И этот факт я не могу не вспоминать без гордости. Позднее мне довелось познакомиться с аналогичными системами фирмы СААБ в Швеции и Локхид в США. Я увидел, что по остроумию решения ряда вопросов система в КБ им. Сухого их превосходила.
В процессе работы сложился дружный и очень высокой квалификации смешанный коллектив, состоящий из группы сотрудников Академии, которую возгавлял П.С.Краснощеков и конструкторов под руководством О.С.Самойловича. Продолжать бы им и продолжать трудится в этом ключе. Но случилось так, что Е.А.Иванов пришелся не по душе тогдашнему министру авиационной промышленности И.С.Силаеву. И он его снял. А вскоре после этого акта Иванов скончался от сердечного приступа. На его место был назначен некто Симонов - креатура Силаева. По уровню мышления, конструкторской квалификации, да и чисто человеческим качествам, он оказался несовместимым с нашим коллективом. Союз между Академией Наук и КБ был разорван, смешанный коллектив распался, а Самойлович с группой своих ближайших соратников ушел в КБ им. Микояна. Но в КБ им. Сухого осталась культура проектирования, которая уже не зависит от Симонова. И в новых Су тоже будет частичка нашего труда.
Вот так окончилась эта работа. Впрочем ведь и все однажды кончается!
Глава YIII. ВЕСНА СВЕТА
НОВЫЙ КРИЗИС
Мой новый кризис носил очень личный характер. Но, как всегда бывает - пришла беда, открывай ворота.
Трудности и беды моего детства и юности, не исчерпали той чаши горя, испить которую мне было уготовано судьбой. Мне довелолсь еще пережить, может быть, труднейший период своей жизни - моя жена заболела тяжелой неизлечимой болезнью. Все спуталось в моем существовании, и личное горе, и работа, и здоровье, и дети. И такое состояние тянулось не год и не два. И вот тогда на меня и навалилось одиночество. Оказалось, что знакомые, коллеги и, даже просто благожелательно относящиеся люди, - это одно, а друзья, нечто существенно иное. Пожалуй только один Андрей Несмеянов был человеком, к которому я мог придти отдохнуть душой. Просто помолчать, поговорить ни о чем, сыграть в нарды. Иногда выпить одну, другую рюмку. В ночь трагического финала жизни моей жены, искреннее участие проявил А.А. Петров, который увез меня ночевать к себе домой. Чувство благодарности к нему сохранилось у меня на всю жизнь. В ту ночь я не мог оставаться один в своей кватире.
Резко ухудшилось и мое собственное здоровье. Во время войны у меня был поврежден позвочник. Но занимаясь активно спортом - зимой лыжами, летом альпинизмом, главным образом хождением под тяжелым рюкзаком, я держал свою спину в таком состоянии, что неприятности декабря 1942-го года уже себя практически не напоминали. Но теперь мне было не до лыж, да и летом я тоже уже никуда не мог уехать на долго и, как раньше, по-нстоящему походить по горам. И боли в спине порой выводили меня из строя на несколько недель.
В это время и в моей служебной деятельности было далеко не все гладко. Космическая тематика себя явно начала исчерпывать. Надо было открывать новые горизонты. Я с начала 60-х годов исполнял обязанности заместителя директора Вычислительного Центра по научной работе. По существу на мне лежала ответственность за судьбу всех математических подразделений института. Директор, академик А.А.Дородницын в научные дела практически не вмешивался - его гораздо больше интересовал ЦАГИ, где он был одним из заместителей начальника этого грандиозного научно-исследовательского центра. Советоваться было не с кем. Мне надо было самому выбирать направление, в котором следовало поворачивать работу большого и талантливого коллектива. А поворачивать было необходимо, поскольку обстановка в стране стала существенно меняться.
Поглощенный своей личной жизнью, я не чувствовал в себе достаточно силы, чтобы ставить новые задачи, поворачивать направление работ. Я старался, но мысли и силы в те годы были заняты другим. Приходилось искать опору вовне. Я начал создавать новые отделы, привлекая в качестве их руководителей самостоятельных талантливых и энергичных ученых. Мне кажется, что это была верная тактика, позволившая избежать кризиса института или выдвижения на передний план профсоюзных или партийных функционеров, процесса неизбежного в период тематических трудностей исследовательских организаций, когда прямая потребность в традиционной деятельности начинала слабеть.
