Обеспечить максимальную секретность и
надежную охрану. Этот Ларей -- мелкая сошка, но с его помощью он
стал Президентом и с его же помощью сумеет вывести на чистую воду
или дискредитировать очень многих замаскированных негодяев.
Пятьдесят лет -- это зрелость, но отнюдь не старость, многое
можно сделать для истории и державы, Фридрих! Сегодня ты
опасаешься своих врагов, завтра они будут трепетать перед тобою.
И никакой хунты: военный-президент -- старая добрая традиция
нашей страны. А если отчизне привить порядок и четкость,
свойственные армии, то республика Бабилон, ее граждане -- только
выиграют от этого. В Британии свои традиции, у нас свои.
Фолкленды не Гонконг, подождут годик-другой, далеко не уплывут за
это время...
@BL =
...На краю огромного Гигаполиса, на унылом и плоском
юго-западе его, путаясь серыми вершинами в облаках, а корнями
вцепившись в неведомые глубины, тлеет вечно гнилой Мегаполис, то
ли давший имя своему владению, то ли названный так в его
честь... В омертвевших складках его грязного и жирного нутра
затерялся каменный ларец. В том ларце заточено существо, зверек
не зверек, муравей не муравей, вирус не вирус... Человечек.
Зачем он там, для чего -- Мегаполис не знает. И зачем ему знать
бесполезное: мириады подобных существ-однодневок вместе
составляют липкий аморфный Термитник-симбиот, одновременно
жрущий и питающий его, Мегаполиса, увечную плоть. Исчезнет
Термитник и Мегаполис умрет вместе с ним. Исчезнет человечек --
ничего ни с кем не случится, значит пусть умирает... То же
считает и Термитник, коему человечек, странный выродок племени
своего, в досаду. Уничтожить -- так велят ему инстинкт и
Терраполис, который ничей не симбиот, скорее -- паразит, в
огромном чреве которого и сам Гигаполис -- вонючая частичка.
...На берегу реки Океан, омывающей Землю, развлекаются с удочками
сестры-двойняшки. Они хотя и сестры, но мало в них сходства:
Старшая вечно прекрасна во всесильной юности своей, она
благоухает весенним лесом, звездами, радостью. Младшая курноса,
одета в саван, измождена вечным гладом, от нее исходят волны
тлена и сырого холода. Но нет в ней дряхлости, и силы ее
безмерны. Обе они длиннокосы, обе они девы, ибо никому еще не
удавалось овладеть ими сполна: только дерзнет герой-любовник,
коснется десницы десницей -- а пыл и разум его уже распались на
атомы или угасли...
На крючке у каждой добыча: бьется, трепыхается, исходит
раздирающей болью сердечко, наколотое на оба крючка.
-Он мой, -- говорит одна. Он всегда меня любил и не скупился на
преданность и подарки. Я приголублю его, успокою. Он заслужил
меня. Он и зачат был вопреки тебе.
-И вопреки тебе тоже. Я старшая, значит твоя очередь еще не
пришла. Меня он любит больше. Стоит мне подмигнуть, намекнуть на
улыбку -- и он безогляден.
-Твой крючок всегда пуст. Я же люблю -- без лукавства и наживку
не забываю. И старшинство твое ничтожно -- одно жалкое
перводеление первохромосомы...
Звонкий, серебристый смех старшей сестры столь свеж и ласков, что
младшая не выдерживает и оскаливается в ответной улыбке.
-Ну, что ты еще придумала, уж говори...
-Сестрица, решим спор случаем: давай тянуть, каждая в свою
сторону, у кого крючок сорвется, та и проиграла?
-Все бы тебе играться, щебетать, да машкарадиться... Будь
по-твоему, хотя и с обманом твой крючок. Тянем...
В каменном гнезде нахохлилась над добычей царственная птица
Анзуд, потомства не ведающая. Вознесен клюв над спящим то ли
зерном, то ли яйцом, но в раздумьях свирепая птица Анзуд: клюнуть
или погодить, дождаться, ибо жертва, ужасом объятая, вдвое
вкуснее бесчувственной... И не ведает могучая птица Анзуд, что
серый в янтарную крапинку камень из стенки гнезда не камень
вовсе, а одна из голов ядовитой гидры, которая притаилась в одном
выдохе от нее и вожделенного плода. Точный бросок, и если гидра
не погибнет в когтях осторожной птицы Анзуд, то яда хватит, чтобы
упокоить навеки ее вместе с диковинной добычей. Но и гидре
неведомо, что земляные черви, чуя близкую обильную поживу,
изгрызли, источили весь отвесный склон, на котором стоит гнездо,
так что может оно рухнуть в любую минуту, раздавив всех, в том
числе и червей, истекающих алчной слизью...
...Но очнулась, забеспокоилась всегда равнодушная Гея, почуяв
боль и зов хтонической крови, пришедшей к ней из чужого мира.
