https://wodolei.ru/catalog/unitazy/vstroennye/
Убитый лежал в свинцовом гробу, покоившемся на мраморном постаменте, вокруг которого располагались жрецы в белых траурных одеяниях.
Согласно старинному зингарскому обычаю, покойного должны были проводить в фамильный склеп, находящийся на Кладбище Четырех Фонтанов, и там залить его тело прозрачной смолой, состав которой держался в строгом секрете. До этого в усыпальницу следовало доставить чашу со священным огнем из храма. Таков был древний обряд, пришедший в Зингару из тьмы времен. Никто не мог уже объяснить, что именно он означает, но все уважаемые граждане Херриды погребались в полном согласии с ним.
Хундинг печально вздыхал и благоговейно внимал суровым напевам, а Хлодвиг… Хлодвиг ничего не мог с собой поделать. Пылкий взгляд его постоянно устремлялся в сторону Адальджизы, рыжеволосой молодой жрицы, отворившей сегодня утром храмовые ворота. Еще тогда сердце юноши почему-то наполнялось сладкой дрожью, стоило ему лишь на мгновение встретиться с кроткими глазами девушки. И теперь, как только Хлодвиг видел ее рыжие локоны, ниспадающие на белый каласирис, служивший одеянием всех обитательниц Храма, дыхание его точно прерывалось.
– Я все расскажу наставнику, – шипел ему в ухо Хундинг. – Ты невнимательно читаешь траурную лауду!
Но Астрис, похоже, и сам все прекрасно видел. От его проницательного взора не укрылось и то, как рыжая Адальджиза порой бросала украдкой взгляды в сторону близнецов, и тут же щеки молодой жрицы загорались румянцем.
– Слушайте песнопения и смотрите только на священное изображение диска Митры, – строго прошептал он братьям. – Этот траурный гимн сочинил несколько лет назад сам месьор Томезиус…
Днем Астрис долго вспоминал своего покойного друга, человека весьма религиозного и обладавшего многими талантами. Искусный оратор, тонкий знаток философии и астрологии, полиглот, владевший многими хайборийскими языками, настоятель Томезиус питал особенную страсть к музыке и сам написал в свое время немало вдохновенных мелодий на слова хвалебных лауд в честь Митры. Он любил пышную и торжественную службу, совершаемую по праздникам в Храме Небесного Льва, особенно сложнейшие песнопения, исполняемые капеллой.
«Музыка – это искусство прекрасного движения. Кто умеет ее чувствовать, тот пьет божественный напиток из брызжущего источника жизни…» – вспоминал Астрис слова покойного настоятеля, признаваясь, что именно Томезиус научил его полностью воспринимать то богатство молитв в честь Митры, в которых проникновенная мелодия подчеркивала смысл, божественных обетов, где музыка, соединяясь с текстом, наделяла слово высшей, сверхъестественной, магической силой, воздействовавшей на воображение каждого благоверного.
Близнецы, стоявшие во время заупокойной службы среди митрианцев, были вынуждены подчиниться приказанию своего учителя и сосредоточиться на печальной музыке, в равномерном медленном темпе которой угадывался ритм неумолимой поступи, равномерное колыхание похоронной процессии. Взгляды братьев, как и велел наставник Астрис, обратились к священному изображению золотого диска Митры, сиявшего в середине центрального портала, а губы их беззвучно шевелились, повторяя сакральные слова плывшей над куполом храма погребальной молитвы.
Хлодвиг разрешил себе бросить взгляд в сторону Адальджизы только тогда, когда в гулкой тишине растаяли последние ноты заключительной каденции траурного гимна. Жрецы на некоторое время смолкли, давая своим голосам краткую передышку перед следующим, заключительным песнопением, и в храме стало так тихо, что слышно было потрескивание толстых фитилей чашеобразных позолоченных светильников, свисавших на цепях вдоль стен святилища.
Когда Хлодвиг украдкой посмотрел на рыжеволосую послушницу, то увидел, что Адальджиза покорно кивает, видимо, в ответ на чьи-то слова. Она смиренно склонила голову и скрестила руки на груди в знак своего подчинения, но с кем именно она разговаривала, юноша не мог определить. Ее собеседник стоял за колонной, и полутьма скрывала от взоров черты его лица.
