компьютер, который мы привезли в Ставрополь принадлежал Вычилительному Центру Академии и числился за мной. Я его по уговору должен был сдать после окончания уборочной. А Мараховский мне его не отдавал - поди отбери что-нибудь у первого секретаря крайкома! Да и на самом деле, компьютер ему был нужен и он научился его использовать для дела. Выручил все тот же А.А.Никонов, который раздобыл для Мараховского новый компьютер. А старый бдагополучно вернулся на улицу Вавилова 40. Я его называю дедушкой русского флота - с ним уже никто из уважающих себя программистов не хочет работать. Но то, что не годится для младшего научного сотрудника, вполне устраивает академика: Этот дедушка стоит у меня в домашнем кабинете и на нем я пишу эту книгу.
В профессиональном отношении вполне заурядная работа, о которой я рассказал, сыграла в моей жизни весьма заметную роль: она открыла мне двери в Ставрополье. Я получил возможность исколесить край, провести множество совещаний с председателями колхозов, секретарями райкомов и другими начальствующими лицами. Я разговаривал с рядовыми колхозниками и казаками, с иногородними. Я многое понял именно в эти месяцы и у меня сложилось собственное понимание того, какой может быть организация нашего русского сельского хозяйства. Я потом об этом много писал и говорил. Но, как и всегда, без особого успеха.
Я давно уже излечился от иллюзий и теперь уже знаю, сколь бывают тщетны наши усилия, сделать что либо полезное для страны, даже просто объяснить сколь опасны могут быть те или иные действия. Но все равно я пытаюсь что-то понять и рассказать об этом понимании. И стимулы к этому лежат, вероятнее всего, в подсознании, как у той самой лягушки (или кошки - не помню точно) из сказки Лафонтена, которая попав в крынку с молоком, теоретичекм должна была бы погибнуть, но не погибла: она била своими лапками до тех пор пока молоко не сбилось в масло.
Но вспомнить об этой, в целом пустяшной работе , выполненной за три месяца двумя молодыми кандидатами наук из Вычислительного Центра Академии, мне потребовалось еще и потому, что наш компьютер побывал в кабинете у Мараховского, что он об этом эпизоде рассказал М.С.Горбачеву, потому, что и впоследствие в кабинете первого секретаря крайкома стал жить компьютер, благодаря всему проишедшему за эти три месяца я... я был официально признан специалистом по сельхозинформатике и превратился в дествительного члена Сельхозакадемии - тогда еще имени Ленина.
Одним словом, сюжет достойный великого американского писателя, но который мог произойтим только в Советском Союзе.
СУДЬБА РОССИИ РЕШАЕТСЯ В ГЛУБИНКЕ
Я был связан со Ставропольским краем более 10 лет, до 85-го года, по существу до начала перестройки. И, по большому счету, я очень многим обязан этому общению со Ставропольем одной из жемчужин моей Родины. Я многому там научился и приобрел друзей. Это, не менее важно.
Какя-то могучая, первозданная сила живет в этих бескрайних степях, в могучем умном народе, который их населяет, в его неторопливости, трудолюбии, доброжелательстве. Я легко разговаривал и с председателями колхозов и с простыми казаками. За тарелкой хорошего борща на полевом стане, или за чаркой вина собственного изготовления у кого-нибудь дома я мог задавать самые каверзные вопросы. Мне всегда говорили правду, хотя порой и слегка опасались дотошливого москаля, приехавшего на крайкомовской машине. Сами они тоже любили задавать вопросы, да какие! - У иного партработника от них волосы встали бы дыбом на всех тех местах где они растут! Но в том то и беда партработников, что они по душам разговаривать давно уже разучились. Даже Горбачев.
Трудно мне было лишь в самом крайкоме, хотя и там я был обласкан и принят с почетом. Но и в этой трудности была своя правда, ибо и не могло быть иначе, не могло быть легко. Иначе я был бы не самим собой и эту книгу писать бы не имело смысла. Я это тоже, однажды, понял.
В моих поездках по краю, меня обычно сопровождал какой -нибудь "мальчик" - инструктор того или иного одела крайкома. Мне такое сопровождение было удобно. Все дорожные хлопоты ложились на сопровождающего. А мешать - кем бы он не был, он особенно не мешал. У моего спутника всегда находились собственные дела и собствееная заинтересованность, очень далекая от моей. Все сопровождающие были на один манер - они всегда удивлялись моим вопросам, относили их, или за счет моего чудачества - что возьмешь с академика, или моей некомпетентности. Поэтому к беседам, которые я вел, они относились обычно без всякого интереса и участия в них, как правило, не принимали. А это, как раз, меня и больше всего устраивало. В свою очередь и я тоже старался не вмешиваться в дела моих сопровождающих. Но такое, увы, не всегда получалось. Об одном из таких случаев я сейчас расскажу.
