https://wodolei.ru/catalog/dushevie_kabini/Niagara/ 
А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  AZ

 

Не могли ли сумасшествие, психозы и так далее быть результатом нарушений метаболизма? Или не могли ли эти химические вещества в результате определенной мутации превращаться в нечто другое? Вопросы были интересными, но ответа на них не было. Как сказал один ученый, «человек, который откроет химическую подоплеку сумасшествия, может считать, что Нобелевская премия у него в кармане».
Курт Гольдштейн, основатель гарвардской психологической школы
Факт обнаружения химии мозга имел важные последствия для одного из давно обсуждаемых в психологии вопросов, а именно использования наркотиков в терапии. Еще в тридцатые годы венский психиатр Закел начал лечить шизофреников с помощью инсулинового шока. Закел объявил, что от тридцати до пятидесяти гипоглике-мических бессознательных состояний могут вылечить шизофрению на ранних стадиях. Но в более запущенных случаях это не помогает. Психологическая общественность только успела возмутиться этой новостью, как пришла другая — венский доктор успешно лечил шизофрению, вызывая у больных эпилептические припадки с помощью другого наркотика, кардиозола. Впоследствии он расширил технику и стал применять другие депрессанты.
Классические аналитики с их тщательно сформулированными методами лечения подавленных эмоций и неврозов при помощи абреакции подняли эту работу на смех. В 1939 году английский психиатр Уильям Саржент присутствовал на собрании Американской ассоциации психологов в Сент-Луисе. Судя по его описаниям царившей там атмосферы, полной враждебности и предвзятости позиций, это напоминало нечто среднее между собранием марксистской ячейки и соревнованиями между Гарвардским и Йельским университетами. Когда было зачитано, что сорок процентов лечившихся кардиозолом получили тончайшие трещины в позвоночнике, «слушавшие, чуть ли не подпрыгивая на своих местах, стали аплодировать докладчику, который, по их мнению нанес смертельный удар по этому способу лечения». Саржент также заметил, что с доктором Уолтером Фриманом, одним из первых американцев, введших в обиход лоботомию, обходились на собрании, как с отверженным. И не из-за проблем, связанных с самой процедурой, а скорее за то, что он имел безрассудную смелость предполагать, что шизофрения может быть вылечена хирургическим вмешательством. «Они были так оскорблены предложением лечить обычно неизлечимые умственные расстройства с помощью скальпеля, что были почти готовы разрезать на части его самого», — отмечал Саржент.
Однако в конце сороковых, принимая очевидность того, что некоторые наркотики могут изменить течение психопатологических заболеваний, мнение психологов изменилось. Чувствуя выгодность рынка, фармацевтические компании начали усиленный поиск других воздействующих на сознание наркотиков. Первый из сильных транквилизаторов, торазин, появился в 1954 году. Седативное средство милтаун — годом позднее. За ним последовали стелазин, мелларин, валиум, либриум, элавил, тоф-ранил — набор, который помогал держать под контролем, если не излечивать, большую часть психических заболеваний.
В середине пятидесятых Американская ассоциация психологов делилась более чем на восемнадцать различных секций. Секции личностной и социальной психологии, секции промышленной и бизнес-психологии и так далее. Самой большой была только что сформировавшаяся секция клинической психологии. Клиническая психология напоминала некоего психологического Франкенштейна — в ней научная точность бихевиоризма соединялась с диагностической техникой личностной психологии. Клинические психологи были одновременно и великолепными учеными, и врачами.
И как ученые, клинические психологи заинтересовались, насколько успешны используемые ими методы лечения. В 1955 году двое из них опубликовали работу, в которой они сравнивали наблюдения за группой пациентов, проходящих сеансы психотерапии в клинике Кайзера в Окленде, и группой других пациентов, которые только собирались пройти данную терапию. Тестируя две группы в течение девяти месяцев, психологи были изумлены тем, что в обеих группах дела обстояли примерно одинаково: треть чувствовала улучшение, треть — ухудшение и треть осталась на том же уровне, что и была вначале.
Главным автором этого исследования был молодой психолог Тимоти Лири.
Клеветники, ополчившиеся против науки-золушки, интерпретировали данные Лири как доказательство того, что психотерапия — это надувательство, обман. Но сам Лири так не считал. Он верил, что исследования в клинике Кайзера подтверждают то, что он давно чувствовал. То, что называлось терапией, было просто набором методик и ловких приемов, которые иногда работали, а иногда — нет. В случае удачного лечения пациент «получал новую жизнь», как выразился соавтор Лири, Фрэнк Бэррон. Сама же терапия была трудом «эфемерным, неустойчивым, хрупким и неуловимым, как любовь или счастье… на взгляд окружающих человек остается почти тем же самым, хотя глубоко меняется внутри».
И ключ к этим получившую новую жизнь людям следовало искать за границами сознания, в области подсознательного.