Торжественный звук огромного круглого гонга возвестил о продолжении заупокойной службы, и капеллане, глядя в священные книги, начали следующее суровое песнопение, последнее звено обязательного похоронного ритуала, после которого гроб с телом настоятеля отправился бы к фамильному склепу, к своему последнему приюту. Жрецы, в согласии со старинным обрядом, должны были залить тело особой смолой и закрыть свинцовой крышкой до того момента, когда Податель Света Митра не призвал бы Томезиуса к новой жизни.
Хлодвиг посмотрел в сторону Адальджизы и увидел, что девушка направилась к выходу. Глаза ее были опущены, а руки бережно поддерживали позолоченную чашу с горящим фитилем, напоминающую светильники, свисающие на цепях возле каждой колонны храма.
Брат в очередной раз толкнул Хлодвига локтем в бок, но тот даже не заметил этого, потому что почувствовал непонятную тревогу. Горло юноши словно стиснул невидимый обруч, когда он увидел, что Адальджиза одна вышла из храма в ночную темень. Взглядом он проводил ее фигуру, девушка словно почувствовала это и обернулась на пороге святилища. Глаза их встретились, Хлодвиг боковым зрением заметил, что Астрис внимательно наблюдает за ним, но ничего не мог с собой поделать, не смог отвести взора.
Позже он так часто вспоминал это краткое мгновение, и в его воображении мимолетная сцена казалась очень долгой, потому что навсегда в память Хлодвига впечатался стройный силуэт, освещенный сверху лампами на фоне черного прямоугольника врат храма…
* * *
Адальджиза шла по ночному кладбищу, и сердце ее наполнялось ледяной дрожью. Ладони девушки бережно поддерживали круглую чашу с зажженной лампой, колеблющийся свет которой едва рассеивал тьму вокруг, выхватывая из ночной черноты то распустившийся ночной кладбищенский цветок, а то и очередной фасад фамильного склепа, круглые окна которого так напоминали пустые глазницы черепа.
Старинный обряд требовал, чтобы чаша со священным огнем из храма стояла в усыпальнице до того момента, когда наступит полночь и главный гонг Храма ударом должен возвестить о наступлении нового дня. Каждый раз чашу в склеп относила послушница, и Адальджиза с ужасом ждала своей очереди. Грудь ее беспомощно холодела от одной мысли, что ей придется одной идти ночью по кладбищу. Хотя многим из ее подруг уже пришлось пройти тяжелое испытание, – ведь похоронные службы совершались в Храме Небесного Льва не так уж редко, – Адальджиза думала, что умрет от страха, участвуя в старинном мрачном обряде.
И вот сейчас она осторожно ступала по мелкому гравию узкой дорожки, пугаясь звука собственных шагов и шороха ткани каласириса, плотно обтягивающего тело, облегающего икры и не позволяющего делать широкие шаги. Каласирис специально кроился так, чтобы послушница не могла быстро ходить в знак своего смирения перед Владыкой Света. Как бы девушка ни спешила поскорее доставить священную чашу из храма в фамильный склеп Томезиуса, ее походка была словно заранее предписана узкой юбкой, поэтому путь по кладбищу длился невыносимо долго. Адальджиза безостановочно повторяла про себя слова священного гимна, она взывала к Митре о помощи и просила Владыку защитить ее.
Внезапно ее чуткий слух уловил непонятные звуки, явственный шорох где-то неподалеку. От неясного предчувствия по телу девушки пробежал озноб, и фитиль, горевший в центре чаши, которую она несла в руках, ощутимо задрожал. Ноги ее остановились сами по себе, и Адальджиза не могла заставить себя сделать хотя бы шаг вперед. Она пыталась убедить себя в том, что шум ей только послышался, что на кладбище в полночь никого не может быть, но…
Зловещее шуршание повторилось снова! Адальджиза беспомощно оглянулась назад, на храм, светящийся изнутри. Там, внутри, находилось много людей, но все они были так далеко…
Шум раздался совсем рядом с ней, где-то в кустах у ближайшего склепа. Сердце девушки дрогнуло, и она ринулась назад. Трещал по швам плотно облегающий тело каласирис, не хватало дыхания, и крики вырывались у нее из груди, но Адальджиза пыталась бежать, не выпуская из рук чашу с сакральным огнем.
