О Доре мы между собой больше не говорили никогда. И Ксения Дмитриевна не упоминала ее имени, будто простила дочери, что та отобрала у нее любовника, но не простила того, что сгинула она в Варшаве. Вместо нее растила Ксения двух прелестных птичек в клетке на террасе, и они хорошо прожили до самой зимы. А зимой замерзли. Обе.



25

Менахем Гелертер, написавший книгу о гимназии «Тарбут» в Ровно, был преподавателем ТАНАХа, литературы и истории еврейского народа. В его книге «Насколько нам помнится» я среди прочего нашел некоторые сведения и о том, что учили моя мама, ее сестры и подруги в рамках изучения иврита в двадцатые годы, «несмотря на хроническую нехватку ивритских учебников и пособий»:
…«Книга Агады», избранные произведения поэтов Золотого века в средневековой Испании, средневековая еврейская философия, сборники произведений Х. Н. Бялика и Шаула Черниховского, а также избранные произведения Шнеура, Яакова Кагана, Бердичевского, Фришмана, Переца, Шалома Аша, Бреннера (все эти книги вышли в издательстве «Тушия»), среди изучаемых авторов — Менделе Мохер Сфарим, Шолом-Алейхем, Беркович, Кабак и Бурла. Кроме того (в переводах, выпущенных в большинстве своем издательствами «Штыбель» и «Оманут») проходили в гимназии избранные произведения Толстого, Достоевского, Пушкина, Тургенева, Чехова, Мицкевича, Сенкевича, Красиньского, Метерлинка, Флобера, Ромена Роллана, Шиллера, Гете, Гейне, Гауптмана, Вассермана, Шницлера, Петера Альтенберга, Шекспира, Байрона, Диккенса, Оскара Уайльда, Джека Лондона, Тагора, Гамсуна, а также «Похождения Гильгамеша» в переводе Черниховского и другие шедевры мировой литературы. И еще: «История Израиля» И. Н. Симхони, «История Второго Храма» Иосефа Клаузнера, «Пучина бездонная» Натана Гановера, «Бич Иехуды» Шломо Ибн-Верга, «Книга слез» Шимона Бернфельда, и «Израиль в диаспоре» Бенциона Динабурга…

— Каждый день, — рассказывает мне тетя Соня, — ранним утром, до того, как начнется жара, в шесть, а то и до шести, я осторожно спускаюсь по лестнице, чтобы выбросить мусор. Прежде, чем подняться к себе, я должна отдохнуть там немного, посидеть несколько минут у ограды, рядом с мусорными баками, потому что из-за этих лестниц я с трудом могу дышать. Иногда я встречаю там женщину, новую репатриантку из России, Варю, которая каждое утро подметает тротуар у нас на улице Вайзель. Там в России она была очень большой начальницей. Здесь подметает улицы. Иврит она почти не учила. Иногда мы обе задерживаемся на несколько минут у мусорных баков и немного разговариваем по-русски.
Почему она работает подметальщицей? Чтобы поддержать двух дочек, которые учатся в университете: одна — будущий химик, а другая — дантист. Мужа — нет. Родственников в Израиле — тоже нет. На еде — экономят. На одежде — экономят. Жилье — все живут в одной комнате. Все для того, чтобы хватило средств на учение и на учебники. Так всегда было в еврейских семьях: там верили, что образование — это опора, фундамент будущего, единственная вещь, которую никто не может отобрать у твоих детей даже, если, не приведи Господь, случится еще одна война, еще одна революция, еще одна эпидемия, еще новые напасти. Диплом всегда можно быстро спрятать, зашить в одежду, когда приходится бежать туда, где евреям еще позволяют жить.
Люди других национальностей у нас, бывало, говорили так: «Диплом — это религия евреев. Не богатство. Не золото. Диплом». Но за этой верой в диплом кроется еще одна вещь, более сложная, более глубинная. Дело в том, что в те времена, нас, девочек, даже таких, как мы, вполне современных, учившихся в гимназии, а затем и в университете, даже нас воспитывали в убеждении, что женщине, конечно, позволено быть образованной, принимать участие в общественной жизни, но… только до рождения детей. Твоя жизнь принадлежит тебе только на короткое время: от момента ухода из родительского дома и до первой беременности. С этого мгновения, с начала первой беременности вся наша жизнь должна была вращаться только вокруг детей. Точно так же, как это было и у наших матерей. Ради детей можно даже подметать улицы, ибо ребенок твой — он цыпленок, а кто ты? Ты всего лишь яичный желток, который цыпленок поглощает, чтобы расти и набираться сил. Но вот твой ребенок вырос — однако и тогда ты не станешь, как прежде, самой собой, потому что из мамы просто-напросто превратишься в бабушку, которая всего лишь оруженосец своих детей в процессе выращивания ими собственного потомства.
Верно, и в те годы было немало женщин, сделавших карьеру, включившихся в общественную жизнь. Но за их спинами шептались: погляди только на эту эгоистку, она сидит себе на разных заседаниях, а ее несчастные дети растут на улице и расплачиваются за это полной мерой.
Теперь наступили новые времена, теперь, наконец-то, женщине, кажется, дают возможность жить собственной жизнью. Или это так только на первый взгляд? Быть может, и женщина нового поколения все так же плачет по ночам в подушку после того, как муж ее уснул, потому что она чувствует себя поставленной перед жестким выбором: либо то, либо это. Я не хочу судить — это уже не мой мир. Чтобы сравнить, мне пришлось бы ходить от двери к двери, выясняя, сколько материнских слез проливается сегодня на подушку из ночи в ночь, в темноте, после того, как уснул муж… И проводить сравнение между слезами тех дней и слезами нынешними…