Однажды мы приехали в одну из больших станиц, расположенных киллометров в шестидесяти на северо-восток от Ставрополя. Мне все было интересно. И я не торопился ехать на полевой стан, где нас ожидали. Мы проехали по широким улицам города застроенным добротными домами и неожиданно оказались на рынке, точнее на базаре, который назывался колхозным рынком. Мой спутник остался в машине, а я пошел побродить и присмотреться к жизни. Рынок оказался, на удивление, хилым несмотря на то, что начинался благодатный виноградный сезон. Даже фруктами торговали люди, приехавшие издалека, причем "кавказских национальностей", как теперь стало принято говорить. Местных почти не было, а цены - ну не московские, конечно, но весьма и весьма высокие. Я спросил своего сопровождающего, как такое может получаться в благодатнейшем крае, но он только пожал плечами "я на рынок не хожу". Закономерный ответ!
Затем я зашел в столовую, которая именовалась ресторанам и съел (и заставил съесть моего спутника) "стандартный обед", который стоил рубль, по тем деньгам и времени года, отнють не дешево. Оказалось, что наш обед - весьма посредственное нарпитовское произведение. Снова вопрос и снова немое пожатие плечами. Я думаю, что мой спутник уже давно не был в обычной столовой в роли простого смертного.
Затем, к неудовольствию сопровождающего инструктора, пошел в городскую библиотеку - несколько чистеньких и уютных комнат. Заведующая - ушедшая недавно на пенсию учительница русского языка, из местных казачек - была интеллигентна, умна и не лишена чувства юмора. Разговор настроил меня на добрый лад. Почувствовав мой интерес, она мне долго рассказывала о своем житие - бытие, о крае и его традициях. А я, в это время думал - какие приятные люди живут в этих станицах. Как с ними легко иметь дело. Как они все понимают, знают и умеют. Как важно им не мешать! Не мешать и жить и работать.
Я распрощался и получил приглашение зайти еще и завтра: меня собирались напоить чаем. Дав обещание обязательно приехать, я уже совсем в добром настроении поехал к председателю колхоза.
В правлении его не было. Мой инструктор выразил неудовольствие: "его же предупредили, что я приеду!" Председатель был на полевом стане - еще киллометров 20 по бескрайней, уже убранной пустынной степи. Неожиданно мы очутились в совершенно удивительном месте. Небольшой хуторок в глубокой балке, журчащий ручеек наполняющий ставок, а кругом яблоневый сад - я подумал: "а как же здесь хорошо в апреле или мае?" Впрочем, хорошо было и в августе.
Председатель, оказался моим ровесником и, увидев среди моих колодок ленинградскую медаль сразу же настроился благожелательно к заезжему гостю. И, для начала завел военный разговор. Оказалось, что мы с ним в одно и тоже время были на станция Хвойная, что на Волховском фронте. Только тогда я был старшим лейтенантом, а председатель старшим сержантом. 3-5 минут общих воспоминаний и наш хозяин перешел со мной на "ТЫ" и я стал для него просто любопытствующим Николаичем. Имя Никита ему, что-то не понравилось.
Председатель повел нас обедать. Это было не совсем лишнее после стандартного нарпитовского обеда. Свежайший борщ со сметаной, какое-то мясо на второе. На столе кувшин с молоком, арбуз на закуску. А хлеб - давно я не ел такого хлеба! Я рассказал моему председателю и о рынке, где торгуют кавказцы и о нарпитовском обеде... Он нахмурился:"Знаю, все знаю Николаич! Не мешали бы мне эти молодчики - он покосился на моего спутника - завалил бы всю станицу продуктами. И моим усатым гостям здесь и делать было бы нечего. И обеды в ресторане не из консервов бы делали. А знаешь, сколько я беру за обед, который ты сейчас съел? - он совсем оживился - не поверишь. Полтинник. И доход еще с него имею. Иногда до 20 копеек. А нарпит даже с его рублем прогорает!"
Вечером я долго сидел с главным агрономом. Тоже из казаков, лет пятидесяти. Кончил заочно сельхозинститут. Всю жизнь в поле. Меня интересовало как реализуются рекомендации ставропольских ученых. "А никак. По весне получаем из Ставрополя разнарядку - где и что и как...Тут не до самодеятельности. Даже вместе с учеными".
Утром, покидая наш гостеприимный хуторок, я застал отвратительную сцену. Мой спутник, тыкая орал на нашего агронома. А пожилой человек стоял перед ним на вытяжку и оправдываясь говорил:"Вы не волнуйтесь Николай Степанович, все будет в ажуре.."
