«задушные люди», т. е. крестьяне имений, отданных церкви на помин души, весь персонал, обслу­живавший церковные и монастырские больницы и гости­ницы, и жившие в последних люди, наконец, изгои, т. е. люди, так или иначе выбившиеся из колеи или не принадлежавшие ни к одной из тогдашних официальных общественных групп, как, например, холопы, выкупив­шиеся на волю, обанкротившиеся купцы, безместные поповичи и т. д.; изгои отдавались в ведение церкви це­лыми селами, вместе с землею, на которой сидели. На­конец, епископам было поручено наблюдение за правиль­ностью торговых мер и весов - контроль, который был источником значительных доходов. Так сложилось в Киевской Руси своеобразное церковное государство в государстве, представлявшее целую систему кормлений. Но важнейшим церковным учреждением, при помощи которого народный труд и народные средства превра­щались в источник для благополучия и сытой жизни клириков, были монастыри. Мы не можем здесь вдавать­ся в историю происхождения и эволюции монашества; мы должны только охарактеризовать то положение, ка­кое монастырь занял в церковной и общественной жиз­ни Византии к X в., и ту экономическую роль, какую он играл, ибо на Днепр целиком были перенесены и строй монастырской жизни, и монастырская идеология, выработанные в Греции. Там сложилось воззрение, вырабо­танное в монастырях, что судьба души за гробом зави­сит не только от дел умершего, но также главным обра­зом и от молитв живых за умерших. Но при этом монахи подчеркивали, что далеко не все равно, кто и где будет молиться за умерших; молитва «непогребенных мертве­цов», т. е. монахов, всецело посвятивших себя посту, молитве и другим благочестивым подвигам, скорее бу­дет услышана богом, чем молитва приходского белого духовенства. Эта агитация оказала свое действие и при­вела к основанию множества поминовенных монастырей. Каждый состоятельный человек, стремясь спасти свою душу, либо основывал монастырь, обеспечивая его зем­лей, капиталом и рабочими людьми, либо, в худшем случае, делал на помин души вклады землей или день­гами в существующие монастыри. Влияние монашества в этом вопросе было настолько сильно, что нашло себе отражение даже в законодательстве X в.; одна из новелл Константина Багрянородного предписывала, чтобы в случае смерти бездетного без завещания от оставшегося состояния отделялось в пользу церкви от трети до поло­вины имущества на помин души. В своих монастырях их основатели старались проводить остаток дней, нередко постригаясь перед смертью в монахи, и после смерти там погребались. Эта идеология была перенесена вместе с первым монастырем на Днепр. По словам Киево-Печерского Патерика, Антоний и Феодосии, основатели Киево-Печерской лавры, уверяли, что всякий человек, монах или мирянин, похороненный в монастыре, будет помилован, невзирая на его грехи. А житие Феодосия к этому при­бавляет, что Феодосий перед смертью дал братии еще более смелое обещание: «Се елико же вас в монастыри сем умрет, или игуменом где отослан, аще и грехи будет кто сотворил, аз имам перед богом за то отвещати». Агитация Феодосия и Антония возымела свое действие: князья и бояре, по словам жития приходили к Феодосию на исповедь и получая от него «великую пользу», приносили ему «от имений своих на утешение братии и строение монастырю», другие же приносили и «села», т. е. не только земли, но и сидевших на них крестьян. О размерах этих первых вкладов точных данных мы не имеем; но зато сами за себя говорят летописные данные о вкладах в Печерский монастырь после смерти Феодо­сия, в XI и XII вв. Князь Ярополк Изяславич (вторая половина XI в.) «вдал» Печерскому монастырю «всю жизнь свою», т. с. все недвижимые или, по крайней мере, все лучшие свои имения, а кроме того, четыре волости, из них одну около Киева, конечно, со всеми сидевшими там крестьянами; дважды монастырь получил от других князей по пять сел «с челядью». Глеб Всеславич, кроме того, дал при жизни и завещал этому монастырю 700 гри­вен серебра и 100 гривен золота. Монахи Печерской лавры становились епископами в других городах, и это давало монастырю возможность протянуть свои щупаль­ца далеко за пределы Киева. Так, ростовский епископ Ефрем, вышедший из Печерского