Думал, что тогда снова найдет себя. Избавится от равнодушия, все сильнее охватывавшего его, от ужас-ьзго ощущения пустоты, преследовавшей, как тень, от в:его, что портило жизнь.
Так он думал и поэтому решил позвать к себе в гости товарищей военных лет.
3
В воскресенье утром Реэт сказала:
— Я объяснила Агате, что нужно сделать. Она подаст язык, паштет, свинину, сыр. Будет еще холодная телятина. Остались лосось и сиг. Хватит и маринован-ьых грибов и соленых огурцов. Она сделает картофельный салат. О водке, или что вы там будете пить, позаботься сам. Для коньяка есть лимон. Если я достану, сможешь угостить своих гостей апельсинами. Каартна, наверно, любит их. Меня не жди. Извинись, скажи, что я поехала к какому-нибудь больному родственнику пли придумай что-нибудь другое. До свидания в понедельник.
Реэт повернулась и ушла. Лапетеус поспешил вслед за ней.
— Спасибо, Реэт. Я знал, что ты меня не подведешь. Проведи вечер с нами. Они не такие уж неотесанные. Хаавика ты знаешь. Роогас — человек старой светской шкБлы, офицер и кавалер с безукоризненными манерами. Поет и танцует. Пыдрус попроще, но не глуп. Самый медведистый из них Паювийдик, но язык у него лихо подвешен. Скучно тебе не будет.
Реэт смотрела на него с упреком. Он горячо добавил:
— Каартна я давно забыл. Между нами все травой поросло. Для меня она чужой человек. Останься.
— Нет,— покачала головой Реэт.— Я все наладила: стол, комнаты, принесла и новые пластинки, они лежат сверху. Ты, возможно, не заметил — во всех вазах свежие цветы. Сама я не приду. Не требуй от меня невозможного. С двумя женами тебе было бы слишком сложно. Очень сложно. До свидания. Нет, не целуй меня, я только что подкрасила губы.
— Перенеси свои вещи снова наверх.
Реэт бросила на него один из своих грустных взглядов. Потом ушла. Вечером выяснилось, что она и в самом деле устроила все хорошо.
Стол был богатый. Между блюдами с лососиной, сигом, языком с зеленым горошком, холодной телятиной^ паштетом, ветчиной, салатом и маринованными боровиками краснели горы апельсинов. Была еще многослок-ная колбаса, сыр двух сортов и черная зернистая икра. И откуда только Реэт раздобыла икру?
Комнаты сверкали чистотой.
Цветы, всюду цветы. Гладиолусы, астры, гвоздики. И еще какие-то, названия которых Лапетеус не знал.
Он прошел из комнаты в комнату и остался доволен. Новая светлая мебель на тонких ножках, которл ю Реэт заказала год тому назад, сделала комнаты просторнее, в них стало больше воздуха. Пористую резину Ргзт приказала положить очень толстым слоем. Все во главе со старым дядей опять хвалили деловитость хозяйки, потому что мебель оставляла очень современное впечатление.
— Стиль выдержан,— подчеркнул Мурук.— Таким должен быть дом человека. Здесь ты можешь быть самим собой.
Старый дядя сказал своим писклявым гнусавым голосом:
— Даже в старое время удивились бы. Реэт все может. Попробуйте-ка достать пористую резину в восемь сантиметров толщиной! Даже на заказ в мебель кладут дрянь толщиной сантиметра в два.
Так хорошо, как сейчас, Лапетеус уже давно себя не чувствовал. Верил, что предстоит хороший вечер, который снова сблизит его со старыми друзьями. Он извинится, что не приглашал их раньше. Скажет, что намеревался сделать это, но каждый раз что-нибудь мешало. Не сомневался Лапетеус и в том, что Реэт снова перенесет свои вещи наверх.
Первым явился Паювийдик. Он оценивающе огля-дет комнаты, мебель и накрытый стол.