Когда мы сели в машину и поднялись из балки на степные просторы, я не выдержал и устроил моему спутнику разнос. "Николай Степанович! Ну как Вы так можете?. Вы же ему в сыновья годитесь. Какое Вы имеете право говорить ему "ТЫ"? Откуда такая грубость? Да и понимает он все в сто раз лучше чем Вы". Мой спутник явно обиделся. Но говорить резко побаивался. Вроде бы гость от Горбачева, да и с нашим первым обедает вместе. Но насупившись он мне сказал фразу, которая была хуже любого крика:" Вы же их не знаете, дай им только волю. Они такое..." Что "такое" я уже не слушал. И до самого Ставрополя угрюмо молчал погрузившись в собственные мысли.
Через месяц или через два, А.А.Никонова и меня пригласил к себе М.С.Горбачев. Он был тогда секретарем ЦК по сельскому хозяйству, т.е. ведал в те времена всем сельским хозяйством страны. Александр Александрович уже был тогда избран президентом ВАСХНИЛ,а. Разговор шел о Ставрополье, о взаимодействии Большой Академии со ставропольским сельхозинститутом, в частности. Обстановка была рабочая и более чем доброжелательная. Михаил Сергеевич интересовался успехами института, проявлял понимание многих деталей - обсуждение шло легко и деловито.
Но в конце произошел сбой. Михаил Сергеевич меня спросил о моем общем впечатлении о состоянии дел в Ставрополье, о том как используются результаты работ института, как они внедряются в практику. Успокоенный мирным деловым тоном разговора я сказао то, о чем думал последнее время. "Край на подъеме. Это очевидно. Там много дельных и знающих людей. Но есть одна беда - аппарат крайкома: вмешивается когда не надо и во что не надо!" И начал приводить примеры.
По ходу моего рассказа, Горбачев все больше и больше мрачнел. И неожиданно, лаконичной репликой прервал мой рассказ; "Аппарат, это гораздо сложнее чем Вы думаете". Никакого обычного монолога. Сухое расставание без каких либо пожеланий на прощание. Хозяин кабинета был явно рассержен. Только позднее я понял свою бестактность - нельзя прикасаться к святая святых.
В системе власти и, прежде всего партийной власти, существовали определенные неписанные правила игры, обязательные для всех и для рядового инструктора, и для секретаря ЦК и, как потом мы поняли, и для генсека, тоже. Все они были в системе и все держались на одностороннем "ТЫ", в частности. Именно аппарату принадлежало все, он был истинным владетелем собственности. Но каждому было отпущено только то, что было ему положено, и отдыха, и продовольствия, и других жизненных благ, ну и конечно, обращения "ТЫ" со всеми, стоящими ниже, чем ты в партийной иерерхии. И категорический запрет обсуждать что-либо, относящиеся к этим прерогативам, с кем либо из нас, стоящих вне системы, вне номенклатурного аппарата и даже со своими коллегами, стоящими на нижних ступеньках. То, что происходило за зелеными заборами, то о чем говорили там, что ели и что пили нас не касалось. Это была тайна, которая охранялась куда строже, чем все военные секреты вместе взятые.
И мой инструктор безобразничал в колхозах, орал на пожилых людей не потому, что это требовало дело, не потому, что они допустили те или иные огрехи, а для того, чтобы люди каждодневно, ежечастно чувствовали, кто есть настоящий хозяин на этой земле. Если бы они потеряли, хоть одну из ниточек, которыми был связан Гуливер, то они потеряли бы все. Я думаю, что Горбачев, лучше чем кто либо понимал эти правила игры. Сейчас я уже знаю, что эти правила игры сложились постепенно, сами собой. Что они даже противоречили интересам партии и ее власти, что следование им вело саму партию к гибели. Но сделать никто ничего не мог, даже если и понимал трагизм положения. Теперь я думаю, что Горбачев это тоже понимал.
И, тем не менее мне кажется, что он все же переоценивал, сковывающий потенциал Системы. Это помешало ему, однажды, правильно поставить цели и выбрать более легкий путь вывода нашего общества на "естественный" путь развития.
ШОРЫ ГОРОДСКОГО МЫШЛЕНИЯ И ЛИБЕРАЛИЗАЦИЯ ДЕРЕВНИ
Мои поездки по Ставрополью, разговоры с людьми, занимающими самое разное общественное положение, создали определенный образ южнорусского крестьянства и дали представление о многих реалиях нашего сельского хозяйства и знания того, что невозможно прочесть ни в газетах ни в книгах. Более того, благодаря знакомству со Ставропольем у меня, уже к концу 70-х годов начала складываться система представлений о том, каким может быть рациональное устройство жизни, рациональная организация производства деревенского мира. Я понял, что дело не в сельхознауке, не в агрономии, а тем более не в информатике и компьютеризации. У нас много первоклассных агрономов, людей, профессиональный уровень которых позволяет обеспечить умелое, рациональное ведение хозяйства, потенциальные возможности которого в настоящее время используются преступно мало.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54