«Брось. Ведь ты же говоришь не свое». А то вот еще – иногда Стеша по целым дням ходит в рабочем платье – грязном, полинялом, потрепанном. Прежде, наоборот, ему нравилось, когда он Стешу заставал дома не в нарядном платье, а в простеньком, сереньком, и он ей говорил:
– Я тебя и такой люблю… даже больше люблю: солнце никакой мишурой не прикроешь.
И вот сегодня Кирилл решил уехать в горы и там, в горах, проверить себя, свое отношение к Стеше.
«Возможно, такая кутерьма оттого, что мы все время вместе», – подумал он.
Кирилл ехал вдоль берега реки Атаки. Впереди, тоже верхом, ехали Богданов и Феня Панова. В горах надо было осмотреть две новые рудные шахты. Это оказалось кстати и потому, что за время стройки заводов ни Богданов, ни Кирилл, ни Феня ни разу не отдыхали. И теперь, отправляясь в горы, они, не сговариваясь между собой, решили там и передохнуть. Особенно упорно на такой поездке настаивал Богданов.
– Чердак чего-то пошаливает, – смеясь, говорил он, стуча ладонью по голове. – Надо малость проветриться. Возьмем и Феню: она там уже была, знает места. Да и сама просится.
Они ехали впереди. Кирилл отстал, чтоб наедине кое о чем подумать, главным образом о новых и «уродливых», как он называл, отношениях между ним и Стешей.
Реку Атаку пришлось в ряде мест переходить вброд. Местами она была настолько глубока, что при переправе всадники закидывали ноги на шею лошадей, и лошади пускались вплавь. Иногда раздавался по ущельям смех Фени.
«Какой задорный смех», – завидовал Кирилл и сам невольно смеялся.
Подъезжая к одному из таких бродов, Кирилл увидел в кустарнике черную тетрадь.
«Видно, кто-то уронил», – подумал он и, не слезая с лошади по былой привычке кавалериста, на всем скаку подхватил тетрадь и, перелистывая, начал ее просматрирять, а потом и читать то, что было написано крупным почерком:
«Отец как-то назвал ее «юлой». Я переименовал и назвал ее «Юлай». Мне так нравится. Я боюсь ей об этом сказать… Вначале она мне показалась мопассановской Пышкой. Серые глаза, румяная, мягкая, будто ваточная. Но так сначала. А потом она совсем не такая.
…Странно, мне стыдно ей сказать о том, что я ее люблю. И я боюсь сказать об этом, боюсь потерять ее, потерять ее простое и товарищеское отношение ко мне. Ведь я знаю: я старше ее на тридцать два года… на тридцать два. Боюсь сраму: ведь я начальник строительства».
– О-о-о, – протянул Кирилл, – так это ты, Богданыч? Вон ты какой? – И он быстро свернул тетрадь в трубку, сунул ее за борт кожанки и даже покраснел оттого, что невольно открыл тайну Богданова, и одновременно порадовался за него. «Ему надо… ему непременно надо полюбить. Но о ком он тут пишет? Кто это такая кроется под «Юлаем»? Он такой скрытный и, пожалуй, обидится на меня за то, что я подобрал тетрадь… Ну, ну! Йога! Хатха или раджа? – вспомнил он рассказы Богданова об индусских йогах. – Вот я тебя и накрыл». – И Кирилл кинулся вброд.
Брод тут оказался самым глубоким. Надо было знать, где переходить реку. Это знали только проводники и люди, которые тут часто бывали. Кирилл осторожно свел Угрюма и, казалось, попал на подводную тропу, но жеребец нырнул, вместе с ним нырнул и Кирилл. Выбившись на другой берег, Кирилл остановился, спрыгнул с лошади, решив вылить воду из сапог, и, снимая сапог, задел ногой о пень, замер.