Была создана лаборатория исследования операций во главе с Ю.Б.Гермейером, лаборатория теории программного управления во главе с Г.С.Поспеловым, лаборатория дискретной математики во главе с Ю.И.Журавлевым...Появление в институте сильных и талантливых ученых, обладавших безупречной научной репутацией, в значительной степени снимало с меня главную трудность научного руководства - выбор задач и тем исследований для новых талантливых молодых сотрудников. А в то время к нам ежегодно шло отличное пополнение - много сильных молодых людей, стремящихся проявить себя в науке. Правильное использование рвущейся к работе молодежи было в ту пору самой главной моей и трудной задачей. Гораздо более важной, чем собственная исследовательская деятельность.
В результате такого расширения Вычислительный Центр превратился в первоклассное научное учреждение мирового уровня. Это понимали и у нас и за границей.
Сложная обстановка складавалась у меня и дома. Мне стало очень трудно находить общий язык с моими детьми. Вместо того, чтобы сплотиться вокруг общей беды, мы стали жить врозь - каждый сам по себе. Конечно в этом был виноват, прежде всего, я сам. Я всегда был через-чур занят своей собственной жизнью, работой, женой, альпинизмом. Хотя очень любил своих девочек, много думал о них, но я не вводил их в свою личную жизнь так, как это делали мои родители. В этом и состояла моя главная ошибка. Я брал их иногда с собой в горы, мы плавали порой вместе на байдарках. Но надо было нечто гораздо большее, надо было гораздо больше проявлять сердечности, строить общий духовный мир и стараться понять не только их духовную жизнь, но и включать своих детей в свой собственный мир так, как это делали мой отец или дед. Благодаря тому, что они умели разговаривать со мной как с равным, я тогда жил также и в мире их интересов и забот. Как это благотворно сказалось на моей судьбе! Что-же касается меня, то я почти никогда не говорил с девочками как взрослый со взрослыми, не объяснял им своих бед, своих радостей, не делился мыслями. Впрочем, и это моя беда, таков мой характер: по-настоящему я умел разговаривать только с самим собой. Кроме того, за время болезни матери у девочек выработалась реакция отстранения и они ушли в собственную жизнь, в которой для меня места почти не было. Во всяком случае гораздо меньше, чем мне это было необходимо.
А может быть, и им тоже.
Так или иначе, но после трагической кончины моей жены я остался в глубокой внутренней изоляции от всего окружающего и должен был начать жить как-то совсем по иному. Но сил у меня для этого не было. Прежде всего, я нуждался в сочувствии и поддержке.
И рука помощи мне неожиданно была протянута.
С Антониной Васильевной я познакомился у своих знакомых более или менее случайно. Мы стали иногда проводить время вместе. Когда человеку основательно за 50, то романы разворачиваются совсем по иному сценарию, чем в юности. Да и чувства, наверное, звучат по иному, чем в молодости.
Но все же....
Была бы музыка Есенина
И море света из окна,
Была бы даль моя осенняя
Всегда тобой озарена...
ВСТРЕЧА С ГУМАНИТАРНОЙ "ИНТЕЛЛИГЕНЦИЕЙ"
Ранней весной, вернее на той границе зимы и весны, которую Пришвин называл весной света, я решил поехать отдохнуть. У меня уже давно уже не было отпуска. Прошедший год был удивительно тяжелым, я чувствовал себя очень усталым и, может первый раз в жизни неожиданно осознал, что мне пошел уже шестой десяток. И я совсем уже не молод. Вот я и решил поехать куда -нибудь, в какой нибудь санаторий или дом отдыха под Москву походить на лыжах. Теперь при нынешнем нищенстве, подобный замысел кажется фантастикой, но тогда такое времяпрепровождение было вполне доступным и даже стандартным для людей интеллектуального труда.
На каком-то заседании в Академии Наук я встретил Ф.М.Бурлацкого. Он был в то время заместителем директора института социологии Академии Наук. Тогда меня уже начинали интересовать гуманитарные проблемы и я иногда бывал в институте социологии. Бурлацкий меня спросил о моих планах и я с ним поделился своими намерениями. Федор Михаилович мне сказал, что завтра он уезжает в дом творчества под Рузой:"Приезжайте, будет с кем поболтать". Растолковал где и как купить путевку. Сказал и о том, что комнаты там отдельные, но удобства общие в корридоре. Зато все остальное сверх отлично. Особенно окрестности.
Я послушался его совета, купил путевку, сел за руль своего жигуленка и через два часа оказался в живописнейшем уголке Подмосковья - дальнего Подмосковья, если пользоваться нашим новым и нелепым языком.
Был ранний март, когда дни уже длинные, когда уже много солнца, но снег еще ослепительно белый и все кругом сверкает. Не зря это время Пришвин называл весной света. Это даже какое -то буйство света. А кругом были березовык леса где особенно светло. Я наслаждался погодой, лыжами и окрестностями. И я чувствовал, что такое сочетание света, солнца, березового леса, ослепительного снега и движения по утреннему морозцу и есть то лекарство, которое мне было необходимым.
