– Это довольно странно.
Улыбка Джернигана только подчеркивала серьезность положения, Он был бледен, и ему явно было трудно дышать. Он ответил не сразу:
– Да. Это как-то необычно.
На причале в Сити-Айленд клиента Росса не оказалось. Стоял теплый солнечный зимний день. Среди швартовочных буев плавала пара лебедей, перепачканных мазутом. Браун мерил шагами настил перед зданием морского клуба в течение часа. Клиент так и не появился. Купив у торговца на улице хот-дог, он поехал в свой офис, включив в машине радиоприемник. В новостях сообщили о падении индекса Доу на пятьдесят пунктов.
В офисе он застал одного лишь Джернигана, говорившего по телефону. Положив трубку, он заглянул в кабинет Брауна.
– Звонила ваша жена.
– Просила передать что-нибудь?
Джерниган отрицательно покачал головой.
– Все разошлись по домам. Мы отключили коммутатор.
Браун вновь позвонил своему брокеру, но линия была по-прежнему занята.
Этим вечером Браун должен был принять участие в семинаре на тему «Все о продажах и качестве товаров». Он отправился туда, не заезжая домой, но оказалось, что первая лекция отменена. Браун и молодой бородач из Шотландии оказались единственными, кто появился здесь. На пару с шотландцем он пошел выпить кофе.
Молодого человека звали Огилви, и он работал на компанию «Пепсико», которая направила его в надежде перенять кое-какие методы для обеспечения качества своей продукции. Лицо Огилви полыхало гневом и, похоже, не только из-за падения курса на рынке и отмены лекции.
– Все это спек-уляция, – жаловался он, когда они сидели за стойкой «Формика» и пили кофе без кофеина. Его голос надломился на слове, как будто это была какая-то богопротивная ересь. – И абсолютно непродуктивная.
Всеобщее смятение и возбуждение вызывали у Брауна какое-то нездоровое веселье. Ему было смешно слушать шотландское хныканье Огилви.
– Может быть, – подсказал он молодому человеку, – героическая эпоха буржуазии закончилась.
Это замечание еще более омрачило шотландца.
– Вы что, социалист?
– Нет, – засмеялся Браун, – просто шучу.
Огилви изучающе посмотрел на него.
– Ну и ублюдки же они! – Его гнев не проходил. – Сами не хотят работать и не хотят, чтобы работал ты. Они презирают тех, кто занят производительным трудом.
– Как торговец, я не могу не согласиться с вами.
– Сам я инженер по образованию, – сообщил Огилви.
Браун поразмышлял над ответом, но промолчал. Уходя, он испытывал чувство облегчения. По дороге домой его мысли больше занимал этот короткий безрезультатный разговор, чем страхи, связанные с паникой на рынке. «Героическая эпоха буржуазии закончена, – думал он, – а вместе с ней пришел конец и социализму».
Когда он пришел домой, его жена и дочь смотрели вечерний выпуск экономических новостей.
– Что нового? – спросил он.
Энн повернула к нему лицо, и он увидел, что жена расстроена. Она лишь пожала плечами и не стала вдаваться в подробности в присутствии Мэгги.
– Рынок в ужасном состоянии. У них даже нет до сих пор точных цифр.
– Правда, – возбужденно добавила Мэгги. – Акции полностью обесценены.
Он засмеялся, но умолк, вспомнив, что формально они с Мэгги в ссоре.
– Иди заканчивай свои уроки, – велела Энн дочери. – Тебе завтра отправляться ранним поездом.
Когда он готовил себе сандвич с поджаренной ветчиной и сыром, ему вспомнилось, как Мэгги, еще совсем малышка, с гордостью сооружала ему такой сандвич по своей книге для маленьких хозяек и громко называла его croque-monsieur.
Он присел за кухонный стол, чтобы поесть. Энн вошла неслышно и прислонилась к перегородке.
– Мэгги меня беспокоит, – ответил он на ее внимательный взгляд.
– Конечно. – Энн согласно кивнула. – У нее сейчас такой трудный возраст. И ты много значишь в ее жизни.
– Надеюсь, она извинится до своего отъезда, – устало произнес он.
– Она написала тебе записку. И очень переживает вашу ссору.
– Наша Мэгги… – тихо проговорил он, убирая со стола. – Она больше, чем жизнь.
Составив тарелки в раковину, Браун обернулся и увидел, что жена стоит на прежнем месте, крепко сжав губы, и крутит на пальце обручальное кольцо.
– Ты чем-то расстроена, Энн.
Она натянуто улыбнулась и безвольно уронила руки. – Это всего лишь деньги, верно?
– Верно, – подтвердил он.
– Завтра нам начнут звонить.
В течение нескольких лет она приобретала надежные акции через своего брата и получала прибыль там, где другие оказывались в убытке. Браун высоко ценил ее деловые качества. Но сейчас его беспокоили не цифры.
– «Черный понедельник» ничему не научил нас. Это мое упущение.
