он разошелся с офи­циальной церковью вследствие вымогательств местного священника. Окончательное «просвещение» ему дала Библия, из которой он увидал, что люди живут непра­ведно, не по-божески. Основная сущность божества - это любовь; аллегорически она изображена в образе троицы, ибо отец - любовь, и сын - любовь, и дух - любовь. Любви противоположен мир, который не зна­ет ее, в нем все суетно и греховно, все служит предме­том купли и продажи, все стремится к эксплуатации и наживе. Аллегорическое изображение мира - это число 666 апокалипсического зверя, антихриста. Все внешние предметы и способы выражения религиозного чувства, вроде таинств, икон, постов, мощей, - пустые обряды; ими питается людская греховность, в особенности гре­ховный клир, поощряющий даже самое грубое идолопо­клонство и превративший церкви в разбойничьи верте­пы, где ведется гнусная торговля благодатью. Весь су­ществующий порядок противоречит божественной прав­де любви. Все сотворено богом; значит, все принадле­жит ему. Если бы не было собственности, а все было бы в общем пользовании, не было бы и вражды. Но люди всю землю располосовали межами, одни земли отдали казне, другие - господам, третьи - крестьянам. Послед­ним достались лишь ничтожные наделы, и крестьяне принуждены остаться вечными рабами господ, неся им оброки и аренды исполу. Нет на земле любви, нет и на­стоящего, благословенного труда. Бог в заповеди, данной Адаму, благословил только обрабатывание земли; но люди превратили благословенный и единственно без­грешный труд в тяжелое бремя и завели торговлю, ис­полненную всякого греха, ибо всякий продавец обмери­вает и обвешивает. И весь этот противный божествен­ной правде порядок поддерживается и охраняется влас­тями. Поэтому современные власти - злые власти и не имеют права на почитание. Эти власти требуют оброков, разоряют недоимщиков, сажают в остроги, затевают братоубийственные войны. Сютаев надеялся, что такой порядок долго продолжаться не может, божественная правда должна воцариться на земле усилиями и пропо­ведью его сторонников. Тогда воцарится любовь и ис­чезнет все, что теперь ей препятствует, исчезнут собст­венность, наемный труд, торговля, национальная рознь и война. Все люди будут в поте лица трудиться над об­работкой земли, и все продукты будут общими. Эта про­поведь Сютаева имела успех; в короткое время он со­брал до тысячи последователей в Шевелине и в сосед­них деревнях. Сютаевцы, следуя примеру своего учите­ля, пошли даже в некоторых отношениях дальше его: он только перевесил иконы из красного угла на середину стен «вроде картин или портретов», а те попросту выб­расывали иконы или кололи их на дрова, мотивируя эту расправу точь-в-точь так же, как известный нам новго­родец XVII в.: «Я им молился, молился, они меня не ми­луют, я взял и расколол их, а сын в печку бросил», - рассказывал Пругавину один из сютаевцев.
Успех окрылил Сютаева, и он попробовал от слов перейти к делу: организовал на началах «любви» ком­муну, в которой все было объявлено общим, для приме­ра коммунарам перестал запирать сундуки и амбары, отказывался платить подати, снабжал неимущих лесом на ремонт, а у коммунаров брал себе приглянувшихся ему телок и за свои услуги заказывал шапочницам себе шапки. Однако эта затея очень быстро кончилась кра­хом. В коммуну кроме Сютаева проникли и другие бога­теи, которые повели себя слишком прямолинейно: один кулак, вошедший в коммуну, стал попросту и без затей брать у коммунаров все лучшее, что попадалось под руку. Двое из пострадавших разочаровались в коммуне и подали на кулака в суд. В то же время и сам Сютаев вынужден был отказаться от принципа «все общее», так как его амбары и сундуки стали опустошаться всеми, кому не лень, и опять повесил везде замки. После этого коммуна скоро распалась. Она стоила Сютаеву недеше­во, так как кроме покраж он пострадал еще дважды от продажи скота за неплатеж податей, после чего превратился в самого аккуратного плательщика. Дело свелось к чисто демонстративному разрыву с православием; но так как никакой новой веры и обрядности Сютаев соз­дать не мог, то и эта основа оказалась слабой, секта еле-еле дотянула до смерти Сютаева, а потом бесслед­но исчезла.
