В 46-ом году началась систематическая переподготовка инженерного состава строевых частей военно-воздушных сил и их обучение новой технике. И мое стремление попробовать себя в науке или хотя бы вспомнить то, что я когда-то знал, пришлось временно отложить. тем не менее я начал готовить к сдаче кандидатские экзамены, которых в то время было много - шесть или восемь. И за зиму я их почти все сдал.
Но тут резко ухудшилось здоровье брата и мне уже стало не до "возвращения в науку".
Сергей был призван в армию в 39-ом году сразу после окончания десятилетки. Это было время реформ Тимошенко и всех юношей годных к военной службе и достигших 18-летнего возраста призывали в армию, а поступление в высшую школу откладывалось на неопределенный срок.
На фронте Сергей оказался в звании старшего сержанта. Он был командиром расчета 45 миллиметровой противотанковой пушки - знаменитой сорокопятки, которая выкатывалась на открытую позицию и один на один сражалась с танками. И, тем не менее, Сергей прошел без особых потерь все солдатские испытания и в 43-м году, получив целую серию солдатских медалей уехал вместе со своей частью на Дальний Восток.
Тогда из под Сандомира я получил от него письмо - фронтовой треугольничек. "Я уже благополучно вышел из войны - писал Сергей. Постарайся выжить и ты. Тогда заживем после Победы!" Вот так складывается жизнь - кто знал, что произойдет через два года!
Когда началась война с Японией, Сергей был в составе дессанта, высадившегося на остров Итуруп. Это был, кажется, единственный остров Курильской гряды где были бои. И там он был ранен. Ранение само по себе не было тяжелым. Но он потерял много крови и несколько часов пролежал в болоте без сознания. И ему в кровь попала какая-то гадость, какой-то стрептокок. И в критическом состоянии оказалось сердце. Одним словом, домой он вернулся инвалидом первой группы.
Тем не менее, он мечтал о поступлении в университет. Готовился всю зиму и в 46-ом году поступил на отделение геофизики физического факультета. Зимой 46-47-го годов учился с удовольствием и начал, кажется, себя лучше чувствовать. У нас даже появилась надежда на его выздоровление. Но летом 47-го года его здоровье неожиданно резко ухудшилось. Я его устроил в клинику, которую тогда возглавлял светило кардеологии профессор Бурмин. Однажды он мне сказал, что Сергей безнадежен: у него септический эндокардит, по тем временам болезнь неизлечимая. Единственная надежда на только что открытый пеницилин - доставайте!
Тогда у нас в стране пенецилин еще не производился. Доставали его в разных местах и за большие деньги. В один из прохладных осенних дней профессор мне сказал: остались считанные дни - неделя, от силы две. Я приезжал домой из клиники и обычно долго не мог заснуть. Я все время думал о том, что сейчас переживает мой маленький братишка, которого я ходил защищать от пацанов из Джунковки, которые приходили на Сходню бить буржуев. Почему-то я все время вспоминал те страницы, где Толстой описывает последнюю ночь князя Андрея.
И именно в это время я неожиданно получил приказ - новое назначение в Харьков и выезд немедленно! Я попросился на прием к начальнику управления кадров генералу Орехову - только он мог дать отсрочку. Я о нем уже рассказывал в предыдущем очерке и упомянул о его жестокости. Теперь я ее испытал полной мерой.
Он меня принял. И прежде чем я успел доложить, начал говорить сам: "Капитан, Вы уже один раз не захотели работать в аппарате главкома, куда я Вас направил. Теперь Вы не хотите ехать в Харьков и пришли ко мне со всякими отговорками. Если через три дня не окажетесь на месте службы буду считать Вас дезертиром". Я пытался объяснить, что вовсе не собираюсь просить об изменении назначения и рассказал о том, что умирает мой младший брат, в результате ранения полученного на фронте. Умирает здесь рядом в клинике на Пироговке. Можно проверить это происходит в трех минутах от кабинета Орехова. Остались считанные дни. Я его похороню и сразу же уеду в Харьков.
Я замолчал. Генерал смотрел на меня презрительно, как на червяка: "Можете быть свободным. Вы получили приказание. Выполняйте!"
Я был в отчаянии. Уехать я не мог. Нарушить присягу тоже. Что делать? Мои знакомые в штабе Военно-Воздушных Сил достали мне телеграфный адрес начальника Харьковского училища генераллейтенанта Хадеева. Я ему послал длинную телеграмму - самую длинную, которую я когда либо посылал в жизни. И в ней я объяснил все. Все, вплоть до угрозы отдать меня под суд. Через два дня получил лаконичный ответ:" Жду штабе, комната N .., такого-то числа 16.00. Пропуск заказан. Хадеев".
