«Никто не может считать себя действительно компетентным в лечении шизофрении, если он не отдает себе отчет в том, что пред-ставляет из себя мир шизофреника, — писали Осмонд и Смитис. — С помощью мескалина это становится возможным». Второе упоминание о мескалине встречалось в русле новой теории сознания, базирующейся на трех новых наборах фактических данных:
A) Последние открытия в развитии электронных вычислительных машин и изучение аналогичных механизмов мозга
Б) Последние открытия в парапсихологии Обратите внимание на то, что экстрасенсорное восприятие признано научным фактом
B) Природа явлений, происходящих в сознании под влиянием мескалина Можно было бы подумать, что любой человек, знакомый с психологией, основанной на концепции подсознательно-го, воспользуется таким богатым источником для различных опытов, как мескалин, но никто этого так и не сделал, хотя Рутье предлагал это еще в 1922 году
Вскоре они получили письмо от Олдоса Хаксли, поздравлявшего их с открытием и приглашавшего, если они будут «проезжать мимо» в ближайшем будущем, навестить его в Лос-Анджелесе. Хаксли, кроме того, выражал желание попробовать мескалин.
Хотя Осмонд и Смитис были польщены похвалой прославленного писателя, вероятность, что они будут в ближайшем будущем «проезжать мимо» Лос-Анджелеса была практически равна нулю. Тем не менее им этого очень хотелось, хотя бы для того, чтобы отдохнуть на время от суровой канадской зимы. И тут вмешалась судьба. Напряженные отношения в больнице достигли такого накала, что деятели, отвечающие за программу психического здоровья Саскачевана, почувствовали, что пришло время обсудить это со старым директором. Осмонд решил, что лучше ему при этом не присутствовать, и начал готовиться к поездке в Лос-Анджелес на приближающуюся сессию Американской психиатрической ассоциации. И вот, в результате этих событий, Осмонд в начале мая 1953 года летел в самолете на юг, везя с собой не только редкое для Хаксли приглашение погостить у него, но и небольшой пузырек с мескалином.
Глава 4. ИНТУИЦИЯ И РАЗУМ
Олдосу Хаксли было пятьдесят восемь, когда он, в характерном для него восторженном тоне, набросал письмо Осмонду и Смитису. Он был известен своими блистательными сатирическими новеллами уже начиная с двадцатых годов двадцатого века. Французский беллетрист Андре Моруа восхищался им и отзывался о нем как о «самом умном писателе нашего поколения». Под этим он подразумевал энциклопедическое образование Хаксли.
Казалось, Хаксли в детстве успел прочитать всю «Британскую энциклопедию». Тогда огромное количество эссе на различнейшие темы, вышедших из-под его пера и кормивших его в течение почти всей жизни, было бы вполне объяснимым. Создавалось впечатление, что он понемногу знает обо всем. Но в то же время он не был ни педантом, ни дилетантом. Его суждения, касалось ли это молекулярной биологии или художника эпохи Возрождения Пьеро делла Франческа, были необычайно точны. Художественный критик Кеннет Кларк, долгое время исследовавший творчество Пьеро делла Франческа, ворчал, что, несмотря на долгие исследования, он знает о Пьеро «намного меньше, чем Олдос, изучавший его творчество всего несколько недель, но обладавший сверхъестественным сочетанием интуиции и разума».
Олдос Хакли
Однажды, будучи в Италии, Хаксли случайно оказался на съемках «Елены Троянской», голливудской костюмированной драмы пятидесятых годов. Поскольку эта отрасль киноиндустрии была полной штамповкой, иногда возникали определенные проблемы: например, в киносценарии упоминалась «вакханалия». Но ни режиссер, родом со Среднего Запада, ни ассистент из Нью-Йорка точно не знали, что это такое. И в этот момент появился Олдос. Как рас-сказал мне позднее ассистент режиссера, «он в течение нескольких часов рассказывал нам все, что знает о вакханалиях. В результате съемки вакханалии получились настолько удачными, что актеры не могли остановиться, даже когда режиссер закричал «стоп».
Таков был Хаксли: занятный человек, полный экзотических знаний. Он и сам выглядел довольно экзотично — ростом метр девяносто с лишним, он был необычайно худ и напоминал флагшток. Когда Олдос был молод, друзья говорили, что он похож на кузнечика. К старости он больше стал походить на цаплю. У него было удлиненное лицо, из-за чего он всегда выглядел на десяток лет моложе. Голову венчала шапка каштановых, а в старости — седых волос. Но самым неотразимым в его облике были, конечно, голубые глаза (он был слеп на один глаз, а другим видел очень плохо) и манера разговаривать с необычайным изяществом. Хаксли откидывался на спинку стула, направив взгляд голубых глаз поверх головы собеседника, и неторопливо развивал свои мысли «беспрерывно, пока не перевернет каждый камень, чтобы обнаружить скрытые под ним факты, или не пройдет весь лабиринт… и не откроет в конце концов истину». В отличие от других талантливых рассказчиков, он был также жадным слушателем. С ненасытной жадностью он поглощал слухи, книги, политику, науку, скандалы и факты (и чем необычнее, тем лучше), бормоча при этом: «как интересно!», когда узнавал очередную пикантную новость.