— Прямо как в кино,— сказал он. Лапетеус принял это за похвалу.
— Кое-что еще нужно сделать,— заметил он.— Но в основном все готово.
Потом ) не мелькнула мысль, что, быть может, Паювийдик живет где-нибудь в деревянном домишке, Снтком набитом жильцами, поэтому добавил:
— Жена у меня боевая — ее работа. Удержать трудна, ты же знаешь женщин. Мне годится диван и постаромоднее, но если уж все так складывается, то стоит ли кз-за этого воевать.
— И чувствуешь себя здесь хорошо? Лапетеус не понял, на что намекает гость.
— Начинаю привыкать, — неопределенно ответил он.
— Доведись мне па твоем месте, было бы чудно. Позвал бы, как и ты, друзей в юсти. Пусть учатся у маяков и видят, как будет жить советский человек при коммунизме.
Паювийдик говорил очень серьезно.
— Я же вас не потому...— счел нужным сказать Ла-п чгеус.
— Не вижу твоей боевой хозяйки.
— Уехала в деревню. Неожиданно заболела тетя, которая долгие годы была ей за родную мать. Человек в годах — сердце и высокое давление.
— Кто же тебе все сделал? — Паювийдик кивнул головой на видневшийся в соседней комнате накрытый стол.— Не сам же ты?
— У нас есть... домработница.
— Супруга работает?
— На оптовой базе. Бухгалтером. Раньше трудилась в Министерстве лесной промышленности.
— Дети уехали вместе с матерью?
— У нас нет. Мы,., не можем иметь детей. Лапетеус не осмелился сказать, что Реэт никогда не
хотела их.
— Извини, капитан. Живешь ты красиво. Я живу не плохо — две комнаты и кухня. Мебель постаромоднее, но обходимся. С тобой, конечно, равняться не приходится. Если бы мы вместе не прошли огонь и воду, я решил бы, что здесь живет человек, у которого месячная зарплата шестьдесят рублей, а доходы по меньшей мере шестьсот.
Андрее Лапегеус криво усмехнулся.
— Смахиваю на спекулянта?
— А что в этом оскорбительного? Теперь ведь спекулянты — маяки культуры домашнего быта.
— Только спекулянты? Густо мажешь, друг.
— Извини еще раз. Кто-то позвонил.
— Минутку,— поспешил в переднюю Лапетеус. Паювийдик уселся в кресло с наклонной спинкой и вытянул ноги. Приятно так полулежать. Подумал, что, наверное, зря цепляется к Лапетеусу. Идут премии, куда ж ему свои деньги девать. И жена зарабатывает. Вот если бы Лапетеус женился на Каартна, у него не было бы такого дома. «Завидуешь, браток, завидуешь»,— сказал он себе и повернулся к двери, в которую как раз входили Лапетеус и Роогас.
Паювийдик вскочил и вытянулся в струнку.
— Старые штучки,— Роогас протянул руку.
— Садитесь,— пригласил хозяин.
— Благодарю.
— Так точно, сесть.
— Сигарету пли папиросу?
— Спасибо.
— Я марку не меняю.
Poас сильно поседел. В пиджаке с покатыми плечами и в узких брюках он казался совсем маленьким. Роогас сел в мягкое кресло, закурил предложенную Лапетеусом сигарету. Он чувствовал себя как-то скованно. Почему, этого он и сам не понимав.
— Хорошо, что вы нашли время прийти,— начал Лапетеус.
— Чудесная идея — собрать пас,— произнес Роогас.
— Я не верил, что кто-нибудь из нас сделает это,— заметил Паювийдик.— Мы забываем чертовски быстро. Хлопочем, торопимся, стараемся, думаем только о сегодняшнем дне. Что было вчера, этого больше не помним, что будет завтра, об этом пусть заботятся другие.