Иногда я вижу по телевизору, а иногда даже отсюда, с балкона, как молодые пары после работы все делают вместе: стирают, развешивают белье, пеленают, готовят еду… Однажды я даже слышала в бакалейной лавке, как молодой парень сказал, что завтра они с женой идут, как он выразился, «чтобы сделали нам анализ плаценты». Когда я услышала, как он это говорит, у меня комок встал в горле: быть может, мир все-таки понемногу меняется?
Зло, без сомнения, не сдало свои позиции ни в политике, ни в противостоянии религий, народов и социальных классов, но, быть может, оно чуток отступило во взаимоотношениях двоих? В молодых семьях? Или я лишь обманываю себя иллюзиями? Возможно, это только комедия, а, по сути, мир ведет себя, как и встарь, — кошка кормит молоком своих котят, а господин кот в сапогах, облизывается, подкручивает усы и стремглав летит во двор в поисках новых удовольствий?
Ты еще помнишь, что сказано в книге «Притчей Соломоновых»? Сказано там так: «Сын мудрый радует отца, а сын глупый — огорчение матери его». Если сын получился мудрым, отец празднует, хвастается сыном и получает за это все очки. Но если сын, не приведи Господь, вышел неудачным, глупым, если у него проблемы, дефект, увечье, даже если он оказался преступником, — ну, это уж, конечно, вина матери. И весь уход, все страдания, лягут на ее плечи. Однажды мама твоя сказала мне: «Соня, ты должна знать, что есть всего лишь одно слово — НЕТ»… Снова у меня комок в горле. Поговорим об этом в другой раз. Побеседуем о чем-нибудь другом.

Порой я не совсем уверена, что помню точно: эта самая княгиня, Любовь Никитична, что жила у нас за занавеской с двумя своими девочками, Тасей и Ниной, и даже спала с ними в той же старинной кровати… Я уже не совсем уверена, была ли она, в самом деле, матерью девочек? Или она была всего лишь их гувернанткой? Рождены ли они были от двух отцов? Ведь Тася была Анастасией Сергеевной, а Нина — Антониной Болеславовной? Был там какой-то туман. Нечто, о чем у нас говорили с неохотой или с чувством неловкости. Я помню, что девочки всегда называли княгиню «мама» или «маман», но, может, это было оттого, что они уже не помнили свою настоящую мать? Не могу сказать тебе ничего определенного, поскольку уже тогда все было шито-крыто. Два поколения назад в жизни очень многое было шито-крыто. Или три поколения назад? Сегодня, возможно, этого меньше. Или просто поменяли старые «шито-крыто» на другие? Или выдумали новые?
Хорошо это или плохо — я этого и вправду не знаю. Новые времена и новых лидеров я не вправе судить, потому что мне, как и всем девушкам моего поколения, промыли мозги. И все-таки иногда мне кажется, что отношения между ним и ею, ты понимаешь, что я имею в виду, так вот, мне кажется, что в наши дни эти отношения стали более простыми. В те дни, когда я была «девушкой из приличной семьи», во взглядах на «это» таилось множество ножей и яда, все было окутано устрашающим туманом. Коснуться «этого» было все равно, что спуститься босиком в погреб, кишащий скорпионами. Все скрывали. Не говорили.

