его нет.
— Сейчас. Она была страшно взволнована. Не слушала, что я ей говорила,— продолжала тараторить болтливая девушка.
— Они пережили большое несчастье. Это потрясло ее. Муж все еще в критическом состоянии,— объяснила Хельви Каартна.— В половине двенадцатого придут из академии. Немедленно сообщите мне.
Девушка остановилась в дверях, сказала:
— Я прямо испугалась, когда она со слезами на глазах вылетела из вашего кабинета. Телефон я сразу же узнаю.
Хельви Каартна было некогда долго размышлять о случившемся. К ней все время приходили люди. Но странное ощущение, вызванное поведением жены Лапетеуса, не проходило. Почему она убежала? На этот снова и снова возникавший вопрос Каартна не нашла ответа и вечером, дома. Даже после того, как поговорила с женой Лапетеуса по телефону.
На этот раз Реэт уже превосходно владела собой.
— Товарищ Реэт Лапетеус?
— Я слушаю.
— Каартна говорит, из райкома.
— Добрый вечер, товарищ секретарь.
— Мы не закончили днем наш разговор. Вы были очень взволнованы. Что привело вас к нам?
— Еще раз крошу извинения. Я действительно была не в себе. Очень вам благодарна, что.вы позвонили. Я и сама не знаю, почему пришла к вам. Просто нервы были не в порядке.
— Я понимаю вас. Вам сейчас очень тяжело. Но поверьте, состояние вашего мужа не безнадежно. Я еще раз говорила с заведующим больницей. Он утверждает, что все еще может быть хорошо.
— Ваши слова придают мне надежду. Благодарю.
— Если вас мучают какие-нибудь заботы, если вы нуждаетесь в совете, прошу, зайдите в райком.
— Благодарю вас.
— Всего хорошего.
— Всего доброго.
После телефонного разговора у Хельви возникло убеждение, что Реэт Лапетеус не придет больше в райком. Так холоден и неприветлив был ее голос.
Почему она приходила утром?
Не Андрее лн послал ее?
Этому Хельви не верила. Хотя она никогда полностью не понимала Андреса, настолько-то она его все же знала.
Последние годы она относилась к нему почти как к чужому человеку. Как будто они никогда не были близки. Она лишь изредка вспоминала об Андресе. Как обычно вспоминают о человеке, вместе с которым в военные годы служили в армии. Не больше. И если больше, то лишь чуть-чуть. Да и почему она должна была хранить его в своей памяти, если он после демобилизации обо всем забыл.
Однако после несчастья с Лапетеусом Хельви часто думала о нем. Нет, это не разбудило ее чувства. Они угасли. Он сам погасил их, но Хельви понимала, что не
может полностью вычеркнуть его из своей жизни. Хотя она хотела этого и смогла заставить себя не думать об Андресе.
Хельви жалела Лапетеуса. Она хорошо знала, ^то ожидает Андреса. От тюрьмы он избавится только в том случае, если его здоровье и после больницы будет настолько плохо, что он окажется навсегда прикованным к постели. Только в этом случае. Но какую ценность может иметь жизнь, когда ты больше ничего не можешь дать другим, когда все твои дни наполнены только лекарствами и лечебными процедурами, непрерывными терзаниями и мучениями.
Первый секретарь сказал, что людей, подобных Ла-петеусу, нужно исключать из партии еще до суда. Хельви передернуло от этих слов.
— Товарищ Лапетеус был дважды ранен,— заметила она и добавила, что он всегда хорошо работал. Даже образцово. Так она сказала, хотя одно время очень плохо думала об Андресе.
Особенно после их встречи и разговора на текстильной фабрике, куда ее снова направили на работу
Из райкома партии Хельви Каартна ушла после столкновения с Юрвеном. Как-то работникав райкома неожиданно созвали на совещание. Хельви на несколько минут опоздала. Войдя в кабинет первого секретаря, где обычно проходили совещания работников аппарата, она увидела, что все уже собрались.