Последнее и случайное дитя, затерянное исчадие поздней любви Геи
и Урана, нашлось и теперь взывало о помощи.
И злобные посланницы ее, страшные старухи Эринии, побрели на
поиски, сквозь колючую проволоку, через горы, вечную мерзлоту,
жаркие пустыни, каменные клоаки, именуемые городами. Черные
факелы в когтистых, татуированных морщинами лапах освещают им
путь, волосы-змеи струятся по плечам и соскальзывают вниз,
расползаются по тысячам тысяч нор и тропинок. Где, где, где ты --
пахан, отзовись!!!..
Гек долго плутал в бреду. Но однажды кошмары уступили свое место
сознанию, а сами гогоча перелетели на другой конец планеты, где и
трансформировались в дичайший и немотивированный обвал фондового
рынка. Кто-то, как это всегда бывает, погрел на этом руки, но
подавляющее большинство ушло в штопор. Некий Сорос, фармазон и
барыга номер один мирового фондового рынка, попал на пару
миллиардов, компьютерный выскочка Гейтс пострадал еще больше. И
даже сам великий У.Баффит только кряхтел, пытаясь объяснить себе
непонятное; впрочем, мировые рынки серебра в другом секторе и
финансовая судьба безумных братьев Хантов, некогда угоревших
именно на серебре, ему покамест не грозит...
Потолок, две стены по бокам, третья, с дверью посередине,
замурованные и небрежно зашторенные окна сзади, простыня на груди
-- все белое. В белом и сиделки и врачи. Многочисленные
медицинские приборы тоже светлые, но на фоне стерильной белизны
всего остального кажутся серыми. Ежедневные перевязки, утка, зонд
с пищей -- немного разнообразия в такой жизни. На вопросы Гек
отвечать отказался, но то и дело, когда приходил в сознание,
старался перекинуться парой слов с персоналом. Ему в этом не
препятствовали: скрытые в кровати микрофоны автоматически
включались при любых звуках его голоса или иных, исходящих от его
ложа; вся обслуга, включая врачей -- проверенные кадры армейской
контрразведки, подчиненной не Службе, а военному министру. И не
ему даже, Господину Президенту, неторопливо кующему новые
механизмы своей государственной машины. Но Геку было необходимо
общение, без него -- скука и кошмары. Обеим сторонам были выгодны
попытки такого рода, ибо каждой из них давали надежду на
получение полезной информации от другой. Гек все еще не мог
вставать, но уже не выплевывал с кашлем кровяные сгустки и в один
прекрасный день отказался от зонда, попросил дать ему пищу
обычным способом. Не сразу, но через сутки его просьбу
удовлетворили и он стал разговорчивее. Иногда он жаловался на
свои сновидения сиделке, иногда пытался шутить с врачами во время
болезненных осмотров и перевязок, а однажды, против обыкновения,
согласился поговорить с человеком, который через день приходил
задавать ему одни и те же вопросы.
"Передайте им, что не я убивал Кутона!" Гек повторял и повторял
эти слова, пока не провалился в беспамятство. Прибежали дежурящие
врачи, майора немедленно удалили, а Геку стали вкалывать
бесчисленные уколы, чтобы сбить температуру, взлетевшую до сорока
одного, делать массаж сердца, в котором возникли чудовищные
перебои... Гек двое суток не узнавал окружающих, на третьи взгляд
его вновь стал осмысленным и он попросил пить, а потом есть. На
самом верхнем уровне был отдан приказ: допросами не беспокоить,
проявлять чуткость: пошел контакт.
...В свое время Варлак рассказывал Геку о том, как ему довелось
около года оттянуть в японской тюрьме города Осака. Поначалу
жизнь на японской крытке казалась невыносимой даже урке,
прошедшему ад отечественных зон и трюмов: разговаривать можно
только в строго отведенное для этого время, спать только в
предписанных позах, даже глаза держать открытыми -- только по
команде местных пауков... За каждое ослушание -- лютые побои и
шизо, не уступающее "лучшим" бабилонским образцам. Через
месячишко Варлак решил вскрыться, чтобы отвалить наглухо из этого
мира, и стал готовиться к своему последнему отрицанию. Но Аллах
не зря даровал человеку разум: Варлака осенило и он остался жить
дальше. Дело в том, что японцы -- люди традиций и ритуалов, они
все делают по предписанным канонам и приказам своих семейных или
служебных сюзеренов. "Я иногда думаю, что любой из них, мужик или
баба, даже кончить может в любую секунду, если такая команда
поступит от ихнего дайме..." Поэтому, если присмотреться и
посчитать, то при хитром, но точном соблюдении этих дурацких
ужимок ты приобретаешь нечто вроде шапки-невидимки: тебя вертухаи
просто перестают замечать. По словам Варлака -- не было случая,
чтобы их надзирала придрался по своему собственному хотению --
только инструкция, только приказ, как автоматы для газированной
воды... И довольно скоро совсем другая жизнь в камере пошла, коль
ты понял их и научился пользоваться ими...
