Другим знаменитым юродивым при Иване был Василий, ходивший и зимою и летом совершенно на­гим и объявленный после смерти святым; его мощи были поставлены в Покровском соборе на Красной площади, получившем в связи с этим и название собора Василия Блаженного. Век спустя сам патриарх Никон, эта «ко­лоссальная» фигура, как его называют некоторые исто­рики раскола, сажал с собой на обед юродивого по име­ни Киприян, также таскавшегося нагим по улице: патриарх собственными руками угощал его и поил из серебря­ных сосудов, а остатки допивал сам.
С юродивыми конкурировали колдуны и в особенно­сти колдуньи, волхвы и «бабы богомерзкия», «идоломо-лицы», как называли их требники в чинах исповеди и цер­ковные поучения. Как показывают огромные материалы, собранные Новомбергским и отчасти им обработанные, вера в колдовство и самоколдовство была общераспрост­раненным явлением в допетровской Руси, причем офи­циальную борьбу с нею начинают вести сколько-нибудь систематически только с XVII в., когда учащаются про­цессы о колдуньях и колдунах. В основе этой веры лежит старая анимистическая концепция болезни, сохранившая­ся в неприкосновенности: болезнь есть «бес», которого надо уметь изгнать из больного надлежащим заговором. «Бесица трясавиц», т. е. лихорадка, изображается в од­ном распространенном заговоре в таких красках: «беси­ца, имеюща разжени очи, а руци железные, а власы верблюжия», послал ее из преисподней ее отец сатана, «в человеки злые пакости творити, и кости женские изсушити, млека изсякнути, а младенца уморити, и очи челове­кам омрачити, составы расслабити». В других заговорах мы встречаем даже попытку систематизировать бесов бо­лезней посредством присвоения им собственных имен и определенных функций. Их двенадцать «бесиц трясавиц», названных так, очевидно, потому, что всякое серьезное заболевание обычно сопровождается лихорадкой. Они считаются «дщерями Ирода царя» и изображаются в виде голых женщин с крыльями; имена их - Трясея, Огнея, Ледея (насылает озноб), Гнетея (ложится на ребра и утробу), Грынуша (ложится на грудях и выходит хар­каньем), Глухея (голову ломит и уши закладывает), Ломея (кости и тело ломит), Пухнея («пущает отек»), Жел­тея (насылает желтуху), Коркуша (насылает корчи), Глядея (спать не дает, ума лишает), Невея («всех проклятее - поймает человека и не может человек тот жив быть»). Бес болезни может сам напасть на человека, или колдун может «сглазить» или «испортить» любого чело­века. Поэтому вся медицина, вплоть до появления Апте­карского приказа, была делом религиозного знахарства; врачей не было, были лишь волхвы, колдуны да «бабы богомерзкия». Их манипуляции заключались в заговоре болезней на определенные предметы: болезнь заговари­вали на уголек, на воду, на соль и т. д., т. е. старались заговором перевести ее из больного в один из этих предметов, но потом заговоренный предмет уже нельзя было есть под угрозой опять проглотить болезнь.
Христианство и в этой области не столько вытесняло старые воззрения, сколько окрашивало их в своеобразный цвет. В некоторых предметах христианской веры и во многих атрибутах христианского культа колдовство нашло для себя новые и весьма полезные орудия. Имен­но элементы новой веры, как враждебные старой вере, стали применяться в борьбе с бесами болезней. В заго­ворах фигурируют обращения к деве Марии, архангелам и ангелам, а также к определенным святым, которые своею силою должны спасти человека от болезни. Напри­мер, против упомянутой бесицы призывается архангел Михаил, против двенадцати трясавиц - мученик Сисиний, против кровотечения призывается богородица (са­мый текст заговора против крови, гласящий: «На море, на окияне, на острове на Буяне, лежит горюч камень, на том камне сидела пресвятая богородица, держала в руке иглу золотую, вдевала нитку шелковую, зашивала рану кровавую: тебе, рана, не болеть, тебе, кровь, не бежать, аминь», проникнут народным старинным духом); состав­лялись списки святых, специальных помощников в раз­личных болезнях, как, например, «Сказание, киим свя­тым каковые благодати от бога даны, и когда памяти их», в котором значатся не только такие святые, которые помогают в болезнях, то также такие, которые бывают полезны и в других трудных случаях жизни: мученики Гурий, Симон и Авив помогали жене, если ее неповинно возненавидит муж, Косьма и Дамиан просвещали разум к изучению грамоты, богородица Неопалимая Купина оберегала от пожара, пророк Илья боролся с засухой, Федор Тирон и Иоанн-воин помогали находить украден­ные вещи и даже бежавших рабов, Флор и Лавр помо­гали находить украденных лошадей и вообще были их покровителями. При произнесении заговоров их сила под­креплялась наложением на больного евангелия, креста или наузов. Наузы были всего употребительнее, «бабы богомерзкия» оперировали больше всего именно при их помощи, и потому баб этих часто называли также «наузницами». Происхождение наузов чрезвычайно харак­терно. Наузы (навязи) представляли собой не что иное, как модификацию старинных амулетов, носившихся людь­ми и привязывавшихся на шею домашним животным для предохранения от «порчи» и «дурного глаза». Христиан­ское издание этих амулетов представляло из себя привески в виде иконок или складней с ушком наверху, в которое продевалась нитка, на лицевой стороне наузов изображались святые и ангелы, специально призывав­шиеся против болезней и несчастий, - богородица, архан­гел Михаил, Федор Тирон, поражающий змия, и др., а на оборотной - бесы болезней, чаще всего фантастический змий получеловеческого вида, а иногда в виде человече­ской головы с расходящимися от нее змеями, поэтому наузы часто назывались также змеевиками.