Лапетеус, которому понравились слова Роогаса, тихонько произнес:
— На днях я отстаивал перспективный план своего комбината. В нем шла речь о тысяча девятьсот семидесятом годе и о еще более отдаленных временах.
— Паювийдик прав. Мы мало думаем о прошлом и о завтрашнем,— сказал Роогас.
Входной звонок не позволил Лапетеусу возразить.
— Ты сохраняешься лучше всех,— сказал Роогас Паювийдику.— Из нас ты самый моложавый.
— С этим заявлением тебе следовало немного потерпеть.
Лаури Роогас усмехнулся.
— Слова не снашиваются. Оттого, что ими пользовались раньше, их ценность не снижается.
— Как сказать. Некоторые слова мы затаскиваем до того, что ими гоже пользоваться только на собраниях.
Вошел Пыдрус.
— Товарищ Каартна извиняется. Она просила меня передать, что не сможет прийти,— сообщил он.
— Не везет нам, парни. Опять без женщин.— Паювийдик состроил печальное лицо.— Я пришел специально ради Хельви. Ведь я много лет тайно поклонялся ей и хотел сегодня в этом признаться. Что за удовольствие мне выпивать только с вами! После трех рюмок начнем потеть и говорить о пищеварении или кровяном давлении.
— Моя тема — радикулит,—заметил Пыдрус.
— И мне жаль, что товарищ Каартна не смогла прийти,— высказал сожаление Роогас.
Лапетеус подумал, что Хельви, наверно, никогда не придет к нему в гости. И почему она передала свои извинения через Пыдруса?
— Кого мы еще ожидаем? — спросил нетерпеливый Паювийдик.— Ах, да, Хаавик еще не явился. Ты ведь не забыл его?
— Я не забыл никого из вас, друзья. Все приглашены. Я давно уже собирался это сделать, но все время что-нибудь мешало. Теперь наконец мы собрались. И я надеюсь, что не в последний раз. Обождем еще немного, Виктор обещал быть точным, он должен вот-вот появиться.
Хаавик не пришел. Он позвонил из Раквере, куда был неожиданно командирован. Приветствовал товарищей и сказал, что мысленно он с боевыми друзьями,
— Веселья сегодня не получится,— пожаловался Паювийдик.— Если не будет Виктора, на ком же я душу отведу?
4
После того, как уже больше часа просидели за столом, богато уставленным бутылками и закусками, Лапетеус понял, что Паювийдик оказался прав, Веселья не получалось. Ему казалось, что каждый хочет спросить, почему он его пригласил, но не делает этого из вежливости. Лапетеус угощал гостей, подливал им в рюмки. Перевел разговор на прошлое. Он все еще надеялся, что воспоминания о совместных боях согреют их отношения, сблизят их.
— Помните, та ночь была дьявольски холодной,— снова начал он.— Чего бы я только не отдал, чтобы хоть немного погреться у костра. Но как ты разведешь огонь — камни не горят, а дров ни щепки. За холмом, метрах в ста от нас, что-то краснело. Фрицы были осторожны, но мои глаза, глаза человека, изголодавшегося по теплу, обнаружили едва заметный отблеск.
Слушая его, Пыдрус действительно размышлял про себя, с чего это Лапетеус их пригласил. Он заметил, как судорожно пытался хозяин поднять настроение, но оживленнее от этого никто не становился. То ли потому, что Лапетеус был излишне навязчив, то ли по какой другой причине, но никто не чувствовал себя уютно.
— А я никакого отблеска не видел,— возражал Паювийдик.— Это мы дремали где-нибудь в воронках от снарядов или в канаве глубиною по калено, натянув па голову плащ-палатку и держа возле носа головню, которая шипела и трещала. А фрицы забирались глубоко в землю или в подвалы.
Роогас считал, что отблеск все же мог быть виден. Из какого-нибудь укрытия, вход в которое был плохо замаскирован. Сейчас Роогасу казалось, что Лапетеус держался совсем не так, как раньше. Много говорил, пытался всем понравиться. Смотреть на это было неловко.
