Терри Сазерн: «Блистательный и утонченный»

Терри Сазерн
Блистательный и утонченный



OCR Busya
«Т. Сазерн «Блистательный и утонченный», серия «Альтернатива»»: ACT, Астрель, Адаптек; Москва; 2005
Аннотация Терри Сазерн – «самый хипповый парень на планете», как писала о нем New York Times, один из лучших сатирических писателей «Разбитого Поколения». Его можно с уверенностью назвать Мистер Глум. Его тонкая ирония, красной нитью проходящая через все произведения, относится к повседневности, к обычным вещам, как покажется на первый взгляд, незаслуживающим внимания.В романе «Блистательный и утонченный» – «невероятно забавном комментарии к темной стороне национальной жизни» – автор ставит преуспевающего доктора, всемирно известного дерматолога Фредерика Эйхнера в казусные, нелепые ситуации, проводит его через цепь непонятных событий: его путают со знаменитым гангстером и потому покушаются на его жизнь, его преследует маньяк-гомосексуалист, а нанятый им частный детектив устраивает для него вечеринку с гашишем… Терри СазернБлистательный и утонченный Посвящается Кэрол – В этом мире, где ничто не истинно, осуждение или возмущение попросту неуместны. Уильям С. Берроуз 1 На подъезде к фешенебельной Клинике Хауптмана, расположенной на бульваре Уилшир, буквально все бывают восхищены размахом этого владения и четкостью его линий. Усыпанная белой галькой подъездная аллея грациозно изгибается, уходя вверх, окруженная газоном глубокого голубовато-зеленого цвета. Здесь – истинный простор и спокойствие пригорода. Пародия на природу. Искусно воплощенная задумка, напоминающая парки Мадрида и японские садики и сохраняющая, словно заимствованную из романа, очаровывающую красоту.Широкие газоны пересекают аккуратные пешеходные дорожки из сверкающего асфальта и окружают посыпанные гравием тропинки, петляющие между хрупколистными деревцами джакаранды, разросшимися среди цветущей лаванды над белыми низкими лавочками из натурального камня. И теплым весенним утром между этими лавочками тихо ложатся темные тени, вытягиваясь сверху вниз оттуда, где слышен только ветер, шелестящий высоко в ветвях кипарисов и сосен.На этом фоне спокойно выделяется своими очертаниями сама Клиника. Плоское, отделанное несколькими слоями кремовой штукатурки здание воплощает собой суть архитектуры модерн, и его скупые пропорции уже сразу предполагают знание, строгое и непритязательное мастерство, которым оно и знаменито.Ровно в 10.30, после нескольких минут, проведенных в приемной комнате регистратуры, молодого человека проводили в кабинет доктора Фредерика Эйхнера, всемирно известного дерматолога.Эти комнаты немедленно поражают вас сходством с окружающим клинику парком. Свет, плоские поверхности, четкие углы. Окна здесь широкие и низкие, а занавески неустанно колышутся под нежным бризом с Тихого океана, насквозь продувающим все тихое помещение, наполняя его ароматом тропического сада.Доктор Эйхнер, примечательный седовласый мужчина, сидел за своим столом. Он взглянул на лицо посетителя, когда тот вошел, затем сверился с лежавшим перед ним расписанием в замшевом переплете.– Полагаю, вы – мистер Тривли. – При этом он приподнялся и протянул ему руку, последующим жестом указывая вошедшему на кресло, придвинутое к столу.– Да, доктор, – сказал посетитель, пожимая руку Эйхнера и присаживаясь, – и позвольте мне сказать, что я чувствую себя… очень обязанный вам за эту консультацию. Я знаю, что вы выдающийся дерматолог нашего времени.Доктор Эйхнер пристально посмотрел на него и лишь слегка улыбнулся своей представительной улыбкой.– Это очень любезно с вашей стороны, – сказал он. Затем, слегка кашлянув, он уселся обратно в кресло.Пациент был тонкий мужчина около тридцати. Орлиный нос и глубоко посаженные глаза, красивые темные волосы, слегка спадающие на виски. Он был почти прекрасен, с этой своей бледностью и квазиаристократичностью. Феликс Тривли.Доктор Эйхнер спокойно уселся, сцепил свои белые руки и положил их на стол, его губы расплылись в почти утомленной улыбке, видимо, адресованной самому себе и своему неизбежному вопросу-клише, с которого начиналась любая беседа:– И что же, мистер Тривли, вас беспокоит?– Да, – ответил молодой человек, вначале наклонившись вперед в своем кресле, а затем откинувшись назад и положив ногу на ногу. – Я не думаю, что это что-то серьезное. У меня есть, то есть было… определенное повреждение кожной ткани. Повреждение, которое сейчас не… точнее, до этого не закрывалось. Более или менее постоянное…– Понимаю, – сказал доктор Эйхнер, расцепив кисти рук и положив их тыльной стороной вниз, прямо на стол перед собой. – И где же у вас это… повреждение?