Ей показалось в неясном свете лампы, что в кустах вился хвост огромной змеи, стелющийся по траве, растущей рядом с могильным склепом.
– Сет! – вырвалось у нее из уст проклятое имя Змея Вечной Ночи.
Сам Властитель Тьмы подстерег ее и пытался преградить путь со священным огнем. Она не смогла далеко убежать, через несколько мгновений нога девушки подвернулась, и Адальджиза не удержала равновесия и повалилась на гравий кладбищенской дорожки, роняя чашу. Сзади раздавался страшный звук чьих-то шагов.
– Помогите! – закричала она. – Помогите!
Девушка успела еще подняться на ноги и оглянуться, но тут же словно окаменела от того, что увидела за спиной.
– Помогите! – исступленно взывала Адальджиза.
На нее из темноты надвигался чудовищный монстр огромного роста. Девушка визжала от ужаса, но не могла стронуться с места, не могла сделать и шага из-за предательски ослабевших ног. Комок тошноты подступил к горлу Адальджизы, когда она увидела чешуйчатое лицо монстра, его горевшие злобной радостью красные глаза. Он неумолимо приближался к ней.
Девушка попыталась крикнуть еще раз, но из ее горла вырвалось лишь сдавленное сипение. От страха все ее тело точно окаменело и сжалось в комок.
Монстр хрипло засмеялся, откинув голову назад, если только дети Сета могут когда-либо смеяться, потому что это было похоже, скорее, на рычание голодного зверя. Он сделал шаг вперед и поднял руку.
Адальджиза еще успела заметить, как в неясном лунном свете что-то блеснуло, но тут же почувствовала боль, дикую боль в сердце…
* * *
Конан покинул лавку Хромого Риэго только поздним вечером. Как он ни грозил неисправимому болтуну, как ни обещал нарезать ремней из его дряблой зингарской спины, но примерить сапоги варвар смог только после захода солнца. Кожа гликона и в самом деле оказалась хороша – сшитые из нее сапоги удобно сидели на ноге, и было видно, что им не страшна ни морская волна, захлестывающая палубу во время бури, ни полуденный зной безжалостного южного солнца.
– День пропал из-за тебя, колченогий петух! – бурчал Конан, дабы скрыть удовольствие, что появлялось у него при каждом взгляде на новые сапоги. – Я сегодня собирался поговорить с советником насчет каперского патента… уже наступил вечер, а я все торчу в твоей вонючей конуре…
Как бы ни стенал сапожник о своей усталости, как бы ни утверждал, что никому еще на всем побережье не удавалось сшить такие огромные сапоги за такой короткий срок, в его хитрых зингарских глазах сквозило явное удовлетворение. Глядя на Риэго, становилось понятно, что Митра сегодняшним утром послал ему весьма привлекательного заказчика.
Зингарец по-собачьи преданно смотрел Конану в глаза и нахваливал свою работу:
– Почтенный месьор капитан нигде больше не увидит такую подошву! Пусть он специально покажет сапоги другим обувщикам! Каждый из них будет хвалить мою работу, клянусь Свежим Дыханием Митры и его Утренним Священным Взглядом! Вам ведь нравится, не правда ли?
– Нравится, нравится… – сквозь зубы замечал Конан, разглядывая новую обувь. – Только мне сказали, что шесть золотых для такой работы слишком много…
– Кто сказал это почтенному месьору? – изумленно таращил глаза Риэго. – Да пусть Владыка лишит того сна до конца жизни! Пусть Податель Жизни пошлет ему мужское бессилие, а жене его любовную трясучку! Да я еще сделал скидку!
Он делал вид, что рвет свои жидкие черные волосы, и тут же предложил:
– А не хочет ли почтенный месьор приобрести еще и пояс из кожи речного гликона? Если он купит пояс вместе с замечательными перчатками, это будет стоить всего два золотых… Клянусь…
Варвар не смог уже дальше терпеть безостановочную болтовню хромого шельмеца, поэтому выложил на скамью полновесные золотые монеты и направился к двери, с удовольствием впечатывая в пол подошвы новых сапог.