Невысокий пожилой генерал. Лицо неулыбчатое, суховатое, как и манера разговора. Кратко рапортую и протягиваю ему конверт с сургучными печатями - мое личное дело. С ним рядом какой то уже немолодой сумрачный подполковник. Как оказалось, начальник кадров училища. Я об этом догадался сразу: все кадровики всегда сумрачные и всегда немолодые! Генерал разорвал конверт, вынул дело, бегло пролистал его и передал кадровику. Молчание. Ничего обнадеживающего. Я волнуюсь.
Потом вопрос:"Где брат?" "Здесь в клинике Бурмина. Надо только перейти через улицу". Генерал повернулся к подполковнику: "Ждите меня здесь, я скоро вернусь." Поворот ко мне: "Идемте". Мы молча пересекли Пироговку, прошли, вероятно, метров около 300 между клиниками и вошли в палату. Хадеев сразу же узнал Сергея. И что то в генерале вдруг переменилось. Он сел к нему на кровать."Держись солдат". "Стараюсь, да не за что ухватиться". Сергей виновато улыбнулся.
Я вышел на улицу, чтобы не разрыдаться.
Хадеев пробыл в клинике около часу. Он подошел ко мне, положил руку на плечо: "Итак капитан считай, - с сегодняшнего дня ты у меня на службе и на все виды довольствия поставлен. Я разговаривал с профессором. Конец может быть даже сегодня ночью. Перед выездом дай телеграмму".
Через несколько дней Сергей скончался. Перед моими глазами мое последнее посещение клиники. В палате лежало еще несколько молодых людей, тоже бывших фронтовиков. Во время его болезни я принес в палату старые журналы "Всемирный Следопыт" и "Вокруг Света", которые издавались еще в двадцатые годы. Они лежали около его кровати. Я сел рядом, мы молчали. Вдруг он сказал: "Ты их не забирай - он показал глазами на журналы они с удовольствием их читают". У меня комок подкатился к горлу.
Зал крематория был забит людьми в шинелях со споротыми погонами. Это были студенты 46-го года. Я видел их лица. Мужчины плакали. Плакали молча и никто не произносил никаких слов. Война снова вошла в нашу жизнь. Из жизни ушел солдат, погибший тогда, когда уже все казалось позади. Стояла тишина, которая объясняла все лучше всяких слов.
Из жизни ушел последний мне родной человек.
На следующий день я выехал в Харьков.
ХАРЬКОВ И КАНДИДАТСКАЯ ДИССЕРТАЦИЯ
Оказавшись в Харькове, я окунулся в напряженную и, по-своему, интересную жизнь. Харьковское ХАТУ преобразовывалось в ХВАТУ. В его абревиатуре появилась буква В - высшее. Среднее учебное заведение еще продолжало готовить механиков разных специальностей. Но доживало последние месяцы. По-существу, я был одним из первых должностных лиц будущего высшего учебного заведения, которое должно готовить военных инженеров для строевых частей. И на меня, как начальника учебного отдела легла нелегкая обязанность разработки концепции обучения техническим дисциплинам в новом высшем учебном заведении, которую начальнику Училища генерал Хадеев должен будет уже весной докладывать на каком-то высоком совете.
Предстояло понять и разобраться в том, чему учить, как учить, какова должна быть структура учебных планов и решить множество других вопросов.
Все время приходилось ездить в Москву - по меньшей мере два раза в месяц. Сидел там на всяких заседаниях, изучал чужие планы, опыт подготовки инженеров в других учебных заведениях ВВС. Это была работа по моей военной специальности. Она требовала квалификации, изобретательства - одним словом, это была настоящая работа, которая, что греха таить, мне нравилась. К тому-же она была и довольно результативной - мои предложения, как правило, принимались и, несмотря на мое смехотворно низкое воинское звание, в управлении учебных заведений ВВС со мной считались.
В Харькове у меня завелся "штат" - немолодая делопроизводитель, жена одного из старших офицеров Училища и заместитель, который был старше меня по званию. И порой мне казалось, что жизнь - жизнь кадрового офицера вроде бы и устраивается. Такое мироощущение я начал обретать особенно тогда, когда я получил комнату - первую собственную жилплощадь. В то время многие семейные старшие офицеры ютились еще в снятых частных каморках. Хадеев, тем самым, признал мою полезность для Училища. Мне это было приятно. Работа и жизнь как-то складывались.