— Теперь можно начинать,— обратился Юрвен к первому секретарю.
Это показалось Хельви странным. Неужели начало совещания действительно задерживалось из-за нее? В чем дело?
— Прошу,— согласился первый секретарь и сказал уже громче и официальней: — Товарищи! Мы сочли нужным срочно собрать вас. Почему — об этом вы сейчас узнаете. Слово имеет товарищ Юрвен.
Он встал и скользнул своим колющим и ощупывающим взглядом по собравшимся. Потом медленно заговорил:
— Мы все должны бы знать и понимать линию партии. Говорю — должны бы, потому что факты подтверждают, что среди нас есть отдельные личности, не желающие с этим счн/аться. На первое время я воздержусь от более точных формулировок и характеристик.
Юрвеы сделал паузу.
Он стоял в своей любимой позе: опираясь на стол косточками стиснутых в большие кулаки пальцев, наклонившись вперед, вздернув тупой подбородок.
Манера выступления Юрвена всегда раздражала Хельви. Его покачивание на трибуне или за письменным столом, многозначительные паузы, привычка бросаться словами и угрожающе-предупреждающий тон... Б тот раз Хельви смотрела на него почти враждебно и думала, что по-настоящему-то Юрвен не годится в партийные работники. Он или жестокий человек, или страдает комплексом неполноценности и любой ценой хочет казаться великим и волевым.
Юрвен продолжал:
— Все вы знаете, кто такой Пыдрус. Карьерист, пробравшийся на ключевые позиции в системе народного образования. Он беззаботно, я бы сказал — злорадно, смотрел, как представители нашей молодой, идейно и теоретически мало закаленной интеллигенции барахтались в болоте аполитичности и безыдейности. У этого закоренелого врага народа, открыто призывавшего учителей игнорировать положения классиков марксизма-ленинизма, нет ничего общего с партией, и он исключен из ее рядов. Каждому, даже любому слепцу теперь, когда Пыдрус разоблачен во всем его мелкобуржуазном уродстве и националистической гнусности, должно быть ясно, что речь идет о прямом идеологическом вредителе.
Он сделал новую паузу и многозначительно посмотрел вокруг.
Хельви догадалась, что сейчас Юрвен будет говорить о ней.
— Да, партия научила нас видеть, что Пыдрус подручный классового врага. А как поступает один из наших инструкторов? Он сохраняет связи с врагом народа! Организует встречи с ним! С какой целью это делается? Наше счастье, что у партии тысячи друзей. Верных, принципиальных и бдительных товарищей, которые сигнализируют. Пусть никто не надеется, что действия, враждебные партии, останутся в тайне, И пусть все имеют в виду, что в партийных, советских, хозяйственных и культурных органах нет места элементам, враждебным партии и советскому строю, нет места людям, находящимся под влиянием этих элементов, сочувствующим этим элементам.
Хельви не сомневалась больше, что речь идет о ней.
Хотела крикнуть Юрвену., чтобы тот не крутил и не запугивал, но заставила себя сдержаться. Нет, нет, нет, она должна сохранить самообладание. Сейчас это казалось ей самым важным.
Юрвен, который до сих нор словно набирал разбег, теперь выпалил:
— Я говорю о товарище Каартна. В комнате стало тихо. Совсем тихо.
Хельви сумела сохранить самообладание. Волнение даже уменьшилось. Ока заметила, что первый секретарь будто подбадривал ее своим взглядом. Мадис Юрвен устремил взгляд на Хельви и потребовал:
— У вас есть что сказать?
Хельви поднялась. Губы ее немного дрожали.
— Есть. Почему вы меня запугиваете? Вы всегда угрожаете. Почему вы терроризируете людей?
Хельви почувствовала, что больше она для своей защиты сделать ничего не может.
На какое-то время Юрвену изменила его обычная самоуверенность. Придя в себя, он выпалил:
— Вы встречались с Пыдрусом? С этим подручным классового врага?