«Кром, – скрежетал он про себя, – после этого хромоногого бандита и золота-то почти не осталось»!
Но что оставалось делать? Можно было бы, понятно, не платить, а просто размозжить зингарцу голову и уйти, не попрощавшись. Но никто в хайборийском мире никогда не поверил бы, что он, сын гордой Киммерии, способен на такое! Эти руки принадлежали некогда искусному вору, пирату и воину, но они никогда бы не поднялись на немощного ремесленника, почти весь день корпевшего над огромными сапогами.
Сумерки длились в Зингаре недолго, и черная ночь наступала всегда стремительно, точно Хранитель Света Митра в один момент задувал невидимый светильник. Солнце очень быстро скрывалось за морем, и на городских улицах появлялись фонарщики с лестницами – их зажженные фитили заставляли вспыхивать уличные лампы в богатых кварталах. Узкая улочка, на которой находилась сапожная лавка Риэго, никогда не освещалась такими фонарями, поэтому Конан, шагнув за порог, оказался в полной темноте. Все вокруг уже смолкло до утра, и городской народ устроился на ночлег, прочитав перед сном благодарственные лауды Митре Всемогущему.
Киммериец прошел несколько кварталов, не встретив никого на пути. Тишину городских улиц нарушали только звук его шагов да лай собак, выпущенных на ночь во внутренние дворы зажиточных херридских жителей. Он двигался в сторону гавани, к постоялому двору «Западный ветер», где еще утром договорился о ночлеге за умеренную плату.
Несмотря на темноту, варвар прекрасно ориентировался в городском лабиринте и готов был поклясться, что возвращается тем же путем, каким следовал и днем, когда наткнулся на лавку Хромого Риэго, чтобы Митра лишил его всех ресниц…
Поэтому изумлению его не было предела, когда очередная улица вывела его на запертые ворота, возле которых к тому же оказалась ночная стража. Звякнуло оружие, небольшой отряд ощетинился копьями и длинными зингарскими ламирами, а грубый голос спросил:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36
Согласно старинному зингарскому обычаю, покойного должны были проводить в фамильный склеп, находящийся на Кладбище Четырех Фонтанов, и там залить его тело прозрачной смолой, состав которой держался в строгом секрете. До этого в усыпальницу следовало доставить чашу со священным огнем из храма. Таков был древний обряд, пришедший в Зингару из тьмы времен. Никто не мог уже объяснить, что именно он означает, но все уважаемые граждане Херриды погребались в полном согласии с ним.
Хундинг печально вздыхал и благоговейно внимал суровым напевам, а Хлодвиг… Хлодвиг ничего не мог с собой поделать. Пылкий взгляд его постоянно устремлялся в сторону Адальджизы, рыжеволосой молодой жрицы, отворившей сегодня утром храмовые ворота. Еще тогда сердце юноши почему-то наполнялось сладкой дрожью, стоило ему лишь на мгновение встретиться с кроткими глазами девушки. И теперь, как только Хлодвиг видел ее рыжие локоны, ниспадающие на белый каласирис, служивший одеянием всех обитательниц Храма, дыхание его точно прерывалось.
– Я все расскажу наставнику, – шипел ему в ухо Хундинг. – Ты невнимательно читаешь траурную лауду!
Но Астрис, похоже, и сам все прекрасно видел. От его проницательного взора не укрылось и то, как рыжая Адальджиза порой бросала украдкой взгляды в сторону близнецов, и тут же щеки молодой жрицы загорались румянцем.
– Слушайте песнопения и смотрите только на священное изображение диска Митры, – строго прошептал он братьям. – Этот траурный гимн сочинил несколько лет назад сам месьор Томезиус…
Днем Астрис долго вспоминал своего покойного друга, человека весьма религиозного и обладавшего многими талантами. Искусный оратор, тонкий знаток философии и астрологии, полиглот, владевший многими хайборийскими языками, настоятель Томезиус питал особенную страсть к музыке и сам написал в свое время немало вдохновенных мелодий на слова хвалебных лауд в честь Митры. Он любил пышную и торжественную службу, совершаемую по праздникам в Храме Небесного Льва, особенно сложнейшие песнопения, исполняемые капеллой.
