Подраставшее в такой обстановке потомство клириков видело весь этот неприглядный быт и на опыте узнавало, что религия, в сущности, является только средством существования и обогащения клира. Наиболее светлые головы шли дальше и приходили к убеждению, что религия есть не что иное, как самооб­ман в лучшем случае и сознательный обман в худшем. Семинарская схоластическая учеба и лицемерные прие­мы семинарского воспитания еще более углубляли впе­чатления от домашнего быта, и некоторые искренние и не боявшиеся правды церковники с ужасом убеждались, что семинарии становятся рассадниками атеизма. Еще ужаснее для ревнителей церкви было то обстоятельство, что семинарские атеисты по нужде нередко шли в свя­щенники и диаконы и становились авгурами не веря­щими в то, что им приходилось проделывать.
ФУНКЦИОНАЛЬНОЕ ОСЛАБЛЕНИЕ ЦЕРКВИ
Неудивительно, что при таких условиях церковь вы­полняла свои функции без заметного успеха. Политиче­ские функции церкви, как насадительницы верноподдан­нических чувств, выполнялись чисто формальным образом - произнесением особых молитв и особых встав­ных прошений в ектениях об избавлении от крамолы, служением торжественных молебнов по случаю разных событий в царской семье и в царские дни, торжествен­ным заупокойным культом по умершим императорам. Эти формальные акты культа никому не импонировали и почти никем, кроме официальных лиц, не посещались. Проповедь с церковного амвона была редким явлением, и о ней почти не приходится говорить. Епископы продол­жали свои ораторские упражнения на патриотические темы в торжественных случаях, но их не слушал никто, кроме официальных лиц да небольшого круга дворян и именитых купцов. Приходские священники выступали с проповедями раз-два в год, и огромное большинство пользовалось при этом готовыми проповедями, издавав­шимися синодом. Попытки оживления политической проповеди с церковного амвона делались лишь в связи с критическими моментами, переживавшимися самодер­жавием. Так было во время подготовки и проведения крестьянской реформы, после убийства Александра II в 1881 г., в эпоху 1905-1906 гг., во время империалисти­ческой войны. Каждый раз синод выпускал свои обра­щения к православным христианам и предписывал ду­ховенству поучать с церковного амвона прихожан по­слушанию начальству, призывать к непрестанному труду «в поте лица своего» и изобличать «крамолу» заодно со всеми прочими либеральными веяниями. Но проповед­ничество всегда оставалось пустым звуком, и от поуче­ний приходилось переходить к другим, более действи­тельным мерам.
Это сказалось уже во время подготовки и проведения крестьянской реформы 1861 г. Сельскому духовенству были даны директивы «поучать» прихожан, но «как бы исполняя свою всегдашнюю обязанность проповедниче­ства» и отнюдь не показывая вида, что оно действует по приказу правительства. В проповедях сельский клир должен был внушать прихожанам, чтобы они «соблюда­ли верность к государю и повиновение начальствам», платили оброки и подати и несли повинности «неуклонно и добросовестно», чтобы в случаях обиды и недовольст­ва не распространяли «беспокойства», но «с терпением ожидали от начальства исправительных распоряжений и действий правосудия». Когда была обнародована ре­форма, жестоко обманувшая ожидания крестьянства, опять был призван на помощь сельский клир, которому было предписано внушать крестьянам в проповедях и в частных беседах, что крестьяне «должны войти в свое новое положение с благодарностью и с ревностным жела­нием оправдать попечение и надежду государя» и что, «когда государь восхотел даровать крестьянам новые права и льготы, тогда он, внимая закону справедливо­сти и своей отеческой любви ко всем верноподданным, не мог не позаботиться и о том, чтобы охранено было благосостояние помещиков». Однако крестьянство, не замечая никакой «отеческой любви» царя к себе и видя ее только к помещикам, плохо слушало проповедников и никак не хотело «входить в новое положение с благо­дарностью». Тщетность проповеднического воздействия заставила обратиться к другому, более верному средст­ву предупреждения «беспокойства». Причетникам пред­писали разведывать, нет ли среди крестьян каких-либо толков, опасных для общего спокойствия и возбуждаю­щих «волнение умов», об услышанном давать знать свя­щеннику, а тот обязан был немедленно доносить своему начальству, которое уже от себя извещало гражданские власти.