Первые дни я только этим и занимался и спал, спал без конца - все понемногу во мне приходило на место. Потом я начал присматриваться к окружающей публике. Она была очень своеобразна и для меня совершенно новой и малопонятной. Впервые я увидел "творческую интеллигенцию" на отдыхе! Врачем этого санатория оказалась жена моего знакомого подполковника Самойловича научного сотрудника военного исследовательского института в Калинине. Через несколько лет Самойлович, получив звание полковника ушел в отставку и они навсегда и всей семьей уехали в Канаду, кажется, к родственникам его жены. Госпожа Самойлович была дама с претензиями на литературную и музыкальную образованность. И вообще с претензиями. И кажется не без оснований - она владела тайной все лечить аспирином и снотворным.
На квартире у мадам Самойлович ежевечерне после ужина собиралась компания "интеллектуалов", как говорила хозяйка дома и тщательно отбирала гостей: Бурлацкий не приглашался, а я исподобился такой чести. Там, вероятно, бывали действительно интересные люди. В тот сезон гвоздем "интеллектуального общества" был знаменитый Галич. Это был действительно очень интересный человек - он писал великолепные стихи, пел их под гитару, говорил умные и злые вещи, но, в целом, произвел на меня крайне неприятное впечатление. И не только злой оболочкой его, в целом правильных мыслей. Россия, это моя надежда и моя вечная боль. Я очень чувствителен к интонациям. Если в собеседнике я чувствую ту же боль, то с ним я могу говорит обо всем. Но достаточно мне почувствовать в человеке высокомерие, хотя бы в ничтожной доле к "этой стране" и к "этому народу", как такой человек становится для меня абсолютно неприемлимым. Вот таким человеком я и ощутил Галича. И раз и на всегда вычирнул его из числа своих знакомых. И это несмотря на все его таланты. Несмотря на то, что слушать его всегда было интересно. Несмотря на все это он оставался для меня глубоко чужим. Больше я его никогда не встречал.
В 90-м году мы с женой были в Париже. Посетили и русское кладбище в окрестностях Парижа, где почти рядом со скромной могилой великого Бунина увидели богатейшее захоронение Галича с православным крестом, к моему удивлению. Так все приходит к одному знаменателю.
Компания мадам Самойлович мне не понравилаь - она была не по мне. Я, вобще, не очень любил диссидентский дух, и совершенно не переносил, когда люди не с болью , а с едва сдерживаемой издевкой начинали говорить о том что происходит в ЭТОЙ стране. Я всегда был открыт к любому обсуждению того, что происходит в НАШЕЙ стране и не представлял себе как граждане НАШЕЙ страны могут говорить отстраненно о ее бедах. И мне было обидно, что они причисляли Сахарова и Солженицына к своей компании, ибо и для того и другого, судьба России была кровоточящей раной.
Одним словом, под разными предлогами, я перестал посещать вечерние посиделки "интеллектуалов".
Компания, в которой вечерами вращался Ф.М.Бурлацкий мне тоже не очень пришлась по душе. Но все же более приемлимой, чем "компания интеллектуалов". В ней были люди самые неожиданные и получавшаяся смесь была, вероятно, весьма любопытна. Особенно для меня, человека постороннего.
Вечером,обычно, смотрели какое либо кино, а после "кина" шли в столовую пить кефир ("интеллектуалы" у мадам Самойлович в это время пили водку - ее приносили гости, а мадам обеспечивала чай. Пили мало, потому закуски после ужина не полагалось). Вот тогда-то за кефиром и начиналась настоящая жизнь в этом самом доме творчества. Кто то окрестил это времяпрепровождение кефирной оргией, что очень соотвествовало происходящему. Начинался разговор с обсуждения очередного кинофильма, а потом уходил далеко в сторону и разгорались нешуточные страсти. Мне было очень интересно все это слушать - как "кефирные обсуждения" и по тематике и по манере разговора были непохожими на то, к чему я привык. Как будто бы я попал в другой мир!
Когда кефир оказывался весь выпитым, то компания в полном составе уходила гулять. Сверкающая луна, воздух напоенный весенним морозцем и обнимающая ночная тишина совсем не гармонировали с темами кефирных баталий. Споры постепенно затухали и успокоенная публика по немногу возвращалась в собственные комнаты без собственных удобств.
Во время "кефирных оргий" возникали разные неожиданности и происходили открытия. Как-то давали "Чапаева" - прекрасный фильм братьев Васильевых, один из фильмов моей молодости.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54