Бабилон -- не Япония, но у военных привычка к приказам,
инструкциям и бережно хранимым ритуалам, давно утратившим
первоначальный смысл, тоже весьма велика. За четкость,
решительность и слаженность в поступках они платят гибкостью
мышления, в нестандартных ситуациях и действуют неповоротливо,
проигрывая порою даже непрофессионалам. Не каждый военный,
естественно, но система в целом.
У Гека развилась мания преследования. Однажды он попросил колы и
врачи дали на это добро. Из наугад выбранного магазина привезли
ему пластмассовую бутыль с пепси-колой, вскрыли, провели анализ
пробы... Гек сделал глоток, выкатил глаза и выплюнул на простыню.
-Что вы мне дали?
-Пепси-колу, как вы просили.
-Я просил коку. А это -- отравлено, проверьте.
Проверили -- нормальный лимонад, без отравы. Мерзавцу скоро
намыленный галстук примерять, а тут приходится его ублажать и
терпеть капризы. Привезли кока-колу, провели через тщательный
анализ. Ларей все равно потребовал, чтобы кто-нибудь попробовал
напиток перед тем, как выпьет он. Через день вся подаваемая пища
проверялась таким же способом у него на глазах, даже апельсин --
Ларей произвольно указывал на дольку, которую должен был (или
должна) съесть кто-либо из персонала.
Раны постепенно затягивались, печень почти полностью восстановила
работоспособность, но Гек все еще был слишком слаб. Однажды он
попросил карандаш и бумагу, с тем, чтобы написать письмо
Господину Президенту. Ему выдали просимое, твердую подкладку под
бумагу. Майор контрразведки сидел рядом и фиксировал каждое его
движение. Гек промучался минут десять, выводя неровные каракули,
покрылся весь испариной и опять вошел в сердечный приступ.
Испуганно завизжал электоркардиограф, из соседней палаты
выскочили врачи... Далеко не сразу удалось купировать приступ,
Гек пришел в ясное сознание почти через сутки, а на бумаге было
нацарапано вкривь и вкось начало первого слова: "Госп...".
Временный начальник госпиталя получил жесточайший нагоняй за
"спешку", к которой он ровным счетом не имел никакого отношения.
Команда "не беспокоить и не провоцировать" была продлена еще на
две недели. Если не считать внезапных сердечных приступов и
развившейся маниакальной подозрительности Ларея, служба в
госпитале была не тяжела. За пределами госпиталя приходилось
соблюдать режим максимальной секретности ото всех, дальних и
близких, а внутри -- лечить Ларея, чутко ловить любые высказанные
вслух мысли, соблюдать его гигиену и выполнять незапрещенные
просьбы. Ничего существенного Ларей пока не сказал, а просьб с
его стороны было совсем немного. Так он захотел ромштекс, с
картофелем фри и черными оливками без косточек, но врачи убоялись
нагрузки на печень и отказали ему. В знак протеста Гек отказался
принимать пищу, попытка принудительного кормления привела к
судорогам, сверхвысокой температуре и почти полной остановке
сердца...
Рапорты и взаимодоносы презрели законы физики и покатились вверх
по служебному склону, слипаясь по пути в один зловонный ком,
который в итоге сам Господин Президент похлопал ладонью,
брезгливо покопался одним пальцем и изрек:
-Какая хреновня! Пусть жрет, что просит, испорченная печень не
надолго его обеспокоит, я обещаю. Новый Год он встретит, но
одиннадцатое февраля отпразднуем уже без него. Здоровье
преступника нам необходимо лишь в той степени, в которой он
способен будет ответить на наши вопросы, добровольно или против
своей воли. Все понятно?..
@BL =
Блондин нетерпеливо давил на пипку звонка, раз, второй,
третий -- один длиннее другого. Спереди и сбоку целились на него
домашние камеры слежения. Наконец щелкнул запор и Тони Сторож в
одних трусах вышел на порог... Он был все еще сонный и злой --
такой сон порушил Блонди черномазый! Но неспроста же...
-Чего трезвонишь, дубина! Охрана снизу мне уже отсигналила,
подождать не мог?
-Я зайду?
-Ботинки не снимай, иди на кухню, а то у меня...
Блондин согласно кивнул и прошел в маленькую, метра четыре на
четыре кухню. Уж кому-кому, а ему не надо было объяснять, почему
это Тони командировки в Иневию всегда проводит здесь и как зовут
молодую владелицу этой квартиры, оплаченную тем же Сторожем.
-Что сияешь медным тазом? Выкладывай.
-Следок объявился, тьфу-тьфу не сглазить...
-{MI}Его{D}???..
-Угу. Помнишь, ему всегда из "Анаконды" ромштексы таскали?
-Тише ты... Помню. Это где он еще пожелал, чтобы там к его
персональному гарниру всегда оливки добавляли?
-В цвет. Позавчера заказали с собой, с оливками.
-А вы что, и там пасли?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62