– Или что-нибудь случилось?
– Что-то мне нездоровится.
– В чем дело? Может быть, вызвать врача?
– Я уже была у врача. Увы, это и впрямь серьезно.
– Что с тобой? Скажи мне.
– Я беременна, – призналась Хелен. – Я… Я… – Она не выдержала и расплакалась.
– И что ты собираешься делать? Ты хочешь выйти за него замуж?
– Да. То есть нет. Не знаю.
– Что ж, – вздохнула Мерри. – Ты назвала три варианта. Выбери один.
– Не знаю. Замуж мне бы выходить сейчас не хотелось. Я должна закончить Радклифф.
– Какой уже срок?
– Не знаю. Недель шесть. Может быть, семь.
– Ты уверена?
– Я же говорила. Я была у врача. Прошла всестороннее обследование.
– Что же ты собираешься предпринять?
– А что мне остается?
– Ты сама знаешь.
– Ты считаешь, что я должна?
– Разве теперь важно, как я считаю? Жить-то тебе, – сказала Мерри. – Поступай так, как считаешь нужным.
– А ты не можешь мне помочь? – спросила Хелен. – Найти врача, например.
– А почему ты не обратишься к Тому?
– Я боюсь, что он только все испортит. Он и сам не знает, чего хочет. Говорит, что мы должны пожениться, хотя сам, конечно, вовсе этого не желает, – я уверена. Он перепуган до крайности.
– Что ж, это можно понять, он еще слишком молод.
– Он на три года старше нас.
– Мужчины взрослеют позже. А мы, хотя и моложе, взрослее, чем они.
– Послушай, – сказала Хелен. – Мне жутко стыдно, что я все это на тебя вывалила. Я чувствую себя последней тварью…
– Тварью? Это еще почему?
– Что я так тебя использую. Жила в твоей квартире и трахалась с Томом, пока ты была в театре. Вчера ночью я думала об этом и поняла, что это не слишком красиво с моей стороны. Однако ты все-таки давно живешь здесь… Вот я и подумала… Мы с Томом не вращаемся среди таких людей, а ты, возможно, знаешь кого-нибудь…
Кто сделает тебе аборт? – закончила за нее Мерри, едва ли не выплюнув эти слова прямо в несчастную мордашку Хелен.
– Да, – потупилась Хелен.
Читать подруге нотацию Мерри не стала. Хелен и так влипла по самые уши. Мерри позвонила Джаггерсу. Секретарша ответила, что он обедает. Мерри перезвонила в три часа. Когда Джаггерс взял трубку, Мерри спросила, не записывает ли их беседу мисс Бернстайн.
– Нет, – ответил Джаггерс. – Попросить, чтобы записала?
– Нет. Вы мне, конечно, не поверите, потому что дело у меня совершенно дикое. Моей подруге нужно сделать аборт.
– Отчего же? Я верю, – произнес Сэм.
– Вы можете мне помочь?
– Кто твоя подруга?
– Хелен. Хелен Фарнэм. Она живет у меня.
– Давно она залетела?
– По ее словам, недель шесть-семь.
– А как у нее с деньгами?
– Мне кажется, все в порядке. А сколько это стоит?
– Те, которых я знаю, берут дорого, – ответил Джаггерс. – Отличные специалисты, но не для бедных. Так что операция влетит, по меньшей мере, в тысячу.
– Это ей по карману.
– Тогда я перезвоню тебе примерно через час.
– Спасибо, Сэм, – сказала Мерри и положила трубку.
– Сколько? – спросила Хелен. Лицо ее стало мертвенно-белым.
– Тысяча.
– Но я не могу… У нас нет… – А родители?
– Ой, мне страшно даже думать…
– Хорошо. Сколько у тебя есть.
– Сотни три, три с половиной.
– Нормально. Остальное я внесу.