Наузы применялись не только в случаях болезни или несчастия, когда важно было применить определенный, надлежащий вид науза, их носили также постоянно, для предохранения от болезней и бедствий вообще. По суще­ству, таким же наузом был и нательный крест, надевав­шийся на ребенка при крещении, никогда не снимавший­ся и сопровождавший своего владельца в могилу. Из символа принятия христианской веры, каким крест явля­ется в чине крещения, в сознании людей XII-XVI вв. он превратился в магический амулет, охраняющий от беса.
Вера в наузы и в колдовство была всеобщей, вплоть до верхов тогдашнего общества. Князь Василий после женитьбы на Елене Глинской искал «чародеев», которые своими чарами помогли бы ему иметь детей. Стоглав об­личает «поклепцов и ябедников», которые не хотят ми­риться, целуют крест на том, что правы, и тем вынужда­ют обиженных к судебным поединкам, на которых одо­левают противников волхвованием - «и в те поры вол­хвы и чародейники от бесовских научение им творят, кудесы бьют». Известны случаи обращения к услугам баб-ворожей и волхвов со стороны Грозного, Бориса Го­дунова, Шуйского, Софии Палеолог. Мало того, как по­казывают материалы Преображенского приказа, опубли­кованные Новомбергским, царевна Софья, находясь уже в Новодевичьем монастыре, прибегала к помощи некоей «Авдотьи еретицы», чтобы извести «заговором» Петра I. Вслед за светскими главами общества шли его духовные руководители: монахи и священники, даже игумены и епископы перенимали у мастеров чародейного искусства «волхования, чарования и наузы всякия... ворожбы деля, и порчи деля, и болезни для, прожитка для, где бы сыту быти». Другими словами, белый и черный клир был вы­нужден обращаться к волшебной «науке» в силу конку­ренции с профессиональными колдунами и ворожеями, очевидно, в эту эпоху «сила» первобытной магии была куда прибыльнее христианской благодати. Конкуренция была вряд ли успешная, по зато вмешательство христи­анского духовенства считалось необходимым в тех слу­чаях, когда представители чародейного дела обращали свое искусство на зло людям (хотя тут не без греха иног­да оказывались и представители клира, как показывает случай с новгородским архиепископом Арсением, кото­рого в 1288 г. вече выгнало из Новгорода, «того деля сто­ит тепло долго»). Тут требовалось противоядие в виде некоторых религиозных церемоний христианского куль­та, которым приписывалось магическое действие. Когда какая-либо «баба богомерзкая» посылала непогоду, неу­рожай или голод или наговаривала моровую язву, мало было сжечь «волховей», как поступили владимирцы в 70-х годах XIII в. Зло могло быть удалено только тор­жественным крестным ходом, в котором должны были фигурировать все наиболее крупные местные святыни в лице икон, мощей и других реликвий, с пением специ­ального молебна для изгнания нечистой силы и с окроп­лением святой водой постигнутых бедствием людей, ско­та или предметов. При таких условиях пустым звуком было церковное обличение, что «всяк веруяй в чары бе­сом угождает!», оно стояло в резком противоречии преж­де всего с церковным же требником, где предусмотри­тельно красовались специальный чин «на изгнание бе­сов» и заклинания, в которых именем троицы заклина­лись «днаволи проклятии, чародие, диавольстии содружницы, злотворнии воздухов, гадов, птиц, мух и всяческого роду животнии и злоохотнии дуси», а также разрушалась сила «чародеяний» и «волшебных действий». При таких условиях тщетны были и всякого рода эпитимии, распи­санные в «духовниках» (наставлениях для духовников, как производить исповедь и за какие грехи налагать эпи­тимии) для виновных в грехе обращения к волшебному искусству, это была чисто формальная дань новой вере. Новая вера не спорила против реального существования волшебства и даже не во всем с ним боролась, напротив, считая грехом возложение пауза в качестве амулета бо­гомерзкой бабой и в то же время одобряя постоянное но­шение креста и науза по личной инициативе носящего, новая вера одною рукою возрождала то самое, что стара­лась разрушить другою.