Вдохновителем всех этих мер был московский ми­трополит Филарет, ярый крепостник и явный против­ник реформы, печалившийся о «стесненности» помещи­ков «в правах собственности и в хозяйственных обстоя­тельствах», которая будет неизбежным следствием ре­формы, и настойчиво указывавший на свойственную крестьянам склонность к «упрямству, которое проявля­ется у них и без «законной опоры» и особенно ожесто­чится, получив эту законную опору. По поводу речи ли­берального профессора казанской духовной академии Щапова, произнесенной на панихиде по крестьянам, убитым при усмирении бунта в селе Бездна, Филарет, полемизируя со Щаповым, говорил, что «истинно разу­меющие евангелие никогда не находили и не найдут в нем демократического учения», а когда возник вопрос об уничтожении телесного наказания, Филарет на обра­щенный к нему запрос отошел в сторону, лицемерно заявив, что христианство тут ни при чем и дело зависит только от государства: «если государство может отка­заться от сего рода наказания, находя достаточным бо­лее кроткие роды оного, христианство одобрит сию кро­тость; если государство найдет неизбежным в некоторых случаях употребить телесное наказание, христианство не осудит сей строгости». Филарет был только наиболее прямым и откровенным выразителем тех мнений, кото­рых держался епископат и большинство приходского клира. Неудивительно, что при таких реакционных воз­зрениях духовенство даже при самом энергичном про­поведничестве не могло иметь никакого влияния на умы во время брожения 60-х и 70-х годов.
Тщету культовых воздействий после этих неудачных опытов осознали и правительственные и церковные вер­хи. Тогда стали искать другие способы одурманивания народной массы. Взрослые туго поддавались религиоз­ным способам затемнения и оглушения классового со­здания; для них впоследствии было найдено другое средство отравы, более верное и весьма для казны до­ходное - казенная водка. Из «проклятого зелья», прода­вавшегося цепким крестьянским пауком и разорявшего дотла крестьянские хозяйства, которые попадали в сети кабатчика, водка стала «царской» и даже «благословен­ной» чашей утешения, ибо открытие казенок обставля­лось торжественно и освящалось церковью служением перед рядами бутылок с живительной влагой молебнов, заключавшихся многолетием императору и его дому, местному архиерею и всем предержащим властям. Ору­дие религиозного дурмана все же не было оставлено. После неудачи с взрослыми возникли попытки подчи­нить религиозному дурману умы подрастающего поко­ления чрез посредство школы.
Эта идея возникла сейчас же после реформы 1861 г. Тогдашние министр народного просвещения и обер-про­курор синода совместно составили проект о передаче всего дела начального народного образования в ведение церкви. Мотивы проекта нисколько не скрывались: шко­лы, руководимые духовенством, будут-де «спасительны» для общества и государства, ибо служители церкви «ни­когда не научат ни неверию, ни мятежному сопротивле­нию богом поставленной власти, но, напротив, внушат беспрекословное повиновение властям». Церковные школы стали быстро распространяться; за два года - 1862-1863 - их было учреждено, вдобавок к прежним 7000, около 14 000. Но учреждение земства приостанови­ло рост церковных школ; они не могли конкурировать с земскими школами, стали закрываться, и через 10 лет их осталось всего около 4000. Однако земские школы ско­ро попали под подозрение, после того как в 70-х годах ряд земских учителей оказались замешанными в рево­люционной пропаганде. Правительство стало опасаться, что земские школы «вместо служения истинному про­свещению могут быть превращаемы в орудие растления народа, к чему уже и обнаружены попытки», и вновь обратило внимание на насаждение церковных школ. Эта мера была в 1879 г. одобрена особым совещанием по борьбе с «крамолой» под председательством знаме­нитого министра внутренних дел Валуева. Совещание признало, что привлечение духовенства к делу народного образования будет самым лучшим средством для преду­преждения развития «лжеучений, имеющих целью поко­лебать основные государственные законы». При разра­ботке нового проекта о церковных школах и комитет министров, и синод признали, что «влияние духовенст­ва должно распространяться на все виды элементарных училищ», и считали необходимым сосредоточить все дело начального образования в духовном ведомстве, изъяв его совершенно из рук земства. Однако проведение такой меры потребовало бы очень значительных ассигнований из казны, и потому было решено на первое время огра­ничиться расширением и улучшением сети церковных школ, с тем чтобы постепенно заменить ими земские школы.