Три дня спустя Мерри доставила Хелен на Парк-авеню по адресу, указанному Джаггерсом. Пока из чрева Хелен вычищали ребенка, Мерри сидела в приемной и листала «Лайф», «Лук» и «Сатердей ивнинг пост». Наконец, вышел врач и подсел к Мерри, дожидаясь, пока Хелен отойдет от наркоза.
– С ней все в порядке? – спросила Мерри.
– Да, все отлично. Не беспокойтесь.
Он затянулся сигаретой, пустил к потолку колечко дыма и сказал:
– Одно не могу понять: почему вы, дурехи, не вставляете спираль. Она бы сэкономила себе девятьсот восемьдесят пять зеленых. И избежала бы массы неприятностей.
– Вы правы, – кивнула Мерри.
– Или сэкономила бы вам девятьсот восемьдесят пять зеленых. Ведь это вы за нее уплатили, верно?
– Почему вы так решили? – спросила Мерри.
– Догадался.
Мерри припомнила, как вместе с чеками, подписанными Хелен и Томом, пошла в банк, выписала собственный чек, получила деньги и, сложив их в бумажник, опустила бумажник в сумочку. Разницы в весе она не заметила.
– Да, кое-что я доплатила, – призналась она.
– Слушайте, а что, если я вас осмотрю, пока мы ждем? Должны же и вы извлечь из этого хоть какую-то пользу?
– Давайте, – согласилась Мерри.
Врач провел ее через приемную в один из смотровых кабинетов. Проходя мимо распахнутой двери, Мерри увидела лежавшую на кровати Хелен. В примыкающей комнате она разделась. Врач все это время не спускал с нее глаз. Мерри забралась в гинекологическое кресло и, подняв раздвинутые ноги, опустила их на кожаные подушечки. Ох, до чего же холодные инструменты у этих гинекологов! Смертельно холодные.
Два дня спустя Хелен съехала с квартиры Мерри и вернулась в Дарьен, так что Мерри вновь оказалась в одиночестве. Мерри пришлось зажить прежней жизнью – читать, прогуливаться по парку, играть в театре, возвращаться домой и смотреть телевизор. Что было по-своему не так уж и плохо, решила она. Совсем не плохо.
* * *
В Лос-Анджелесском международном аэропорту ее ждал лимузин со студии. Приехавший встречать Мерри помощник режиссера получил ее багаж и отнес его в машину. Огромный лимузин плавно покатил, рассекая длинным рылом поток попутных автомобилей, словно марлин, затесавшийся в рыбий косяк.
Обо всем уже позаботились. Уеммик подыскал ей уютную квартиру в Колдуотер-Каньоне. Перед подъездом стоял роскошный белый «шевроле», который предоставила ей студия. На камине красовались свежесрезанные цветы, в баре стояли крепкие напитки, а холодильник ломился от соков и лимонада. Помощник режиссера и шофер занесли чемоданы и сумки в квартиру.
– Мистер Кляйнзингер с нетерпением ждет вас, – сказал помощник. – И просил, чтобы я поздравил вас с возвращением в Лос-Анджелес.
– Спасибо. Большое спасибо.
– Завтра в девять тридцать вы должны быть в гримерной. Приедете сами или прислать машину?
– Лучше, пожалуй, если вы пришлете машину. Хотя бы завтра. В первый день.
– Безусловно. Чем еще могу быть вам полезен?
– Спасибо, все в порядке. И я вам очень признательна за встречу. Вы очень любезны.
– Рад был познакомиться, – улыбнулся он и ушел.