«Музыка – это искусство прекрасного движения. Кто умеет ее чувствовать, тот пьет божественный напиток из брызжущего источника жизни…» – вспоминал Астрис слова покойного настоятеля, признаваясь, что именно Томезиус научил его полностью воспринимать то богатство молитв в честь Митры, в которых проникновенная мелодия подчеркивала смысл, божественных обетов, где музыка, соединяясь с текстом, наделяла слово высшей, сверхъестественной, магической силой, воздействовавшей на воображение каждого благоверного.
Близнецы, стоявшие во время заупокойной службы среди митрианцев, были вынуждены подчиниться приказанию своего учителя и сосредоточиться на печальной музыке, в равномерном медленном темпе которой угадывался ритм неумолимой поступи, равномерное колыхание похоронной процессии. Взгляды братьев, как и велел наставник Астрис, обратились к священному изображению золотого диска Митры, сиявшего в середине центрального портала, а губы их беззвучно шевелились, повторяя сакральные слова плывшей над куполом храма погребальной молитвы.
Хлодвиг разрешил себе бросить взгляд в сторону Адальджизы только тогда, когда в гулкой тишине растаяли последние ноты заключительной каденции траурного гимна. Жрецы на некоторое время смолкли, давая своим голосам краткую передышку перед следующим, заключительным песнопением, и в храме стало так тихо, что слышно было потрескивание толстых фитилей чашеобразных позолоченных светильников, свисавших на цепях вдоль стен святилища.
Когда Хлодвиг украдкой посмотрел на рыжеволосую послушницу, то увидел, что Адальджиза покорно кивает, видимо, в ответ на чьи-то слова. Она смиренно склонила голову и скрестила руки на груди в знак своего подчинения, но с кем именно она разговаривала, юноша не мог определить. Ее собеседник стоял за колонной, и полутьма скрывала от взоров черты его лица.
Торжественный звук огромного круглого гонга возвестил о продолжении заупокойной службы, и капеллане, глядя в священные книги, начали следующее суровое песнопение, последнее звено обязательного похоронного ритуала, после которого гроб с телом настоятеля отправился бы к фамильному склепу, к своему последнему приюту. Жрецы, в согласии со старинным обрядом, должны были залить тело особой смолой и закрыть свинцовой крышкой до того момента, когда Податель Света Митра не призвал бы Томезиуса к новой жизни.
Хлодвиг посмотрел в сторону Адальджизы и увидел, что девушка направилась к выходу. Глаза ее были опущены, а руки бережно поддерживали позолоченную чашу с горящим фитилем, напоминающую светильники, свисающие на цепях возле каждой колонны храма.
Брат в очередной раз толкнул Хлодвига локтем в бок, но тот даже не заметил этого, потому что почувствовал непонятную тревогу. Горло юноши словно стиснул невидимый обруч, когда он увидел, что Адальджиза одна вышла из храма в ночную темень. Взглядом он проводил ее фигуру, девушка словно почувствовала это и обернулась на пороге святилища. Глаза их встретились, Хлодвиг боковым зрением заметил, что Астрис внимательно наблюдает за ним, но ничего не мог с собой поделать, не смог отвести взора.
Позже он так часто вспоминал это краткое мгновение, и в его воображении мимолетная сцена казалась очень долгой, потому что навсегда в память Хлодвига впечатался стройный силуэт, освещенный сверху лампами на фоне черного прямоугольника врат храма…
* * *
Адальджиза шла по ночному кладбищу, и сердце ее наполнялось ледяной дрожью. Ладони девушки бережно поддерживали круглую чашу с зажженной лампой, колеблющийся свет которой едва рассеивал тьму вокруг, выхватывая из ночной черноты то распустившийся ночной кладбищенский цветок, а то и очередной фасад фамильного склепа, круглые окна которого так напоминали пустые глазницы черепа.