Мистер Тривли сдвинулся на стуле, как будто пытаясь встать.– Нуу, – ответил он вместо того, чтобы показать повреждение, – сначала это был просто прыщ…– Могу ли я, – с легкой страдальческой улыбкой снова перебил его доктор. – Могу ли я на это посмотреть?– Разумеется, – дружелюбно ответил тот, однако сопроводил эту ремарку выражением тотальной озабоченности на лице. – Я хотел бы рассказать вам некоторые подробности… которые могли бы помочь поставить, или, лучше сказать, способствовать… установлению правильного диагноза.– Да, – сказал доктор после небольшой паузы. – Да, конечно. – И при этом он грузно откинулся назад, даже с некоторым видимым смирением.– Я скажу так, – начал молодой человек, – это началось около года назад, сначала просто как раздражение – на мясистой задней части икры, на левой ноге. Маленький фурункул, фактически этакий пузырик, или – жировик, если угодно, очень маленький, не больше обычного прыщика на лице. Я обнаружил его, когда принимал душ, до этого он меня никак не беспокоил. И когда я вылез из ванной, я вскрыл его с помощью иголки – естественно, стерилизованной – выдавил наружу секрецию и смазал тампоном со спиртовым раствором, двухпроцентным. – Он пожал плечами, слегка улыбнулся и продолжил: – Я не замечал его, пока не принял ванну следующим вечером, и тогда я снова удалил его и прижег спиртом.Глаза говорившего молодого человек, ярко-голубые, внимательные и проницательные, встретились с глазами доктора. Время от времени в ходе его рассказа они подергивались пеленой отрешенности и отсутствия, как часто бывает, когда кто-то пытается вспомнить и представить себе детали во всех подробностях.Доктор сидел напротив, словно застывший, без единого движения, только медленно играя пальцами с золотым кончиком авторучки, которую он держал в руках. А за их спинами окна были распахнуты навстречу чудесному весеннему дню, яркому солнцу и мягкому шелесту утреннего ветра.– На следующую ночь, – продолжил мистер Тривли, – я обнаружил то же самое, что и в предыдущие дни, и он был, как бы так сказать – открытым, с секрецией внутри. И то же самое на следующую ночь, и так далее в течение всей недели. Каждый раз я, естественно, повторял лечение. Но к концу недели не произошло практически почти никаких изменений. Прыщ был открыт еще больше, а секреции в нем… соответственно меньше. Затем – это было уже через восемь дней после его появления – я начал лечение окисью ртути под стерильным компрессом, который я менял каждую ночь после того, как принимал душ. Я продолжал это лечение две недели, и в течение этого времени произошли ощутимые изменения: дырка стала заметно больше, чем раньше, а секреции пропорционально меньше. Теперь дырка была размером со спичечную головку. Опухоль вокруг раны стала больше, чем была до этого, естественно, но не в таких пропорциях, как увеличилась сама дырка. Очевидно, это локальное лечение не помогло. Так что я снял тампон и компресс и в течение нескольких следующих недель делал все необходимое, чтобы привести в норму свой метаболизм: много отдыхал в постели, принимал горячие ванны, придерживался регулярного питания и так далее.Хотя доктор Эйхнер, казалось, всем своим видом демонстрировал беспристрастную врачебную заинтересованность в ходе рассказа, время от времени кивая, вытягивая свои пальцы по длине авторучки, которую он держал в руках, но как раз на этом моменте стало заметно возрастающее нетерпение, некое негодование прослеживалось за его показной сдержанностью в течение длительного описания пациентом своей истории болезни. Теперь доктор излучал снисходительную, отеческую улыбку, которую мистер Тривли не мог не заметить.– Вероятно, вас будет раздражать, – после паузы произнес молодой человек, – мое использование – или неправильное использование вашей собственной идиомы; но дело в том, что я прилагаю все усилия, чтобы рассказать вам определенные подробности, которые помогут прояснить этот случай.– Конечно, – сказал доктор, снова слегка покашливая. – Нет, совсем наоборот. Это всегда похвально, когда пациент может объективно описать симптомы заболевания, и… – на этом слове он прочистил горло, в то же время жестом показывая, что ничего страшного не произошло, – и… с точностью. Разумеется. Так что случилось после того, как вы прекратили лечение окисью?