Помолчав, она заговорила о главном, что ее волновало:
– Я не стану забирать Мэгги из школы. Если будет необходимо, я обращусь к отцу.
– Может быть, и не дойдет до этого.
– Думаешь, не дойдет?
– Мы пережили кризис восемьдесят седьмого, – напомнил он. – И пережили бы его легче, если бы не паниковали. Поживем – увидим.
Она налила себе стакан вина.
– Ты хочешь сказать, что предупреждал меня? – спросила она.
– Я не собираюсь ничего говорить. Ни слова.
– Это скажет отец.
– Пусть он говорит все, что хочет. Скажи ему, что это была моя идея. Он не может думать обо мне хуже, чем думает.
– Не такого уж он плохого мнения о тебе. Он считает, что ты хороший кормилец.
– Честно говоря, Энни, мне совершенно наплевать на то, что он считает.
Она стояла в дверях кухни, прижавшись лбом к косяку. Он подошел к ней и попытался заставить ее посмотреть на него. Она повернула к нему покрасневшее от выпитого вина лицо и закрыла глаза.
– Мне так стыдно. Я чувствую себя такой глупой.
– Мы же договорились, не так ли? Что это всего-навсего деньги.
Брауна поражала собственная беззаботность. Неизвестно почему, он начисто был лишен ощущений, которые испытывают те, кто проигрался на бирже.
– Наш проигрыш может оказаться очень крупным. – Она пыталась объяснить ему, что же произошло. – Нам придется срочно выплатить деньги. Мы будем вынуждены взять кредит и сократить расходы.
– Давай отложим это до завтрашнего утра, – предложил он легко. – На сегодня с меня достаточно.
– Больше никогда в жизни, – торжественно произнесла Энн. – Я клянусь.
– Забудь об этом, Энни, это позади. Мы начнем сначала.
Вернувшись на кухню, он налил ей еще вина, плеснул немного и себе. Обычно он не пил спиртного.
– Расслабься, Энни, и не печалься. – Он прикоснулся к ее стакану.
У нее хлынули слезы из глаз. Он тронул ее плечо и вдруг понял, что она хочет остаться одна. Он поставил свой стакан и вышел из кухни.
На ночном столике в их спальне лежала смешная открытка серии «Давай дружить», из тех, что продаются в каждом магазине канцелярских товаров. Два маленьких человекоподобных существа катили на драндулете в сторону заката. В центре стояла надпись: «Друзья навсегда!», а ниже рукой Мэгги написано: «Папе, с любовью и извинениями». К открытке прилагалась красная роза. «Несколько отвлеченное послание», – подумал Оуэн.
Он подошел к комнате дочери и постучал в дверь. Звучавшая запись «Мегадет» оборвалась, и дверь открылась.
– Едва ли кто-то еще посылает мне теперь цветы, – он шагнул за порог. – Итак, мы опять друзья?
Мэгги отводила взгляд и больше не пыталась быть дерзким ребенком.
– Да, – прошептала она.
Слегка поддразнивая ее, он пытался заглянуть ей в глаза. Она же по-прежнему избегала смотреть на него и едва сдерживала слезы. Он прижал ее к себе и почувствовал, как она превратилась в каменную статую. «Дочь короля Мидаса, – пришло ему в голову, – только без позолоты».
– В следующем месяце, – он улыбнулся и отпустил ее, – мы сходим в плавание. Как ты смотришь на это?
Она кивнула в полном замешательстве.
– Во всяком случае, мы еще увидимся утром. – Он закрыл дверь, и через секунду у Мэгги снова зазвучала «Мегадет».
В большой спальне он немного посидел перед телевизором. По бесплатному телеканалу показывали документальный фильм о Кубе. Сама по себе Куба представала в нем весьма привлекательной. В идеале она казалась тем местом, где утробный эгоизм не ставился во главу угла. Люди там могли прожить свою жизнь во имя чего-то большего, чем просто их собственная персона. Судя по фильму и бедность и покорность там ценятся так же высоко, как послушание в католическом пансионе.
Он все еще смотрел этот фильм, когда Энн поднялась наверх.
– Разве недостаточно неприятностей? – Она была раздражена. – Неужели в довершение ко всему я должна еще смотреть на Фиделя Кастро?
– А не отправиться ли нам жить на Кубу, Энни? Если наши потери столь невыносимы. Конечно, ты не сможешь играть там на бирже.
– Это не смешно. – Она не приняла шутки. – Я пыталась найти выход из положения, поскольку это моя вина. Не издевайся надо мной, пожалуйста.
– Прости. – Он нажал кнопку дистанционного управления и выключил телевизор. – Я весь день занимался с клиентами и совершенно измочален.
Она присела на край кровати и рассматривала себя в зеркале.
– И что они говорят? Твои клиенты?
Он слабо улыбнулся.
– Мои клиенты купаются в роскоши и могут позволить себе покрасоваться под напором обстоятельств.
– И я тоже могу себе позволить. – Энн продолжала глядеть в зеркало.
– Я говорил тебе, что Базз Уорд уходит в отставку?
– Нет.