Старинный обряд требовал, чтобы чаша со священным огнем из храма стояла в усыпальнице до того момента, когда наступит полночь и главный гонг Храма ударом должен возвестить о наступлении нового дня. Каждый раз чашу в склеп относила послушница, и Адальджиза с ужасом ждала своей очереди. Грудь ее беспомощно холодела от одной мысли, что ей придется одной идти ночью по кладбищу. Хотя многим из ее подруг уже пришлось пройти тяжелое испытание, – ведь похоронные службы совершались в Храме Небесного Льва не так уж редко, – Адальджиза думала, что умрет от страха, участвуя в старинном мрачном обряде.
И вот сейчас она осторожно ступала по мелкому гравию узкой дорожки, пугаясь звука собственных шагов и шороха ткани каласириса, плотно обтягивающего тело, облегающего икры и не позволяющего делать широкие шаги. Каласирис специально кроился так, чтобы послушница не могла быстро ходить в знак своего смирения перед Владыкой Света. Как бы девушка ни спешила поскорее доставить священную чашу из храма в фамильный склеп Томезиуса, ее походка была словно заранее предписана узкой юбкой, поэтому путь по кладбищу длился невыносимо долго. Адальджиза безостановочно повторяла про себя слова священного гимна, она взывала к Митре о помощи и просила Владыку защитить ее.
Внезапно ее чуткий слух уловил непонятные звуки, явственный шорох где-то неподалеку. От неясного предчувствия по телу девушки пробежал озноб, и фитиль, горевший в центре чаши, которую она несла в руках, ощутимо задрожал. Ноги ее остановились сами по себе, и Адальджиза не могла заставить себя сделать хотя бы шаг вперед. Она пыталась убедить себя в том, что шум ей только послышался, что на кладбище в полночь никого не может быть, но…
Зловещее шуршание повторилось снова! Адальджиза беспомощно оглянулась назад, на храм, светящийся изнутри. Там, внутри, находилось много людей, но все они были так далеко…
Шум раздался совсем рядом с ней, где-то в кустах у ближайшего склепа. Сердце девушки дрогнуло, и она ринулась назад. Трещал по швам плотно облегающий тело каласирис, не хватало дыхания, и крики вырывались у нее из груди, но Адальджиза пыталась бежать, не выпуская из рук чашу с сакральным огнем.
Ей показалось в неясном свете лампы, что в кустах вился хвост огромной змеи, стелющийся по траве, растущей рядом с могильным склепом.
– Сет! – вырвалось у нее из уст проклятое имя Змея Вечной Ночи.
Сам Властитель Тьмы подстерег ее и пытался преградить путь со священным огнем. Она не смогла далеко убежать, через несколько мгновений нога девушки подвернулась, и Адальджиза не удержала равновесия и повалилась на гравий кладбищенской дорожки, роняя чашу. Сзади раздавался страшный звук чьих-то шагов.
– Помогите! – закричала она. – Помогите!
Девушка успела еще подняться на ноги и оглянуться, но тут же словно окаменела от того, что увидела за спиной.
– Помогите! – исступленно взывала Адальджиза.
На нее из темноты надвигался чудовищный монстр огромного роста. Девушка визжала от ужаса, но не могла стронуться с места, не могла сделать и шага из-за предательски ослабевших ног. Комок тошноты подступил к горлу Адальджизы, когда она увидела чешуйчатое лицо монстра, его горевшие злобной радостью красные глаза. Он неумолимо приближался к ней.
Девушка попыталась крикнуть еще раз, но из ее горла вырвалось лишь сдавленное сипение. От страха все ее тело точно окаменело и сжалось в комок.
Монстр хрипло засмеялся, откинув голову назад, если только дети Сета могут когда-либо смеяться, потому что это было похоже, скорее, на рычание голодного зверя. Он сделал шаг вперед и поднял руку.
Адальджиза еще успела заметить, как в неясном лунном свете что-то блеснуло, но тут же почувствовала боль, дикую боль в сердце…
* * *
Конан покинул лавку Хромого Риэго только поздним вечером. Как он ни грозил неисправимому болтуну, как ни обещал нарезать ремней из его дряблой зингарской спины, но примерить сапоги варвар смог только после захода солнца. Кожа гликона и в самом деле оказалась хороша – сшитые из нее сапоги удобно сидели на ноге, и было видно, что им не страшна ни морская волна, захлестывающая палубу во время бури, ни полуденный зной безжалостного южного солнца.