Однако без конца сплетничали, завидовали и злобствовали, говорили о деньгах, о болезнях, о жизненном успехе, о хорошей семье по сравнению с семьей не Бог весть какой. Эти темы мололи и перемалывали без конца. О характере у нас тоже рассуждали без конца: мол, у этой такой характер, а у той — не такой… А идеи! Сколько тогда у нас спорили об идеях! Сегодня даже представить себе что-либо подобное невозможно! Спорили об иудаизме, о сионизме, о Бунде, о коммунизме, об анархизме и нигилизме… Говорили об Америке, говорили о Ленине, говорили даже о женском вопросе, об эмансипации. И твоя тетя Хая была самой решительной из всех сестер в разговорах о женской эмансипации — понятно, что ее решительность проявлялась лишь в разговорах и спорах. Фаня тоже была в некоторой степени суфражисткой , но у нее были и сомнения. А я была маленькой и глупой, и мне всегда говорили: «Соня, помолчи! Соня, не мешай! Подожди, пока вырастешь и поймешь». И тогда я закрывала рот и слушала.
Вся молодежь у нас в те времена целый день размахивала свободой: свобода такая и свобода этакая. Но в том, что касалось отношений «между ним и ею», никакой свободы не было: были только босые ноги в темном погребе, кишащем скорпионами. Так было на самом деле. Это значит, что не проходило и недели, чтобы не пронесся жуткий слух о маленькой девочке, с которой случилось то, что случается с неосторожными маленькими девочками. Или о почтенной даме, которая влюбилась и сошла с ума. Или о соблазненной кем-то служанке, или о кухарке, сбежавшей с хозяйским сыном и вернувшейся с младенцем на руках, или о замужней учительнице, образованной, занимающей положение в обществе, которая вдруг влюбилась в кого-то, кинула ему под ноги все и оказалась бойкотируемой и осмеянной . Можно на иврите построить такое слово «осмеянный»? Но ты ведь понимаешь, что я подразумеваю под этим словом? В тот период, когда мы были всего лишь подростками, скромность была и клеткой, и единственной оградой между тобой и пропастью. Скромность, словно тридцатикилограммовый камень давила на грудь. Даже в ночных наших снах скромность бодрствовала, стоя у кровати и надзирая за нашими снами: это можно видеть во сне, а это никак нельзя увидеть девушке, и ей должно быть очень стыдно утром, при пробуждении, даже если о ее сне не знает ни одна живая душа.

Сегодня все, что касается темы «между ним и ею», возможно, покрыто меньшим мраком? Сегодня все немного проще? Тьма, которая окутывала тогда все эти отношения, давала мужчинам больше возможности использовать женщину во зло. С другой стороны, то, что сегодня все так просто, — разве это хорошо? Не оказывается ли все это слишком неприглядным?
Я слегка удивляюсь самой себе — как это я вообще говорю с тобой на эту тему? В юности иногда случалось, что мы перешептывались друг с дружкой. Но с парнем? Никогда за всю мою жизнь я не разговаривала обо всех этих вещах ни с одним парнем. Даже с Бумой, с которым мы, не сглазить бы, женаты уже почти шестьдесят лет. Как вообще вдруг возник об этом разговор? Ведь мы же говорили о Любови Никитичне и о Тасе с Ниной. Если ты однажды поедешь в Ровно, то сможешь устроить себе приключение — стать сыщиком и попытаться проверить, нет ли у них там, в муниципалитете, каких-либо документов , проливающих свет на эту тайну. Выяснить, была ли эта графиня или княгиня мамой девочек или не была? И вправду ли была она княгиней или графиней? А, возможно, Лебедевский, городской голова, прежний владелец дома, может, он-то и был отцом Таси и Нины, как, по всей видимости, был отцом бедной Доры?
Однако если подумать, то разве все документы , которые там были или не были, не сгорели уже десятки раз, когда пришли поляки, когда пришла Красная армия, а затем во время немецкой оккупации, когда немцы просто расстреляли всех нас во рвах и засыпали песком. Потом снова пришел Сталин с НКВД… Ровно много раз переходило из рук в руки, словно маленький котенок, над которым издеваются хулиганы, перебрасывая его друг другу: Россия — Польша — Германия — Россия. А теперь город вообще принадлежит не Польше и не России, а Украине. Или Белоруссии? А может, какой-то местной шайке? Я и сама не знаю, кому он сейчас принадлежит. Да и не очень хочу знать: того, что было, уже нет, а то, что есть сейчас, тоже со временем канет в небытие.
Весь мир, если посмотреть на него чуть со стороны, неизвестно, сколько протянет. Говорят, что наступит день, когда солнце погаснет, и все вернется во тьму. Так ради чего же люди режут друг друга на протяжении всей истории? Почему это так важно, какая власть будет в Кашмире или в двойной пещере праотцев в Хевроне? Вместо яблока с Древа жизни или с Древа познания, мы, по-видимому, получили от Змея ядовитое яблоко с Древа зла и съели его с аппетитом. Так закончился рай, и начался этот ад.

Эта княгиня, или графиня, Любовь Никитична, была то ли матерью, то ли гувернанткой двух девочек. И то ли она была родственницей прежнего городского головы Лебедевского, то ли он был ее должником. И то ли она и польский офицер полковник пан Закашевский были партнерами по карточной игре, то ли между ними были совсем иные отношения, ты, конечно же, сам поймешь, что я имею в виду.
Здесь так много «или-или»… Так мало знаем мы о даже о том, кто живет с тобой под одной крышей. Думаем, что знаем много, а выясняется, что не знаем ничего. Мама твоя, например… Нет, прости, я просто еще не в состоянии говорить непосредственно о ней. Только вокруг да около. Иначе рана начнет кровоточить. Я не буду говорить о Фане.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113