Хельви ответила тихим, прерывающимся голосом:
— Я уже на бюро сказала, что не считаю товарища Пыдруса подручным классового врага.
Все внимательно следили за ней. Взгляд первого секретаря был по-прежнему доброжелателен. Юрвен побагровел.
— Бюро встало на другую точку зрения.— Он почти кричал.— Отвечайте: встречались вы с Пыдрусом или нет? Коротко: да или нет?
— Да, встречалась.
— С какой иелью?
На этот вопрос Хельви не ответила. Все в ней протестовало против поведения Юрвена. Она ясно понимала, что каждый ее ответ вызовет новый, еще более подлый вопрос.
Юрвен добавил:
— Я спрашиваю у вас, как секретарь у инструктора. Говорю с вами в интересах партии, Мы, как люди, отвечающие за работу райкома, должны знать, по каким соображениям инструктор не прекращает отношений с темной личностью, которой партия больше не доверяет. И теперь Хельви ничего не сказала. Она чувствовала, что Юрвен не имеет права так оскорбительно обращаться ни с ней, ни с кем другим, ни с одним человеком. Но защищаться она могла только молчанием.
— Вы признаете партийную дисциплину? — с непоколебимым упорством настаивал Юрвен.— Демократический централизм признаете?
— Отвечайте,— посоветовал перзый секретарь, Юрвен насмешливо проронил:
— Нас не интересует ваша интимная жизнь, нас ин« тересует ваша, как работника партийного аппарата, политическая линия.
После этих слов что-то оборвалось в душе у Хельви. До этого момента она смотрела на партийных секретарей с восхищением, уважением, почтением. Секретарь в ее глазах означал внутренне очень чистого, прямого и честного человека. В свое время она знала именно таких секретарей и хотела всегда видеть их такими. Коммунисты, с которыми она встречалась в последний период буржуазного строя и в первый советский год, были действительно большими и умными людьми. У них могли быть недостатки, но она или не замечала их, или убежденность коммунистов в своей правоте, их внутреннее горение, честность и вера в человека затмевали все. И во время войны Хельви относилась к политработникам без какой-либо критики. Несмотря на то что она видела и их слабости — начальник политотдела завел себе любовницу,— но как это, так и другое представлялось Хельви только злом военного времени. С таким же доходящим до наивности уважением относилась она сперва и к Мадису Юрвену. Все ее существо до сих пор противилось окончательным выводам. Она пыталась найти обоснование поведению Юрвена. Но после собрания актива, с которого по инициативе Юрвена изгнали Пыдруса, она не могла больше оправдывать Юрвена. Людей, да еще боевых товарищей, нельзя так унижать. Однако и тогда Хельви до конца не осознала, кто такой в действительности Юрвен. Лишь теперь, когда он пытался втоптать ее в грязь, она вдруг поняла, что Юрвен — это человек, который никому не доверяет, даже самому себе, при этом он ограничен и мстителен. Но подобным должен быть человек, представляющий партию. Не должен, не должен, не должен!
На этом экстренном совещании Хельви ощутила это особенно ясно. И ей было очень больно, что Юрвен уничтожил ее детскую веру в тех, кого она хотела всегда, в любой обстановке видеть самыми большими среди больших.
Она еще немного постояла молча. Потом произнесла:
— Вам я не отвечу ни на один вопрос. Отвечу любому, каждому из находящихся здесь, но не вам.
Как ни странно, Юрвен не потребовал, чтобы ее сняли с работы (таких слов, как «уволить», «отпустить», «освободить», Юрвен не признавал). И не стал ее преследовать. Так, во всяком случае, показалось Хельви, и у нее возникло даже нечто вроде уважения к Юрвену, не использовавшему до конца своей власти. На совещании он, правда, говорил еще долго, назвал ее слабонервной, легко поддающейся влиянию, наивной женщиной, не понимающей сущности революционной борьбы пролетариата, но этим и ограничился.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31