– Он собирается стать священником.
– У него получится – Она не удивилась. – Он просто создан для этого.
И в эту ночь Браун не мог уснуть. Рассвет застал его сидящим рядом со своей спящей женой. Книга «К истокам Оксуса» лежала раскрытой у него на коленях, но в голове почему-то крутился тот документальный фильм о Кубе. По улице медленно прокатил автомобиль, оглашая ее включенной на полную мощность заезженной записью.
Фильм ничем не отличался от множества других, раздражавших Брауна своим левым уклоном. Но отраженная в нем мечта об идеальной стране, которая могла бы приютить человека и одновременно наполнить смыслом его существование, увлекала его. Может быть, потому, что собственная страна, похоже, подвела его в этом отношении. Мысль, что такое место может где-то существовать, согревала. Пусть это даже приют врага. Хотя он, конечно же, понимал: на самом деле такого места на земле нет.
«Война никогда не будет начата, потому что враг оказался мнимым, – думал он уже сквозь дрему, – все альтернативы были ложными. И это не так уж плохо».
Но что-то все же было утрачено. Что до него, он устал жить для себя и тех, кто был его продолжением. Такое существование становилось невозможным. Пустым и невозможным. Ему хотелось большего.
Базз Уорд сказал: «Мне нужно немного любви в жизни». «Из Уорда, – подумал Браун, – получится хороший священник. Как из всякого достойного человека, который хочет проникнуть в тайны души. А что же со мной?» Это был как раз тот вопрос, от которого он старался уйти. На мгновение он ощутил себя стоящим у края кромешной тьмы, прислушивающимся к ветру и внимающим безмолвию. Остаться в таком месте у него не хватило бы смелости.
Он вспомнил, как ходил, чувствуя себя странником, по пустынному вокзалу. И на какое-то мгновение ощутил себя странником сейчас, в своем собственном доме, в своей собственной постели, рядом со своей собственной женщиной. Вот только у него не было свободы, которой обладает каждый странник. Там, где кончалась тьма, ему грезилась свобода. Там начинались светлые просторы. Там – победа. За это стоило воевать. И такую войну никто не счел бы неправедной. Только она могла облегчить бремя существования и дать возможность свободно вздохнуть. Без этого вся его жизнь была бы только шагом к тому, чего ему не дано увидеть.
6
Непродолжительный сон Стрикланда прервал телефонный звонок. Сквозь серые тучи на Манхэттен падали косые лучи утреннего солнца. Памела, навестившая его прошлой ночью, ушла.
Он взял трубку и, сказав: «Подождите на линии», поспешил к дверям студии, чтобы закрыть их на дополнительную задвижку. Возвращаясь в спальню, он огляделся, гадая, не стянула ли что-нибудь его ночная гостья. Вчера он слишком устал, чтобы проводить ее до выхода. Памела в основном усвоила, что в отношении его имущества надо сдерживать свои вездесущие пальчики. Но однажды он все же поймал ее с шеститысячным телевиком в руках.
– Да, – сказал Стрикланд звонившему. Он стоял в высоком окне, натягивая штаны и щурясь от солнца. Трубка приветствовала его звонким молодым голосом.
– С вами будет говорить миссис Маннинг из «Хайлан».
– Прекрасно. – Стрикланд сел на кровать и потянулся за сигаретой и своим досье в скоросшивателе «Ролодекс».
– Господин Стрикланд, – произнес голос, принадлежавший женщине постарше, – это миссис Маннинг из «Хайлан».
Люди из «Хайлан» имели склонность преподносить свои фамилии как приставку к названию фирмы. Такая манера вызывала в памяти туманные долины и кельтскую геральдику.
– Как поживаете, миссис Маннинг?
– Просто великолепно. Вы будете у нас сегодня?
– Да, мэм. У меня же назначена встреча.
– Сам господин Хайлан не сможет участвовать в ней, – сообщила ему миссис Маннинг. – Но мы подготовили программу.
Стрикланд решил не принимать это известие близко к сердцу, но оно, тем не менее, стало причиной его первого заикания за день.
– Но, мэм, – начал он и запнулся на следующем предложении. – Я… я вернулся на неделю раньше, чтобы встретиться с господином Хайланом. Мы договорились об этом несколько месяцев назад.
– Все будет хорошо, – заверила его миссис Маннинг. – Мы все отдадим в ваши руки.
Необычное обещание заинтриговало его. Он ждал, что она скажет дальше.
– Мы покажем вам «Царство теней», – кокетливо продолжила она. – Мы устроим вам целую экскурсию. Вы сможете посмотреть пленки. Алло, господин Стрикланд?
– Да, мадам.
– Не сомневайтесь, – заверила она. – Вы неплохо проведете время.
– Я и так неплохо провожу время, – сообщил он ей, прежде чем положить трубку.
Стрикланд держал свой автомобиль на втором уровне причального сооружения на Гудзоне. Такая стоянка в центре города обходилась ему почти даром, к тому же была удобной и безопасной. Он ездил на «порше» 1963 года.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54