Мой начальник очень любил спорт - недаром ХВАТУ называли в шутку украинским инфизкультом. Узнав, что у меня первый разряд по лыжам и что я выступал за вторую команду ЦДСА, он отправил меня на первенство Украины по лыжам, благо оно проходило в районе Харькова. Я удачно прошел свой коронный марафон и... был включен в состав сборной Украины. И даже съездил в Свердловск на первенство СССР. Я участвовал в двух индивидуальных гонках и оказался в начале ...второй половины участников - не так уж плохо, если подумать! А в эстафетной гонке команда Украины заняла твердое последнее место. Но уже без моего участия.
Иногда по субботам играл у Хадеева в преферанс. Обычно выигрывал, поскольку никаких игр, ни шахмат ни карт не любил. И во время игры не заводился! Вот так и покатилась моя новая харьковская жизнь.
Каждый приезд в Москву я использовал для встреч и разговоров с моими знакомыми по Академии. Старался не пропускать интересных семинаров, особенно у Вентцеля и Пугачева. Бывал я и на заседаниях в Староконюшенной Академии. Вот на одном из таких заседаний и произошел эпизод, благодаря которому я оказался на подступах к Олимпу.
В те годы специалистов в области балистики занимали проблемы рассеивания (или кучности стрельбы) неуправляемых ракетных снарядов. Христиановичем, Гантмахером и Левиным был разработан простой метод расчета с успехом применявшийся во время войны для реактивных снарядов, используемых в наземных установках легендарных "Катюш". Однако применение этого метода для авиационных ракетных снарядов давало совершенно неверные результаты.
Владимир Семенович Пугачев, который делал доклад, на пямятном заседании, наглядно объяснил присутствующим, почему этот метод, удостоенный в свое время Сталинской премии нельзя применять для расчета рассеивания авиационных систем. Суть дела в том, как справедливо утверждал будущий действительный член Академии Наук СССР, что реактивная тяга это некоторый нестационарный случайный процесс. А так как активный участок, на котором работает реактивный двигатель, у авиационных реактивных снарядов достаточно протяженный, то связать закон распределения снарядов у цели с параметрами этого случайного процесса вроде бы пока и невозможно. Все это Владимир Семенович нам объяснял, написав сложнейшее уравнение Фокера-Планка-Колмогорова.
Дмитрий Александрович Вентцель, который вел заседание, поблагодарил докладчика и коротко резюмировал:"Итак, в ясном и высоконаучном докладе показано, что нам пока неизвестно что и как надо мерить у этого случайного процесса, а тем более рассчитывать траекторию снаряда, который находится под его действием. Ну что-ж, как говорил Алексей Николаевич Крылов поставить задачу, это уже наполовину ее решить".
В ночь после доклада я уезжал в Харьков. Мне удалось достать билет только в общий, битком набитый вагон и у меня было только сидячее место. О сне нечего было и думать. И всю ночь я размышлял о прошедшем заседании. Мне казалось противоестественной сама мысль об использовании сложных уравнений для функций распределений - уравнений, которых мы не умеем решать. И зачем нам столь подробная информация. Я вооруженец, если угодно, артиллерист. Для расчета потребностей в боеприпасах мне достаточно знать только средне-квадратичное отклонение снаряда у цели. А для этого мне достаточно знать то-то и то-то. Так понемногу этой ночью у меня выстраивалась некая схема логических узелков, которая позволяла совсем по-иному поставить задачу расчета рассеивания и обработки результатов стендовых испытаний реактивного двигателя снаряда. А дальше дело уже оставалось за техникой анализа.
Я довольно быстро со всем справился, но меня глодали сомнения - уж больно простой оказалась задача. Эта простота меня очень смущала, поскольку я не был специалистом в теории вероятностей и уж совсем ничего не понимал в теории случайных процессов - новой области, которая тогда только, только начинала развиваться. Я поехал к Александру Михаиловичу Обухову ученику академика Колмогорова. Мы с ним кончали Мгу в один год и я не боялся показать ему свое невежество. Он, как мне помнится, не воевал и к этому времени был уже доктором наук. Я, как истинный военный тогда благовел перед званиями и стал обращаться к нему на "Вы". Он, правда не сразу, но затем, как истино интеллигентный человек тоже перешел на "Вы". Вот с того памятного разговора и до самой его смерти, мы, два бывших сокурсника стали обращаться друг с другом на "Вы".
Оказалось, что все у меня правильно. Более того, Александр Михаилович мне показал cовсем свежую, 46-го года статью Дуба (Doob), в которой известный американский математик, по какому то другому поводу использует похожие рассуждения.
Окрыленный я позвонил Вентцелю и попросил поставить на его семинаре мой доклад. Доклад был назначен и через месяц я привез законченную рукопись работы и довольно долго ее рассказывал придирчивым слушателям на семинаре. На моем докладе присутствовал будущий академик, тогда начальник кафедры воздушной стрельбы Академии имени Жуковского, только что получивший генеральское звание профессор В.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54