На полянке, спустившейся одним концом к реке, окруженная густым кустарником ивняка, расхаживала нагая Феня. Пара ее маленьких сапог торчала вверх подошвами на сучьях, и тут же висели ее синий, полумужского покроя костюм и мокрое белье. А Феня расхаживала по полянке, согреваясь, вскидывая руки.
Кирилл хотел податься назад и подумал даже: «Как все это некстати… и этот дневник и эта голая Феня», – но невольно залюбовался ею.
При ярком утреннем мягком солнце тело Фени было совсем розовым. Она, очевидно, недавно начала принимать солнечные ванны, и тело кое-где из розового стало переходить в красно-загорелое. Талия у нее тонкая, ее можно перехватить двумя ладонями, но грудь сильная, широкая, широкие и бедра, а ноги мускулистые, живот же вдавлен и будто окатан кругами. Вот она остановилась, и словно метнув диск, швырнула пустой рукой, вся перевернулась, вскрикнула.
– Хоп! – и тут же, не то перепугавшись своего вскрика, не то кого-то заметив в стороне, побежала к своему платью, но снова остановилась, выпрямилась, провела ладонями по своим круглым плечам и пошла к реке медленно, тихо приподнимаясь на цыпочки, так, точно на поляне, среди молодой травы, рассыпаны были осколки стекла.
– Сабинянка, – еле внятно прошептал Кирилл, вспомнив виденную в Италии скульптурную группу «Похищение сабинянок», и скрылся за кустарником, чувствуя, как в нем поднимается и растет что-то хорошее, радостное, то, чего у него раньше вовсе не было и тени. «Ну вот, ну вот, – подумал он. – Ну вот, разве я виноват. Ведь прежде я ее вовсе не замечал такой. Хорошая работница, хорошая комсомолка – и все. Ну вот, ну вот… Да нет, все это пустяки». – Он хотел было вскочить на рыжего жеребца и проехать мимо Фени – и сделать это просто, чтобы дать понять себе и ей, что в этом отношении они люди чужие и нагота Фени вовсе не трогает его.
– Кирилл! Погоди. Я оденусь. Я просушиваюсь, – услыхал он и понял, что Феня уже видела его и в этом ничего особенного не находит.
«Ну вот и хорошо. Так просто все кончилось», – он обрадовался такому исходу и крикнул:
– Ты поторопись! А то всю осмотрю и расскажу ребятам, какая ты есть.
– Позавидуют, – ответила Феня.
– Чему? – спросил смущенный Кирилл.
– Когда расскажешь, какая я есть.
– Ишь ты, – пробормотал Кирилл, считая, что новое чувство его к Фене у него пропало. Но с ее последним вскриком оно снова вспыхнуло, заполняя его всего, и ему стало хорошо, радостно. Ему даже стало досадно, что вот сейчас он не может подойти к Фене и сказать ей, что у нее такое красивое тело, а копна рыже-русых волос на голове горит, как подсолнух на солнце, что… Да мало ли что мог бы сказать Кирилл. «Фу, – фыркнул он, – какой я все-таки влюбчивый! Но какое хорошее это чувство!»
Позади Кирилла, на противоположном берегу реки раздался конский топот. Кирилл повернулся. По берегу ехал Богданов и что-то искал близорукими глазами.
«Тетрадь ищет», – догадался Кирилл и помахал тетрадкой.
– Богданыч! Вота!
– А-а-а! – перепуганно протянул Богданов и быстро переправился через реку, мокрый и растрепанный. – Читал? – спросил он, принимая из рук Кирилла тетрадь.
– Маленько. Надо же было узнать, что тут и чья тетрадь, – начал оправдываться Кирилл, краснея вместе с Богдановым.
– Ну, все равно. Тебе можно. А другим бы в руки попала – срам.
– А где это она, твоя героиня? – осмелев, шепотом спросил Кирилл. – И как ты ее называешь… «Юлай»?
Поняв, что Кирилл ничего из тетрадки не узнал, Богданов махнул рукой в сторону:
– Там… далеко… палкой не докинешь. Как вы там, Феня? – крикнул он в кустарник и хотел было туда тронуться.