— Не могу поклясться, был ли у фрицев там костер, или свет падал из окна какого-нибудь подвала, но отблеск я заметил. Возможно, что я все же ошибался,— тот, у кого жажда, на каждом шагу видит в пустыне оазисы. Столько, как в ту ночь, я ни раньше, ни после, никогда не думаем. В голове кружился какой-то вихрь.
— А я дремал,— вставил Паювийдик.— Когда другие открывали огонь, я тоже стрелял. Потом опять дремал. В промежутках жевал последний сухарь, горбушка попалась. Кто-то рядом, кажется Этс — утром его уже не было в живых,— дал очередь из автомата. Я с испугу проснулся, корка выпала изо рта. Вот было жалко. Поискал на ошупь, не нашел. Злость забрала. Когда обер-егерь стали подползать, я палил так, что некогда было заряжать.
— Л я не мог заснуть,— отозвался Пыдрус.— У тебя, Паювийдик, крепкие нервы. Положение было критическое. Знали б немцы, что нас оставалось так мало, мы бы здесь сейчас не пировали.
— Я представлял себе войну совсем иначе,— оживился Роогас.— Историю войн я знал как свои пять пальцев. Мог в любой момент сказать, каково было соотношение сил и расположение войск под Верденом или почему Наполеон проиграл сражение под Ватерлоо. Рылся в немецкой и французской военной литературе. В сороковом году проглотил огромную кипу книг и статей, разбиравших бои Красной Армии, советскую стратегию и тактику. Уставы я помнил, как верующий катехизис. Боевые порядки отделения, взвода, батальона, полка, дивизии — в наступлении и обороне — по уставу и предписаниям были мне ясны, как школьнику дважды два. Я считал, что война — это организационная точность, строгий учет огневой силы, умелое использование местности, тщательно подготовленные и отработанные планы операций и многие другие чисто военно-технические вещи. Но я не мог предвидеть того, что утеря куска хлеба разъярит солдата, которому и в голову не придет отступить. По всем правилам немцы должны были уничтожить нас за час.
Паювийдик засмеялся.
— Люди добрые, не нужно так уж олово в слово верить всему, что я ни скажу.
— А я и не верю,— произнес Роогас.— Но твой случай хороший пример тех факторов, которые я научился учитывать и ценить только в ходе самой войны.
Какое-то время каждый был занят своей тарелкой. Разговор снова заглох. Вдруг Паювийдик спросил:
— Послушай, капитан. Нет, младший лейтенант. Тогда у тебя под подбородком поблескивал всего один кубик. Да ладно, звания не важны. Скажи-ка, думал ли ты в ту ночь, о которой мы все время говорим, что ты когда-нибудь будешь жить так, как сейчас?
Лапетеус немного смешался. Паювийдик дополнил:
— Что у тебя будет свой дом и машина, что станешь директором и так далее.
— Я воевал не за директорское место и не за дом,— сдерживая раздражение, ответил Лапетеус.
— Спасибо, капитан. Не сердись. Я и сам понимаю, что спросил невпопад. Кто из нас сумел бы так точно представить себе жизнь после войны? Может быть, только Хаавик, но его сейчас нет здесь. Кажется, я снова скажу, тем больнее мне чувствовать, что в действительности это будет нечестно. Не понимаю я, почему ты захотел меня видеть. Почему ты раньше не хотел меня видеть, это я немного соображаю. Чем дольше я здесь сижу, тем больнее мне чувствовать, что в действительности я тебе не нужен. Что ты пригласил меня не ради меня, а ради самого себя. Но что толкнуло тебя на это? Вот чего моя башка не соображает.
— Жаль, —губы Лапетсуса дрожали,— жаль, что ты так понимаешь меня.
Лапетеус готов был спросить у остальных, думают ли они так же, по инстинкт, всегда защищавший его от неприятностей, удержал язык.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31