Джо Миланос провалился в Бейруте. Но числился в Бейруте спецкором «Пульса», возглавляя местный корпункт. Правда, жалованье он получал с особого счета, открытого для «Пульса» Центральным разведывательным управлением. До определенных пор всем было удобно: «Пульс» содержал на средства ЦРУ корпункт в Бейруте, а ЦРУ имело там своего агента с отличной легендой. Однако после того как Миланос засыпался, легенду хотя бы для соблюдения приличий требовалось сохранить, и Миланоса перебросили в Лондон. Эда Уикса вследствие этого перевели из Лондона в Найроби на смену Гаррету Холмсу-Уоллесу, которого, в свою очередь, послали в Париж. А вот Джослин Стронг переместили из Парижа в Лос-Анджелес. Тому было две причины. Во-первых, останься она в Париже, местное бюро оказалось бы перенасыщено, а во-вторых, Джордж Map, заведующий лос-анджелесским бюро, в последнее время стал излишне часто прикладываться к бутылке. Поэтому было решено оказать Мару поддержку, что в переводе с журналистского жаргона означало «возможное замещение».
Впрочем, ни Джослин Стронг, ни Мара о подлинных причинах всех этих перемещений ставить в известность никто не стал. Тем более что такой стреляный воробей, как Map, в этом и не нуждался: он уже давно научился читать не то, что между строк, но даже между букв. Он прекрасно понимал, что Стронг представляет для него угрозу, и вместе с тем знал, что сама она не дает себе в этом отчета, полагая, что перевели ее в порядке понижения. В день, когда она появилась на новом месте, Map просунул голову в дверь ее кабинета и провозгласил:
– Счастлив приветствовать странницу, проделавшую путь из Города Света в Мишурный Городок.
Брезгливое смирение, прозвучавшее в голосе Джослин, рассказало Мару все, что он хотел знать. Теперь ему оставалось только загрузить ее рутинной работой, а дальше случится одно из трех. Либо она слишком рано раскроет козыри – и проиграет, либо ей осточертеет бессмысленная возня и она уволится, либо – и это наиболее вероятно – она деградирует в одного из бесчисленных зомби, из которых состоит журналистский корпус Голливуда. Map называл эту группу бригадой живых мертвецов, кормившихся сплетнями, бюллетенями для прессы и прочей падалью и мечтавших только об одном: как бы побыстрей дождаться, пока их избавят от мук и проткнут осиновым колом.
Джослин, которая даже не подозревала об истинных причинах перевода в Лос-Анджелес, тем не менее прекрасно знала, что ей делать. Порой случается так, что лишняя информация может только навредить математику при решении сложной задачи. Точно так и в политике: недостаток информации необязательно ставит тебя в невыгодное положение. Джослин отдавала себе отчет в том, что должна сработать «на уровне», поскольку спрос с нее будет особый. Не зная, чем обернется для нее новое место работы – потерей должности или, наоборот, повышением, – она прекрасно сознавала, что выход у нее только один: взяться за предложенную ерундовую тему и попытаться сделать из нее конфетку. Рано или поздно нью-йоркские издатели заметят, как она справляется с поручениями.
И тем не менее абсурдность первого же задания застала ее врасплох. Экспедиторша принесла ей досье и оставила в папке с входящими материалами, как самый обыкновенный документ, хотя с таким же успехом могла вложить туда кусок собачьего дерьма, выполненный из пластмассы. Джослин прекрасно знала, что это за материал. Она сама работала над ним в Париже восемь месяцев назад, и на ее глазах он рассыпался в пух и прах.
Собственно говоря, мертвяком он был уже изначально, когда она получила из Нью-Йорка задание с вопросами для интервью. Да и сам замысел был банальным, избитым, старым, как мир. Без намека на свежесть. Ну кто, скажите, не знает, что американские режиссеры часто снимают две версии фильма: одну для внутреннего потребления, а вторую – на экспорт? И кто не знает, что экспортные версии более сексуальны, раскованны и откровенны и что в них гораздо чаще бывают откровенные сцены? Фильмы делаются специально для Европы и рассчитаны на европейскую публику. Ну и что тут такого?
Внимание Джослин привлекла записка, начертанная почерком Мара и прикрепленная к конверту. Текст был нацарапан его излюбленным синим карандашом (синим карандашом пользовались редакторы, а Map вовсе не был редактором). Записка гласила: «Как насчет того, чтобы попробовать?»