– День пропал из-за тебя, колченогий петух! – бурчал Конан, дабы скрыть удовольствие, что появлялось у него при каждом взгляде на новые сапоги. – Я сегодня собирался поговорить с советником насчет каперского патента… уже наступил вечер, а я все торчу в твоей вонючей конуре…
Как бы ни стенал сапожник о своей усталости, как бы ни утверждал, что никому еще на всем побережье не удавалось сшить такие огромные сапоги за такой короткий срок, в его хитрых зингарских глазах сквозило явное удовлетворение. Глядя на Риэго, становилось понятно, что Митра сегодняшним утром послал ему весьма привлекательного заказчика.
Зингарец по-собачьи преданно смотрел Конану в глаза и нахваливал свою работу:
– Почтенный месьор капитан нигде больше не увидит такую подошву! Пусть он специально покажет сапоги другим обувщикам! Каждый из них будет хвалить мою работу, клянусь Свежим Дыханием Митры и его Утренним Священным Взглядом! Вам ведь нравится, не правда ли?
– Нравится, нравится… – сквозь зубы замечал Конан, разглядывая новую обувь. – Только мне сказали, что шесть золотых для такой работы слишком много…
– Кто сказал это почтенному месьору? – изумленно таращил глаза Риэго. – Да пусть Владыка лишит того сна до конца жизни! Пусть Податель Жизни пошлет ему мужское бессилие, а жене его любовную трясучку! Да я еще сделал скидку!
Он делал вид, что рвет свои жидкие черные волосы, и тут же предложил:
– А не хочет ли почтенный месьор приобрести еще и пояс из кожи речного гликона? Если он купит пояс вместе с замечательными перчатками, это будет стоить всего два золотых… Клянусь…
Варвар не смог уже дальше терпеть безостановочную болтовню хромого шельмеца, поэтому выложил на скамью полновесные золотые монеты и направился к двери, с удовольствием впечатывая в пол подошвы новых сапог.
«Кром, – скрежетал он про себя, – после этого хромоногого бандита и золота-то почти не осталось»!
Но что оставалось делать? Можно было бы, понятно, не платить, а просто размозжить зингарцу голову и уйти, не попрощавшись. Но никто в хайборийском мире никогда не поверил бы, что он, сын гордой Киммерии, способен на такое! Эти руки принадлежали некогда искусному вору, пирату и воину, но они никогда бы не поднялись на немощного ремесленника, почти весь день корпевшего над огромными сапогами.
Сумерки длились в Зингаре недолго, и черная ночь наступала всегда стремительно, точно Хранитель Света Митра в один момент задувал невидимый светильник. Солнце очень быстро скрывалось за морем, и на городских улицах появлялись фонарщики с лестницами – их зажженные фитили заставляли вспыхивать уличные лампы в богатых кварталах. Узкая улочка, на которой находилась сапожная лавка Риэго, никогда не освещалась такими фонарями, поэтому Конан, шагнув за порог, оказался в полной темноте. Все вокруг уже смолкло до утра, и городской народ устроился на ночлег, прочитав перед сном благодарственные лауды Митре Всемогущему.
Киммериец прошел несколько кварталов, не встретив никого на пути. Тишину городских улиц нарушали только звук его шагов да лай собак, выпущенных на ночь во внутренние дворы зажиточных херридских жителей. Он двигался в сторону гавани, к постоялому двору «Западный ветер», где еще утром договорился о ночлеге за умеренную плату.
Несмотря на темноту, варвар прекрасно ориентировался в городском лабиринте и готов был поклясться, что возвращается тем же путем, каким следовал и днем, когда наткнулся на лавку Хромого Риэго, чтобы Митра лишил его всех ресниц…
Поэтому изумлению его не было предела, когда очередная улица вывела его на запертые ворота, возле которых к тому же оказалась ночная стража. Звякнуло оружие, небольшой отряд ощетинился копьями и длинными зингарскими ламирами, а грубый голос спросил:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36