Мы видим, что сютаевщина и южнорусская штун­да - совершенно аналогичные явления. По существу, обе эти доктрины сходятся почти буквально: их основ­ные положения, отрицающие всякий торговый обмен и возводящие только земледельческий труд в степень богоустановленного труда, и упрощенное решение проб­лем распределения совершенно одинаковы. Эти две од­нородные доктрины имели и одинаковую судьбу: их наивный утопический коммунизм потерпел быстрое и ка­тастрофическое крушение в рамках быстро развивавше­гося капитализма. Духоборчество дважды могло пробо­вать свои опыты в коммунистическом направлении, так как оно имело возможность строить свои общины на девственной почве, на колонизационной основе, на про­сторах днепровских степей и закавказских горных до­лин; поэтому оно на первых порах было счастливее основских и шевелинских утопистов. Попытки последних оказались карточными домиками, воздушными замками, исчезавшими при первом соприкосновении с капитали­стической действительностью и ее правом частной соб­ственности.
Жизнеспособными и получившими широкое разви­тие оказались именно те секты, которые были связаны с процессами накопления, твердо держались принципа частной собственности и ставили своей задачей содей­ствие обогащению своих сочленов. Такие секты появи­лись также в Херсонщине, откуда они распространились по соседним украинским губерниям. Эти секты получи­ли со стороны соседей и наблюдателей также прозвание штунды. Первые сектантские общины этого рода воз­никли путем перерождения общин духовных христиан, в которые проникли зажиточные элементы; последний быстро спелись с первоначальными основателями общин - Ратушным, Рябошапкой и другими, быстро пре­вратившимися из хозяйских батраков в хозяйских рели­гиозных агентов. Состав этих преобразованных и новых общин был разнородный - там можно было встретить и зажиточных, и бедняков, и середняков; но их организа­ция служила прежде всего и главным образом интере­сам зажиточного селянства. На место православного священника выступил штундистский наставник, или пре­свитер, часто из тех же кулаков; молитвенные собрания происходили в кулацких хатах; проповедники поучали типичной бюргерской морали. Привлекательной при­манкой были кассы взаимопомощи, которые грошовой благотворительностью покупали для верхушки общин дешевые рабочие руки. Именно эта форма штунды и сделала на юге огромные успехи также среди осколков старых сект - молоканской и духоборческой.
В несколько ином облике штунда буржуазного харак­тера возникает в 80-х годах в Центральном чернозем­ном районе, где она приняла вид мелкобуржуазной кооперации в религиозной оправе. При проведении реформы 1861 г., как известно, именно черноземная ве­ликорусская полоса была тем районом, где крестьянам щедро раздавались дарственные наделы, а наделы за выкуп оказались в общем ниже среднего уровня. «Биб­лейское общество», или, по официальной терминологии, великорусская штунда, и появилось в 1880 г. в Трубчевском уезде Орловской губернии, где, по словам сектан­тов на суде, от безземелья «житья не стало». Оттуда пропаганда «библейских христиан» пошла в соседние губернии: Тамбовскую, Воронежскую, Пензенскую, Смо­ленскую, Рязанскую, Калужскую, т. е. главным обра­зом в те губернии, где условия землепользования были сходны с Орловской губернией, как, например в Там­бовской, Пензенской и Воронежской, или в те губернии, где фабрично-заводская промышленность была очень слаба и преобладало земледельческое хозяйство. При возникновении секты некоторое влияние, по словам са­мих сектантов, оказала пропаганда одного из трубчевских уроженцев, Кусакина, который ходил на заработки в Мелитопольский уезд и там познакомился с мелкобур­жуазным сектантством.