Круг религиозных представлений и практических дей­ствий, свойственных всему обществу XIII-XV вв. от его низов до верхов, завершался характернейшим фетишист­ским культом икон. Икона была общераспространенным объектом домашнего и личного культа; ей воссылают молитвы, подносят дары, от нее ждут великих и богатых милостей. Русский XIII-XVI вв., начиная с холопа и кончая царем, молится только перед иконой, другой спо­соб молитвы для него непонятен и недоступен. Не толь­ко в доме, но и в приходской церкви у каждого своя икона, и если собственник иконы заметит, что перед его иконой молится чужой, поднимает ссору и брань. Молит­ва чужой иконе - воровская молитва, ибо она есть не что иное, как покушение похитить у владельца иконы те ми­лости, на которые он один имеет право как ее владелец. Во время общественного богослужения каждый молится только перед своей иконой, не обращая внимания на дру­гих, и для иностранцев русские в церкви представляли собой всегда странную и непостижимую картину собра­ния лиц, обращенных в разные стороны. В связи с этим обычаем возник другой обычай - изображать на иконах молящимися перед святым или богом собственника ико­ны и даже всю его семью. Такая икона сохранилась, на­пример, в одной из новгородских часовен, на иконе изо­бражена вся семья ее владельца с надписью: «Молятся рабы божий... (имена) спасу и пречистой богородице о гресех своих».
В простоте душевной русские того времени не скры­вали и того значения, какое они приписывали иконам. Икона - это их наиболее близкий, домашний бог, это их личный фетиш, они так и называли икону богом. Тот обы­чай, какой сохранился теперь только у немногих отсталых крестьян да у серого мещанства, обычай кланяться при входе в дом прежде всего богу, тогда был всеобщим, и если гость, входя, не видел иконы, первый вопрос его был: где же бог? Этот бог живет и чувствует, видит и слышит. Супруги во время соития завешивают иконы по­лотенцем, чтобы не оскорблять божество видом непри­стойного акта. Икона слышит ту молитву, которая к ней обращена, и бывают случаи, что она дает ответ словом или движением изображенного на ней лица. От нее за­висит благополучие ее хозяина, и потому он должен за­ботиться о ней, приносить ей жертвы и дары. Кто имел возможность, тот одевал свои иконы в золотые и серебря­ные ризы, украшенные драгоценными камнями, любимая жертва иконе - восковая свеча, в которую часто залепливались деньги. Икона сопровождает своего владельца всюду: в походе, на дороге, на свадьбе, на похоронах, иконы охраняют входы в дома, ворота, улицы, переулки, площади, и всякий, кто желает благополучно пройти ох­раняемую иконою территорию, должен снять шапку и обратиться к иконе с молитвой. Но если икона не помо­гает своему владельцу, несмотря на все его поклонение, то он вправе отказать ей в дальнейшем культе. На этот счет иностранцы рассказывают чрезвычайно любопытные случаи, относящиеся еще к XVII в. В 1611 г., во время взятия Новгорода шведами, когда город был охвачен ог­нем, один русский выставил икону св. Николая и молил­ся перед ней, чтобы дом его уцелел от пожара. Однако молитва не помогла и дом загорелся, тогда раздражен­ный владелец иконы, не долго думая, бросил ее в огонь со словами: «Ты не хотела помочь мне, теперь помоги себе самой». У крестьянина воры украли вола; тогда хозяин выбросил свою икону в навоз с таким напут­ствием: «Я тебе молюсь, а ты меня от воров не обере­гаешь».
Бывали, конечно, и такие случаи, когда частные ико­ны своей «чудотворной» славой приобретали более или менее широкий круг поклонников, выходивший даже за пределы того города или той области, где жил владелец такой иконы. Типичной историей создания новой чудо­творной иконы, приобревшей широкий круг поклонников и обогатившей, конечно, своего владельца, является ска­зание о Луке Колоцком. В Колочи, в 15 верстах от Мо­жайска, некто Лука, простой «ратай», «в пещере сый», «на некоем месте, на некоем древе» нашел икону бого­родицы, якобы явившуюся прямо с неба. Икона оказа­лась чудотворною и проявила первое свое действие над «некиим расслабленным», лежавшим в доме Луки. Лука и исцеленный сейчас же разнесли весть о чуде.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71