монастыря, дал мо­настырю подворье в Суздале и несколько сел там же. Подобным же образом получали различные хозяйствен­ные угодья и денежные вклады и другие монастыри; на­пример древнейший из новгородских монастырей, Рождественно-богородичный, получил в дар от своего основа­теля село Волховское с холопами и рыбными ловлями; другой новгородский монастырь, Юрьевский, получил в начале XII в. от князя Мстислава Владимировича не только волость Буец «с данями, и с водою, и продажа­ми», но также часть княжеских доходов - «вено вотское», т. е. брачные пошлины в Вотской области, и «осеннее полюдье даровное», т. е. сполна княжеские сборы в осен­ний проезд по области, находившейся под княжеским управлением. Тут мы имеем дело уже с иммунитетами чисто феодального типа - это и понятно, так как в XII в. наступает быстрая феодализация и общества и церкви, процесс, с которым мы ближе познакомимся в следую­щей главе. Но в иной форме тут перед нами то же самое явление, что и в X-XI вв.: монастыри являются хозяй­ственными предприятиями эксплуататорского характера. В меньшей степени, но те же черты можно уловить и в истории основания некоторых церквей. Церкви стави­лись почти исключительно князьями и боярами или в ка­честве официальных государственных храмов, или в качестве фамильных усыпальниц, или для обслужива­ния культов излюбленных святых. Это явление ярко запечатлелось и в иконографии. Князь, подносящий богу выстроенную им церковь, иногда в сопутствии всей семьи - часто встречающийся сюжет в живописной рос­писи церквей XI-XII вв., не менее характерны фрески на чисто светские мотивы, например княжеской охоты, игр и других увеселений, которыми по заказу князей украшались их церкви, точно залы их дворцов. Конечно, основатели церквей брали их на свое содержание и нередко давали им крупные дотации, которые становились основным капиталом для церковных предприятий. Так, Владимир после крещения поставил в Киеве церковь бо­городицы, на содержание которой отдал десятую часть своих доходов от имений и городов, и обязал своих пре­емников под угрозой проклятия соблюдать это обязательство, поэтому церковь и была прозвана Десятинной. Вслед за Владимиром Ярослав, поставивший целый ряд церквей, давал на их содержание «урок», т. е. определен­ную часть доходов от княжеских имений. Церкви, полу­чившие такие дотации, подобно монастырям, пускали свои средства в оборот, но, по-видимому, больше в обла­сти торговли, чем сельского хозяйства. В церквах под покровом «святых угодников» устраивались товарные склады, застрахованные от пожаров каменными стенами и от воров - массивными металлическими дверями и запорами; в церквах же обычно хранились образцовые меры и гири, заемные письма и другие деловые доку­менты.
Так образовалась с самого начала христианства на Днепре основная смычка новой веры и княжеской вла­сти на хозяйственной и социально-политической основе. Она сказывается также и в религиозных представлениях. Новый христианский бог мыслился князьями именно как их специальный княжеский бог, заменивший собою прежнего Перуна. Он - верховный повелитель князей, да­ющий им власть, венчающий их на княжение, помогающий им в походах, принимающий их души в свои чертоги; для сношения с этим богом князья не нуждаются обязатель­но в услугах духовенства,- напротив, клирики мыслятся скорее как слуги князей, чем как слуги бога.
Это первенство княжеской власти в союзе князей и церкви объясняется тем, что церковь была слабее кня­жества и в хозяйственном и в организационном отноше­нии. Она пробовала оказать влияние на политическую жизнь, особенно на те моменты, которые вредным обра­зом отражались на ее хозяйственном благополучии; так, митрополиты не раз выступали против обычных для XI-XII вв. княжеских усобиц и пытались мирить враж­дующих князей. Но эти попытки вмешательства редко бывали успешны, и ничего подобного западному божье­му миру и божьему перемирию киевская церковь создать не могла. Напротив, княжеская власть, не стесняясь, по­казывала свою силу: князья не раз сгоняли с кафедры неугодных им епископов, и в числе таких решительных государей летопись называет даже Андрея Боголюбского. Это первенство княжеской власти отражается также и в культе святых.