После почти пятилетней подготовки 13 июня 1884 г. были наконец опубликованы правила о церковноприход­ских школах. По официальному разъяснению, цель их учреждения кроме распространения элементарной гра­мотности заключалась в том, чтобы «воспитывать в де­тях страх божий, преподавать им значение веры, вселять в их сердца любовь к святой церкви и преданность к царю и отечеству». Школы должны были стоять в «тес­нейшем внутреннем единении» с приходскими храмами: «приходский храм с находящимися в нем святыми ико­нами и со всею священною обстановкою должен быть наглядною школою веры и благочестия для детей», из которых должен также составляться хор для пения в церкви. Заведовать школами должны были приходские священники, обучать в них - они же, причетники и спе­циально назначавшиеся учителя и учительницы (пре­имущественно последние) из лиц, прошедших начальные духовно-учебные заведения и епархиальные женские училища.
Однако и это новое орудие не оправдало возлагавших­ся на него надежд. Прежде всего, сельское духовенство не захотело проникнуться рвением к церковноприход­ской школе и лишь увидало в ней новое возложенное на него тягло. Ничтожная плата за заведование и за препо­давание, доведенная к 1916 г. всего до 60 руб. в год, совершенно не соответствовала тем хлопотам, труду и ответственности, какие приходилось теперь нести священ­нику, в приходе которого открывалась школа. Полугра­мотные причетники и епархиалки также не могли быть авторитетными и умелыми педагогами. Хотели попра­вить дело учреждением специальных церковно-учительских школ и курсов для приготовления учителей церков­ноприходских школ; но недостаток средств не благопри­ятствовал и этому делу, и к 1916 г. таких курсов и школ было открыто всего 21 на всю империю. В итоге к 1916 г. было в империи всего около 8000 церковных начальных школ разного типа - число в два с половиной раза мень­шее, чем в конце 1863 г., когда церковных школ было около 21 000. Но и это небольшое число школ не пользовалось никакой популярностью, во всех отношениях уступая земской начальной школе. Правительство, впро­чем, напрасно беспокоилось насчет этой последней. Ру­ководителями земства были люди, далекие от каких бы то ни было революционных идей, все те же дворяне, которые иной раз либеральничали на словах, но за «крамолу» никого не гладили по головке. В 80-х годах ряд земств даже передал часть своих школ в духовное ведомство, стремясь отделаться от лишних расходов; и до самой революции многие земства субсидировали цер­ковноприходские школы.
Таким образом, поставленная церковноприходской школой цель не была достигнута. Никакая школьная мораль не в силах была помочь обреченному режиму. Когда деревенская молодежь, прошедшая «наглядную школу веры и благочестия», подрастала и вливалась в ряды землеробов, она стихийно приходила к требованию земли и воли, и все душеспасительные заповеди и отече­ские заветы, внушавшиеся в школе, исчезали бесследно при первом столкновении с реальной действительностью. Правительство пыталось «переработать» при помощи религиозного воздействия также «направление» умов мелкобуржуазной подрастающей молодежи. В 80-х годах при Победоносцеве богословское преподавание в свет­ской школе было значительно расширено. Филаретовский катехизис был введен не только в средних учебных заведениях, но также в городских и земских четырех­классных училищах. В старших классах гимназий было сверх этого введено еще преподавание догматического и нравственного богословия на семинарский образец, ко­нечно, главным образом в целях борьбы с позитивным научным знанием. С тою же целью, и главным образом с целью борьбы с атеистическим мировоззрением, был введен в высших учебных заведениях курс основного богословия, обязательный для всех студентов право­славного исповедания. Выбор пал на эту дисциплину потому, что она носила апологетический характер: до­казывала бытие божие, общераспространенность ре­лигии, врожденность религиозного чувства, возможность сверхъестественных явлений и сверхъестественного от­кровения и истинность христианской религии в форме православия.
Нечего и говорить, что результаты этих мер были совершенно ничтожные. В низшей и средней школе «за­кон божий» стал самым ненавистным предметом и мишенью для школярного острословия, а в иных слу­чаях давал совершенно неожиданное «направление умов», как, например, в начале 900-х годов в благове­щенской гимназии. Там ученики VII класса на стене клозета изобразили иконостас гимназической церкви, а «лик» классной иконы преобразили в черта; законоучи­тель Михайльченко, начавший энергичный сыск для от­крытия «преступников», был вместе с женою убит, и убийцу так и не нашли.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71