– Она, кажется, переодевается. – Кирилл придержал его и подумал: «О-о-о, я уже ее охраняю».
Вскоре, взяв Феню в середину, они тронулись узкими тропами через ущелья каменистых скал, обросших вечными мхами. Тронулись выше в горы, где ветер мягок и солнце ласково.
Кирилл сидел в седле, как влитый, и, рассматривая украдкой Феню, думал:
«Какая она статная!»
7
Разведочный участок и две новые рудные шахты находились в горах, покрытых дремучими лесами, километрах в ста двадцати от металлургического завода. Разведка тут еще не была закончена, но и теперь, по предварительным подсчетам, стало известно, что на участке под названием «Шалым» имеются колоссальные залежи руды. Кроме залежей руды, тут найдены засыпанные землей примитивные кузницы. По уверению Богданова, кузницы эти построены горными жителями, когда-то воинственным и могучим племенем. Разведки начались только в прошлом году, и поэтому сюда еще не успели провести железную дорогу, и надо было или ехать верхом, или узкими тропами пешком пробираться через скалы.
На третий день, измотанные ездой, но весьма довольные таким путешествием, Богданов, Кирилл Ждаркин и Феня подъехали к постройкам – шатровому, красиво расположенному около огромной скалы дому, избушкам горняков, палаткам, сарайчикам, огородным плетешкам. Ни Богданов, ни Кирилл еще ни разу не были в этой части гор, Феня же когда-то ездила сюда и хорошо знала дорогу и местность. В пути она иногда сворачивала с дороги, уводила своих путешественников в глубь гор и, останавливаясь перед котлованом, говорила:
– Подивитесь-ка.
В котлованах открыто лежала руда в виде больших рыжих тяжелых камней. И то, что руда лежала открыто, это больше всего и удивляло Кирилла.
– Какое все-таки богатство у нас в стране! – сказал он, подбрасывая на ладони куски руды.
– Да-а, – заметил Богданов. – А помнишь, кое-кто из инженеров нас уверял, что руды в нашем районе нет и строить тут металлургический завод – великая нелепость. Признаться, и мы строили завод только потому, что имели под боком колоссальные запасы топлива – торфа, а руду хотели доставлять с Урала. А теперь на первом участке мы открыли около двадцати миллионов тонн руды, на втором – не меньше, а на этом… наши запасы, очевидно, утроятся. И какое все-таки нахальство было у наших врагов: руда лежит открыто, а они уверяют, научно обосновывают, что руды тут нет и быть не может. – Богданов шагал по котловану, бережно ступая по кускам руды, как ступает по снопам ржи хороший хозяин, и все говорил: – Знаете еще что, нам придется теперь третий завод строить!
– Разошелся, – кинул ему Кирилл.
– А это, милый мой, судьба. Тракторный завод не сможет поглотить весь чугун, сталь, железо металлургического. Увозить же отсюда все это добро в сыром виде – величайшая чепуха. Надо построить вагонный завод. Будем строить железные вагоны, грузить в них тракторы и отправлять куда следует.
– А самоварный не надо ли?
– А что? И самоварный. Делать из нержавеющей стали самовары. Что ж, это идея. Ты думаешь, самовары отошли в прошлое?
Кирилл подметил: Богданов вот уже второй день норовит уколоть его и колет как-то неумело, неудачно, часто по-ребячьи, – и Кирилл молчал, только переглядывался с Феней и улыбался, но еще совсем не понимал, что такое с Богдановым.
– Я думаю, – наконец, решился он ответить на колкость Богданова, – я думаю, люди культурно подрастут и начнут голодать, подражать индусским йогам – тогда и без самовара станет ладно.
– А что ж! Это весьма серьезная теория, милый мой.