В числе заимствованных из Византии святых самы­ми популярными стали Дмитрий Солунский и Георгий, оба, по словам их житий, солдаты, замученные за веру Диоклетианом, Из них первое место занял Дмитрий, культ которого особенно выдвинулся с XIII в., в эпоху борьбы с татарами. Еще любопытнее тот факт, что пер­выми русскими святыми, первыми новыми богами новой церкви были провозглашены не клирики и не монахи, а князья Борис и Глеб, убитые после смерти Владимира во время усобицы, возникшей между его наследниками. Сказания о Борисе и Глебе не дают ответа на вопрос, какие мотивы были у великого князя Ярослава, когда он провозглашал своих убитых братьев святыми; но зато вполне отчетливо вырисовывается роль митрополита и других представителей клира в этом деле: они донесли Ярославу, что тела князей «присно все целы», что лица их светлы, как лица ангелов, и что от них исходит бла­гоухание, а затем, когда прошел слух о чудесах от но­вооткрытых мощей, тот же митрополит научил князя по­строить в честь Бориса и Глеба большую церковь и объ­явить их святыми и покровителями русской земли. Дру­гими словами, церковные специалисты с величайшей готовностью и рвением хлопотали об апофеозе княже­ской власти, скромно отодвигая на второй план своих собственных кандидатов в святые. И в последующее время сохраняется эта же тенденция: из восьми осталь­ных святых, канонизированных в Киеве и Новгороде, пять были княжеского происхождения (в том числе кня­гиня Ольга) и только три клирика - Антоний и Феодо­сий Печерские и новгородский епископ Никита.
Иное положение заняла церковь в следующий пери­од - удельного феодализма, когда после разгрома Киевской Руси татарами и ее запустения центр русской жизни переместился в Новгородскую и Ростовско-Суздальскую области.

РЕЛИГИЯ И ЦЕРКОВЬ ЭПОХИ УДЕЛЬНОГО ФЕОДАЛИЗМА

ОБЩИЕ ЧЕРТЫ ВЕРЫ И КУЛЬТА

Период с XIII до середи­ны XV в. характеризуется типичными чертами феодаль­ного строя: феодализация охватила все стороны русской жизни, в том числе и сферу религии и церкви. В связи с этим процессом земледельческие промыслы получили решительный перевес над охотничьими; последние, впро­чем, сохранили преобладающее значение в новгородских колониях Заволжья и Прикамья, да и в центре, в княже­ских и боярских хозяйствах, не превратились еще в спорт или Забаву и не утратили полностью своего значения как важного хозяйственного подспорья. При натуральном ха­рактере хозяйства крупных социальных конфликтов в эту эпоху еще не происходит, закрепощение крестьян и пре­вращение их в рабов было еще впереди; развитие город­ской жизни в центральной, Ростовско-Суздальской, об­ласти шло медленным путем, и даже в таких старых го­родских центрах, как Новгород и Псков, рядом с город­скими учреждениями жили и сохраняли полную силу фе­одальные институты. Таким образом, рост денежного хо­зяйства и обычно сопровождающие его кризис крестьян­ства и коллизия городского и феодального общества были еще делом будущего. В такой социальной обста­новке и на такой хозяйственной почве верования не мо­гли преобразоваться по существу, ибо социальные кри­зисы, которые могли бы создать благоприятные условия для возрождения мотива искупления, еще не наступили, а общий фон раздробленности и господства примитивных по технике промыслов не благоприятствовал трансфор­мации старых верований. Но утверждение феодального строя оказало немаловажное влияние на церковную организацию, которая претерпела существенные изменения сравнительно с теми формами, в какие она отлилась на Днепре. Там по преимуществу действовало византийское церковное право, принесенное греческим клиром; здесь византийские церковные нормы сохранились лишь номи­нально, и под их этикетками сложилось чисто местное со­держание; форма церковного господства приобрела фео­дальный характер и совершенно спаялась в одно органи­ческое целое с формами светского феодального господ­ства.
Общество XIII-XV вв. в целом сохраняет старый взгляд на религию как на совокупность опытного знания таинственных сил природы и на совокупность средств жить с таинственным миром в ладу, обращая его даже себе на службу. В зависимости от социального положе­ния человек этой эпохи прибегал к различным средствам; низы довольствовались старыми методами и посредника­ми, присвоив им лишь христианские клички, верхи иног­да пускались в книжные изыскания, но, по существу, ос­тавались на той же основе, что и низы. Если в Ладоге новгородские охотники уверяли, что они своими собст­венными глазами видели на востоке от Югры и Самояди такие области, где звери прямо из туч валятся, из одной тучи - молодые веверицы, из другой - малые оленьцы, - то такому примитивному изображению соприкосновения неба с землей верили не только товарищи свидетелей это­го необыкновенного явления, но и монахи, один из кото­рых записал это достоверное известие под 1114 г. в Ипатьевской летописи. Демоническая природа зверей была засвидетельствована для тогдашнего общества и другими, еще более высокими авторитетами. Раскройте любое житие любого святого северного края: святой под­вижник - борец против демонов, обитающих в лесной пустыне, демоны пускают в ход всякие «досаждения» и «пакости», чтобы выжить святого, и охотнее всего пуска­ют в ход зверей, которые расхищают монастырское ста­до;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71