– Да, – продолжил мистер Тривли, сначала напрягшись, а затем снова расслабившись. – Ну, как я сказал, я прекратил делать примочки и компрессы. В то же время я начал оборачивать повреждение исключительно белой хлопковой тканью – белые хлопковые носки, очень длинные, естественно, и очищал поверхность тела дважды в неделю, исключил никотин, алкоголь, кофеин, маринад из своей диеты и делал все возможное, чтобы систематично бороться с вирусом. – На этом месте он передернулся, сдержанно улыбнулся, однако теперь казался чем-то еще более озабоченным. – Но это было постоянно, понимаете? И, на самом деле, я уделял этому столько своего внимания, столько своих мыслей… Не потому, что это было болезненно. Нет-нет, я не могу сказать, что это было действительно болезненно. – Он потряс головой, как бы пытаясь подтвердить это. – О, иногда там бывало легкое раздражение, некоторый зуд и общее болезненное ощущение при прикосновении, да, это было. Но это, в общем, мало беспокоило меня на физиологическом уровне. Дело в постоянстве этой штуки, вот в чем суть…Мистер Тривли остановился и предложил доктору сигарету, от которой последний отказался, затем продолжил, какое-то время говоря с зажатой между губ сигаретой и слегка посмеиваясь.– Вы должны понять, какое это доставляло беспокойство – психологическое, я имею в виду; постоянство этой…– О, да, – сказал доктор Эйхнер. – Да, конечно.– Так вот, – продолжил пациент, – после того, как я четыре недели целенаправленно боролся с вирусом, ничего не изменилось. – Он снова прервался и улыбнулся, слегка застенчиво, или даже, как это могло показаться, с некоторой осознанной скромностью. – Да, он по-прежнему был на месте, никуда не исчез. Теперь он был шире по размеру, примерно как кончик авторучки, глубиной в четверть дюйма, мягкий, но не выделяющий жидкость. Я решил, что слишком много переживаю по этому поводу и надо выкинуть это из головы. В конце концов, в известной степени, это могло быть психосоматическим явлением. Это сводило меня с ума, или я сам себя сводил с ума, постоянно думая об этом. Так что я прижег прыщ с помощью маленькой серебряной пластинки, раскаленной электричеством, – и потом я забыл про него, окончательно забыл. Я даже не думал взглянуть на него, когда бывал в душе… и я перестал надевать белые хлопковые носки – не специально, естественно, но я больше не выбирал себе носки именно белого цвета, просто брал ту пару, которая была под рукой. У меня не было случая осмотреть эту болячку в течение полугода. А когда я, наконец, осмотрел ее, оказалось, что дырка в прыще уже размером в мелкую монету и глубиной практически в дюйм. Я замазал ее раковой культурой – мозговым видом раковой опухоли. И заклеил прыщ пластырем «Бэнд-Эйд».Мистер Тривли прервался и наклонился вперед, чтобы стряхнуть пепел с сигареты в пепельницу, стоявшую на столе.– Боюсь, что я не совсем понял ваш рассказ, – сказал доктор Эйхнер.– Ну, я не вполне оперирую специальными терминами, конечно, но это была мозговая раковая культура из лабораторий Ренна. У меня есть друг, который проводит там биологические исследования, понимаете, и иногда я заезжаю за ним туда, в клинику, забираю его, и мы вместе идем куда-нибудь погулять. И он мне периодически показывает результаты исследований, над которыми работает. И в этот раз он мне показал свою работу по изучению рака мозга… и там были все эти трубки, или пузырьки – как вам угодно, этой самой раковой культуры, там, прямо на стойке они и находились. О, естественно, я заметил их еще раньше, правда, я как-то и не думал о них специально. Хотя тем вечером – он как раз работал с какими-то отвратительными пятнами и после этого очень долго мыл руки, – пока я оставался один и ждал его в лаборатории, так получилось, что я снова начал думать о своем повреждении. Может, оно слегка саднило, даже уже сам не помню, во всяком случае, я посмотрел на него. «Ты еще там, да? – сказал я. – Просто сидишь там все время и ничего не делаешь? Ну, так давай вместе что-нибудь сделаем, а?» И я взял один из пузырьков с раковой культурой, выковырял оттуда немного прямо ногтем и наполнил этой массой свое повреждение, прямо вовнутрь все это засунул – это было цвета и консистенции мокрых дрожжей… знаете ли вы, что это такое, кстати? Полагаю, что все-таки знаете, разумеется. И я запечатал все это «Бэнд-Эйдом». – Чем? – спросил доктор Эйхнер, нахмурившись.– «Бэнд-Эйдом», – беспечно ответил молодой человек. – Знаете ли, таким маленьким клеящимся компрессом. Я носил с собой целую упаковку со времени первых попыток лечения.– Да, понимаю, – сказал доктор.– Так что… – передернул плечами мистер Тривли. – Так что я продолжал заниматься своими делами. Даже ни малейшего внимания этому не уделял, ни малейшего. Фактически я не осматривал повреждение в течение последующего, достаточно долгого периода – в течение четырех месяцев.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23