И Богданов рассказал, как он, будучи еще студентом, увлекся теорией голодания, явился к одному профессору-экспериментатору и согласился две недели голодать. Его заперли в особую комнату, давали в день по стакану воды и куску сахару. В конце второй недели Богданов еле волочил ноги, еле выговаривал слова и начал задыхаться. Так это было на самом деле, но романтика юношеских лет все это прикрывала и теперь Богданов говорил совсем другое. Было ему тогда удивительно хорошо, хорошо думалось, хорошо работала фантазия: все эти две недели он путешествовал по каким-то замечательным странам, совсем не существующим на земле.
– Видно, очень кушать хотелось, – серьезно произнесла Феня и расхохоталась.
За ней расхохотались и Кирилл с Богдановым.
– Это верно, есть хотелось очень… но только первые дни, а потом – одни только видения. Чудесные картины. Вот тогда я и понял, почему индусские йоги иногда так подолгу голодают: мозг освежается.
– Вот что бы нам пустить в ход в те дни, когда на стройке не было ни хлеба, ни мяса. Голодай, мол, ребята, мозга освежится, – добавил Кирилл.
– Ну, это ты шельмуешь.
– А ты глупишь и дурака из себя разыгрываешь, – ответил Кирилл и подумал тут же: – «Ну, зачем мы так ковыряемся?» – и все-таки продолжал: – Теория голодовки выдумана сытыми людьми, как выдумана сытыми людьми и теория Мальтуса.
– Что это за теория Мальтуса? – захотел сбить и опозорить его Богданов.
Кирилл улыбнулся и, словно не слыша его вопроса, продолжал, уже поясняя теорию Мальтуса, издеваться над ней. Богданов посмотрел на него, и в нем победил учитель, который увидел своего способного ученика. Подъехав вплотную к Кириллу, Богданов похлопал его по локтю.
– Ты все-таки, Кирилл, молодец. Я думал, с заводом ты забросил чтение книг, а ты, вишь, что. А помнишь, как однажды на «Брусках» ты пришел ко мне и попросил книжку о Джордано Бруно, предполагая, что Джордано Бруно является соратником Ленину?
– О! Да, да! Как же, – и Кирилл снова захохотал.
– Неужели так и считал? – переспросила, заливаясь смехом, Феня.
– Так и считал. И был в этом уверен. А когда прочитал книжечку, дня три ходил красный, как рак, и боялся показываться Богданову. А он ведь такой – и виду не подал, что я несу чушь.
…К вечеру на третий день они подъехали к центральной усадьбе и тут столкнулись с человеком. Человек возился около улья на маленьком огородике.
– Э-э-э, да здесь и пчелы водятся! – Кирилл подъехал ближе и спросил: – А где нам найти заведующего участком?
Пчеловод смутился и, прикрывая лицо рамкой, отвернулся, махнул рукой на шатровый дом под огромной скалой:
– Там он. Там.
Около шатрового дома их встретила женщина, белолицая, весьма дородная, но легкая на ногу. Она встретила их грубо-приветливо:
– А, путешественники! Девицу-то, поди-ка, замаяли. Да это ты, Феняга? А ну, слезай. Ноги-то, поди-ка, отекли, – и подала Фене свою сильную и широкую руку.
– Ничего, дядя Саша. Я уж не такая слабенькая. – Феня почему-то назвала женщину мужским именем, и та совсем не обиделась на это. – Вот знакомьтесь, дядя Саша. Это Кирилл Ждаркин, это Богданов. Слыхала, поди-ка, о таких.
Кирилл ожидал, что женщина смутится, растеряется, узнав о том, кто перед ней, как это бывало часто с другими, а она взбежала на крыльцо и, повернувшись к огороднику, крикнула:
– Эй! Иди-ка. Все начальство прикатило. Да брось ты там пчел своих. Вот увлекся пчелами. Всего изъели – ни уха, ни рыла, – обратилась она к Кириллу и Богданову, жалуясь на своего мужа.
Через несколько минут подошел заведующий участком.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45