И доктрина и организация «библейских христиан» продиктованы чисто практическими мотивами, они чуж­ды всякой утопической идеологии. Сектантская община появилась впервые в селе Любцы Трубчевского уезда и вышла из кружков крестьян, собиравшихся по вечерам друг у друга для бесед о вере. Поводом к образованию кружков и к их отделению от православия послужило поведение местного клира и монахов. Любцовский свя­щенник был одним из наиболее наглых и жадных пред­ставителей сельского клира. Талантами, о которых го­ворилось в евангельских притчах, он называл деньги и все свои помыслы и действия направил на стяжание этих «талантов». Он установил твердую таксу на все требы и на молебны различным святым и иконам и вы­могал с крестьян гроши по этой таксе самым бессове­стным образом. От него не отставали монахи соседнего монастыря, постоянно являвшиеся на село за поборами «на божию матерь», которая оказывалась большой лю­бительницей не только денег, но также зерна, хлеба, картофеля и иных снедей, вряд ли нужных небожите­лям, но весьма пригодных для монашеских утроб. Эти вымогательства ложились тяжким бременем на бюджет любцовцев, и без того страдавших от безземелья. Дове­денные до крайности, любцовцы, люди основательные и трезвые, не гоняясь за «духом», обратились к Библии и сейчас же нашли там, что было им нужно: священник должен быть под наблюдением прихожан, которые мо­гут удалить его, если он не подходит к требованиям, ус­тановленным самим апостолом Павлом; а последний, кроме всего прочего, требовал, чтобы клирики были честны, благочинны, трезвы, некорыстолюбивы и несреб­ролюбивы. Оказалось, что тогдашнее духовенство не только не удовлетворяет этим требованиям, но подле­жит осуждению от самого бога, провозглашенному че­рез пророков Исайю и Иезекииля: теперешние попы и монахи - это «псы, жадные душою и не знающие сыто­сти», «все, каждый до последнего, смотрят на свою ко­рысть», «едят тук и волною (шерстью) одеваются, а стада не пасут». Найдя в Библии разрешение проблемы о пастырях, любцовцы стали проверять Библией и все то, чему учило духовенство. И тут оказалось много лиш­него и противного писанию: иконы и мощи, добрая по­ловина обрядов и таинств, из которых любцовцы призна­ли, и то факультативно, лишь крещение, причащение, брак и елеосвящение (соборование умирающих). Таким путем была выработана идеология, чрезвычайно сход­ная с лютеранской догмой. В ней было мало оригиналь­ного, но вся она была проникнута трезвой мужицкой сметкой. Культ был организован также по протестант­скому образцу и заключался в устройстве воскресных мо­литвенных собраний. Обстановка и чин этих собраний чрезвычайно напоминают евангелический культ. Собирались в просторной комнате, лишенной каких бы то ни было священных изображений; собранием руководил проповедник, а богослужение состояло в чтении священ­ного писания и пении псалмов и духовных стихов, в ко­торых восхвалялась вера и любовь, ведущая в рай, род­ную и желанную страну; собрание непременно получало поучение от проповедника на религиозно-нравственную тему.
Организация постепенно создавалась также чисто практического характера. «Библейские христиане» не ушли из мира и не осудили современное им государство и общество. Собственность в их глазах была священной, воровство считалось тяжелым грехом; наемный труд вполне законен, только надо честно «разбираться с бат­раками». Они исправно несли все повинности, молились за царя и считали существование сословий вполне ес­тественным и разумным делом. В семье власть мужа и отцов не только не оспаривалась, но получала еще но­вое обоснование из писания, путем подбора соответст­вующих мест из Ветхого завета. Общины «библейских христиан» поэтому были чужды каких бы то ни было коммунистических тенденций, напротив, они стали свое­образными кредитно-кооперативными организациями, помогавшими сектантам выбиваться из нужды и из бед­няцкого состояния подниматься на следующие ступени. Центр тяжести заключался в учреждении при каждой общине кассы взаимопомощи, капитал которой состав­лялся из взносов членов; так как бедняцкие элементы одни своими средствами не могли создать значитель­ных фондов, то в общины стали допускаться и зажиточ­ные элементы. Эти кассы платили за неимущих собрать­ев казенные налоги, выдавали пособия в случае неуро­жая или неудачи в делах; в особенности охотно дава­лись ссуды вступающим новичкам, если хозяйство последних было в расстроенном состоянии. Эти кассы ос­вобождали «библейских христиан» от цепких лап дере­венских кулаков, которые и повели против «библейских христиан» кампании в любцовском и сагутьевском об­ществах обычными средствами: угощением мира водкой и составлением приговоров об исключении из общества и отобрании наделов. Одновременно с кулаками повели кампанию и местные священники, по доносу которых в 1883 г. был возбужден судебный процесс против любцовских штундистов. Процесс кончился приговором сек­тантов к переселению на Кавказ; но эта мера оказалась для них в конечном счете выгодной, ибо, переселившись, они ушли от безземелья и притеснений кулачества.
Такие же штундистские общины стали потом появ­ляться и в некоторых украинских местностях. Мотивом и там служили столкновения с причтом и чтение еван­гелия. Один из известнейших украинских штундистов, Тимофей Зайц из-под Киева, рассказывает, что сначала вел по примеру отца «пустую нехорошую жизнь» - пьян­ствовал, курил трубку, и воровал, и попа слушал, и в церковь ходил, и бога чтил, «того, которого поп нама­левал»; на отступление от православия навела его бед­ность - нечем было платить за требы: «через хрестины, и свадьбу, и погребения-то и принужден был ворожыты, бо не було чого у рот уложыты», потом стал он читать евангелие и понял заблуждение официальной церкви, «став размышляты и на вси выдумки и на попа плюваты».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71