Если бы Олдос Хаксли умер в тридцать пять, вскоре после публикации своего пятого романа «О дивный новый мир», место в английской литературе ему уже было бы обеспечено. Сомерсет Моэм и Скотт Фицджеральд скорбели бы о преждевременной кончине многообещающего автора. Но Хаксли не умер. Он изменился — иногда это даже хуже. С середины тридцатых он обратился к мистике и восточной философии. Его романы, когда он наконец заставлял себя писать таковые (а делал он это регулярно по той простой причине, что за романы платили больше, чем за эссе), были настоящими философскими произведениями с научным оттенком. Они напоминали произведения Вольтера и других философов. «Никто со времен Честертона не растрачивал так свой дар», — писал критик Сирил Коннолли во «Вратах обещаний» (что наводило на мысли о том, куда же растратил свой дар сам Коннолли).
Однако ощущение, что с Олдосом творится что-то неладное, испытывали многие. Андре Моруа говорил, что у Олдоса произошло «полное изменение мировоззрения, встревожившее всех, кто, как и я, близко знал его раньше». Немногие из его ранних поклонников остались с ним в его причудливом пути, который привел его сначала к «Вечной философии» — компилятивному сборнику, где были собраны мистические компоненты, лежащие в основе всех религий, — и затем к письму Осмонду и Смитису, в котором говорилось, что он очень хочет попробовать мескалин, наркотик, который может сделать человека сумасшедшим.
Непонимание знакомыми произошедших в нем перемен преследовало Хаксли до самой его смерти. Он умер 22 ноября 1963 года — в тот же день, когда умер Джон Кеннеди. Когда авторы некролога попытались суммировать его жизнь в двадцати или тридцати дюймах колонки, предназначенных для «великих людей», их неспособность рационально к этому подойти была очевидна. Они не могли понять, что жизнь Хаксли была скорее не карьерой, а поиском… поиском чего? Совершенного синтеза науки, религии и искусства? Объединения внешнего и внутреннего мира человека? «Моя основная профессия, — писал Хаксли в одном из писем, которых он написал свыше десяти тысяч, — состоит скорее в достижении своего рода сверхпонимания мира… чем в сборе фактов».
Олдос Леонард Хаксли родился 26 июля 1894 года в английском графстве Суррей. Он был третьим сыном в семье доктора Леонарда Хаксли, педагога, издателя и второстепенного литератора, и внуком Т.Г. Хаксли (Гексли), выдающегося биолога и одного из самых известных людей викторианской Англии. Известный как «Бульдог Дарвина», Т.Г. был тем самым человеком, который в знаменитых оксфордских дебатах опроверг доводы епископа Уилберфорса по поводу дарвиновской теории эволюции. Он олицетворял собой тип ученого-рационалиста, что не раз красноречиво демонстрировал всему англоязычному миру — в газетных и журнальных статьях, с научной кафедры. Собрание его эссе выдержало девять изданий. Они начали выходить в год рождения его третьего внука и всего за несколько месяцев перед смертью Т.Г. Ему было семьдесят лет.
«Чистой, ясной холодной логики» требовал Т.Г. от сына и внуков. По определению старшего брата Олдоса, Джулиана, в традиции Хаксли были «тяжелые, но высокие размышления, ровная, но яркая жизнь, широкие интеллектуальные интересы и постоянный интеллектуальный рост».
Мать Хаксли, Джулия, происходила из не менее известной семьи. Она была племянницей поэта Мэттью Арнольда и внучкой моралиста и педагога доктора Томаса Арнольда, одного из выдающихся писателей викторианской эпохи. Джулия Хаксли основала «Прайорсфилд», школу для девочек, которая находилась совсем рядом с «Хиллсайд Скул», школой, где маленький Олдос получал свое первое образование.
По общему мнению, он был блистательным, но неспортивным учеником. Он всегда держался немного отчужденно и это раздражало его ровесников. «Олдос обладал необычайной волей и сдержанностью, — говорил о нем его кузен Джервас, тоже учившийся в «Хиллсайд Скул». — Я не могу припомнить, чтобы он хоть раз терял над собой контроль или давал выход эмоциям, в отличие от всех остальных». Джулиан упоминал, что, кроме того, он «находился на другом, гораздо более высоком уровне по сравнению со всеми остальными детьми». Он всегда думал, измерял, сравнивал, оценивал. Однажды крестная застала его сидящим пред окном и неотрывно глядящим куда-то туда. Она спросила, о чем он задумался, а он в ответ произнес только одно слово: «оболочка».