Впрочем, Джослин думала даже не о материале, а о возможном столкновении с Маром. Стоило ли ей ввязываться в свару? Тем более из-за такой ерунды? Или подождать? Исчезнуть на два дня из редакции и притвориться, что она работает над статьей, а потом прийти на работу и сказать, что ничего не вышло? Или сказать это сразу, признавшись, что она работала над этим материалом в Париже? Каждый из вариантов таил в себе опасность. Она налила из титана кипятку, сделала себе растворимый кофе и вернулась к своему столу почитать «Голливуд репортер» и «Дейли вэрайети».
Она пила кофе и перелистывала страницы, когда зазвонил телефон. Она сняла трубку.
– Джослин Стронг слушает.
– Привет, Джослин! Это Джо Бартон из Нью-Йорка. Как поживаешь?
Бартон вел раздел спорта и развлечений в головной конторе «Пульса».
– Вообще-то я звоню Мару, – сказал он, – но хотел сперва поздравить тебя с прекрасной статьей о спутнике. Здорово сработано!
Статья о спутнике была посвящена гонке, которую устроили три разные кинокомпании, снимавшие фильмы о собаке в космосе, – несомненно вдохновленные запуском на орбиту русского спутника с Лайкой на борту. Каждая стремилась опередить конкурентов, но в итоге фильмы должны были выйти на экран в лучшем случае с недельным интервалом. Причем фильмы, судя по всему, препаршивые.
– Спасибо, – сказала Джослин. – Мне просто повезло с сюжетом. А дальше оставалось только сделать несколько телефонных звонков.
– Ты скромничаешь, Джослин.
– Вовсе нет. Я просто произвожу такое впечатление. И могу себе это позволить, поскольку вы мне делаете головокружительную рекламу.
– Это мы всегда готовы, крошка. Кстати, у тебя не ожидается что-нибудь горяченькое на этой неделе?
– Не знаю… – начала Джослин. А потом вдруг решила: была не была! И выпалила: – В каком состоянии старый материал об экспортных версиях американских фильмов?
– Эта дохлятина?
Значит, она оказалась права – Map намеренно подсунул ей эту рухлядь, чтобы она только понапрасну тратила время.
– Да, но, может быть, эту дохлятину можно как-то оживить…
– Каким образом? Если придумаешь, ты – гений. Джослин, которая, ведя беседу, не сводила глаз с раскрытого номера «Голливуд репортер», вдруг неожиданно для себя выпалила:
– Я вот как раз подумала о новом фильме Гарри Кляйнзингера «Продажная троица». Там играет Мерри Хаусман.
– Ну и что из этого?
– Это ее дебют в кино. Она такая юная и невинная, что может вдохнуть свежую струю в древний сюжет. А Кляйнзингер как раз делает две версии.
– Не знаю, – с сомнением произнес Бартон. – Может быть, ты и права. А она играть-то хоть умеет?
– Откуда мне знать, черт возьми? Она пока играла только в одной бродвейской пьесе, а я только что вернулась из Парижа.
– Ну и что? Ты же летела через Нью-Йорк, не так ли?
– Нет, я предпочла лететь через Северный полюс.
– Тогда вот что. Попытайся разнюхать, как обстоят дела, а потом перезвони мне. Если наткнешься на что-нибудь стоящее, я дам тебе зеленый свет.
– Отлично, – сказала Джослин. – Договорились.
– Вот и славно. Теперь дай мне Кряйгера, пожалуйста.
– Пожалуйста.
– И еще раз спасибо за спутник.
– Не за что.
Джослин нажала на кнопку интеркома и переключила Бартона на Кряйгера. Потом сходила к Мару и сообщила, что берется за присланный материал. Теперь, что бы ни случилось, она выйдет сухой из воды. Если статья удастся, Бартон вспомнит, что задумка принадлежала ей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57