Он был странным, немного путающим ребенком. Несколькими годами позже английский фантаст, Олаф Стэплдон, издал книгу «Странный Джон», в которой он попытался изобразить интеллектуального супермена, настоящего «сверхчеловека» Ницше — каким он будет в реальности. Получившийся в итоге портрет имеет поразительное сходство с подростком Олдосом Хаксли, за исключением того глубокого отличия, что странному Джону не пришлось перенести личную трагедию, выпавшую на долю Хаксли. Начиная с поступления в Итон свойственная Хаксли некоторая отрешенность от мира была подорвана тремя трагедиями. Когда ему было четырнадцать, умерла мать. В шестнадцать он подхватил стрептококковую инфекцию, разрушившую роговую оболочку правого глаза и замутнившую левый почти до полной потери зрения. Ситуация была настолько серьезной, что Хаксли пришлось изучать слепой метод чтения Брайля. Пожимая плечами, он сухо шутил, что зато теперь может читать в темноте. Ему пришлось оставить мечты об изучении биологии и о медицинской карьере. Приспособив пишущую машинку под шрифт Брайля, Олдос начал печатать стихи и рассказы.
Наконец через два года, после того как он почти ослеп, и спустя год после поступления в Бейллиол-колледж, в Оксфорде, в тот самый август, когда началась Первая мировая война, средний из братьев Хаксли, Трев, покончил жизнь самоубийством.
«Кроме явной печали потери, добавляет боли и цинизм ситуации, — писал Олдос кузену Джервасу. — Трева довели до этого самые высокие и самые лучшие идеалы. В то время как тысячи других людей, потакающих своим слабостям, защищены от такой судьбы циничным, лишенным идеалов подходом к жизни. Трева нельзя было назвать сильным, но он обладал настоящим мужеством встречать жизнь лицом к лицу, отстаивая свои принципы, — идеалы действительно значили для него очень много».
Олдос занимался писательством серьезно. Будучи в Оксфорде, он спрятал свой идеализм под плащом эстетического дендизма. Стал носить желтые галстуки и белые носки. Вместо классической репродукции повесил над камином плакат с гологрудыми купающимися красотками — французский конечно же. Он поставил к себе в комнату пианино и играл на нем джаз. Чтобы отдохнуть от городской суеты, на уикенды он уезжал в Гэрсингтон, поместье в шести милях от Оксфорда, принадлежавшее Филиппу и Оттолин Моррел. На вечерах в Гэрсингтоне можно было встретить Мейнарда Кейнса, Литтона Стрэйчи, Бертрана Рассела, Вулфов — Леонарда и Вирджинию — и множество других аристократов из художественного и интеллектуального бомонда. Молодой Хаксли прекрасно чувствовал себя среди этого созвездия острословов, здесь все его признавали как большого интеллектуала и многообещающего поэта. Когда он в 1918 году издал книжечку стихотворений «Утраты юности», в Гэрсингтоне его хвалили.
Там же, в Гэрсингтоне, Хаксли встретился и со своей будущей женой, Марией Нис, обездоленной войной эмигранткой из Бельгии, которую приютила у себя леди Оттолин. Мария была больше чем на тридцать сантиметров ниже будущего мужа, а ее характер — интуитивный, волшебный, чувственный — был полной противоположностью «чистой, ясной холодной логике» Олдоса. «Ничего не зная, она понимает все», — сказал как-то о Марии Игорь Стравинский. И в том числе она понимала людей.
Мария обладала развитым психологическим даром, чего ее супруг был практически полностью лишен. Хаксли называл ее «моим личным толкователем отношений» и расспрашивал о людях, с которыми они встречались в Гэрсингтоне.
От их союза — они начали жить вместе в 1919 году и поженились насколько месяцев спустя — родился ребенок, мальчик, которого назвали Мэттью, и по крайней мере восемь романов. Первый, «Желтый кром», был опубликован в 1921-м. Вслед за ним, с двухгодичными интервалами, последовали «Нелепая награда», «Эти бесполезные прощания» и «Контрапункт». Ни один из друзей Хаксли, открывая его книги, не был готов к тому, что ожидало его внутри. Мягкий, погруженный в свои мысли поэт, автор таких строчек, как
Ни резкое падение, ни взлет ласточек не пробуждают чистую дремоту канала: зеркальная поверхность мертва, напоминая о нехватке красоты,
превращался в убийцу, когда писал беллетристику. («Я написал прелестный маленький рассказ, — писал Хаксли к будущей жене своего брата Джулиана. — Он такой бессердечный и жестокий, что вы, вероятно, будете рыдать:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72