* * *
Однако как далеко ни продвинулась психология, она так и не приблизилась к разгадке главной тайны. Подсознательное было белым пятном в психологии. Изучать его — словно наблюдать за пузырьками воздуха, поднимающимися из глубин океана, пытаясь узнать, откуда же они идут. Подсознательное было неприступной крепостью, терра инкогнита, познаваемой лишь благодаря сигналам, которые прорывались сквозь личностную оболочку. В общественном сознании оно ассоциировалось с вошедшей в поговорку запертой комнатой в викторианском особняке.
Многие люди, частично благодаря работам фрейдистов, приписывают открытие подсознательного Зигмунду Фрейду. Однако открытая полемика о внутреннем устройстве мозга развернулась еще за несколько десятилетий до венского врача, в то время как неофициальные споры по этому поводу велись еще со времен древней Греции. Принято считать, что современные дискуссии о подсознательном берут начало в 1869 году, когда немецкий философ Эдуард фон Гартман опубликовал «Философию подсознательного». Фон Гартман описывал подсознательное как некий параллельный мир, который, хотя обычные методы научного изучения здесь не работали, все-таки можно было исследовать. Эхо подсознательного встречалось везде — во снах, мифах, шутках, каламбурах и воображении; в ненормальном поведении или, наоборот, в чрезмерно нормальном. Оно было королевством духа и мистического опыта.
Книга Гартмана явилась предвестницей форменного штурма «запертой комнаты», которая представлялась «то грудой мусора, то сокровищницей», в которой содержались секреты «психических болезней и вырождения, так же как и зачатков высшего совершенства». В 1900 году психологи уже различали четыре сферы бессознательного: подсознательная индивидуальная память, где хранятся воспоминания и образы ощущений, начиная с первых моментов жизни; область подавления и вытеснения, состоящая из памяти о событиях, которые в течение времени либо забываются, либо подавляются; творческое бессознательное — источник поэзии, творчества и интуиции. И мифопоэтический бессознательный разум, где элементы остальных трех соединяются в домыслы и воображение.
Запомните это последнее, оно имеет прямое отношение к нашему рассказу. Но не обманывайтесь, поэтизируя подсознательное, считая его некой волшебной страной. Генри Элленбергер, чья «История подсознательного» является, вероятно, одной из лучших книг на эту тему, писал о нем как об «ужасной силе — силе, породившей эпидемию веры в существование нечистой силы, коллективные психозы с их «охотой на ведьм», откровения спиритов, так называемые перевоплощения медиумов, автоматическое письмо, миражи, послужившие приманкой для целых поколений гипнотизеров, и обильную литературу, питаемую подсознательными образами». Великий психолог Юнг провел последние годы жизни, складывая кусочки головоломки мифопоэтической математики, и пришел к выводу, что бессознательное так же невидимо и неощутимо, как кванты в физике. Откуда возникли архетипы, эти первичные образы, которые мы все в себе носим? Являлись ли они просто побочным продуктом деятельности мозга или они были группой символов, в которых была закодирована наша собственная эволюция?
К несчастью, современники Юнга, словно сговорившись, стремились выставить его учение как странное и эксцентричное. Не успел он предложить свою новую богатую возможностями модель бессознательного, как она сразу же подверглась критике. Сначала со стороны фрейдистов, которые сосредоточили свое внимание исключительно на подавленном подсознательном, а затем со стороны бихевиористов, объявивших всю юнгианскую модель ненаучной чепухой. Результатом этого стало упрощение и сужение самого понятия бессознательного, так что в 1948 году анонимный автор писал в «Тайме»: «Ид, зародышевая структура, содержащая наследственные качества, из которых по большей части состоит подсознательное, хранит в себе генетические примитивные желания, животные инстинкты…»
Доктор Уилл Меннинджер приводит пример конфликта между сознательным и подсознательным. По его словам, работу сознания можно сравнить с цирковым номером, когда двое че-ловек пытаются управлять одной лошадью. Тот, кто сидит спереди (собственно сознание) пытается дать лошади правильное направление и управлять ею. Но в то же время он не может быть уверен, что его действия согласованы с действиями того, кто сидит сзади (подсознательное). Если оба ездока направляют лошадь в одну сторону, с вашим психическим здоровьем все в порядке. Но если они собираются ехать в разных направлениях, то тут, вероятно, могут возникнуть неприятности».
Следовательно, проблема в следующем: для психического здоровья необходимо, чтобы едущий сзади ехал в ту же сторону. Но пока что подсознательное все еще оставалось практически неизведанным. Нужно было найти способ проникнуть в его глубины. И поэтому, когда «Сандоз фармацевтикалс» объявил, что обнаружила вещество, способное стимулировать сильные психозы, многие психологи надеялись, что ключ к запертой двери подсознания наконец найден.
Но что они обнаружили, опробовав это вещество? Подсознательное Фрейда, переполненное подавленными желаниями? Или нечто, скорее напоминавшее теорию Юнга?
Или, может быть, выяснили, что были правы бихевиористы и запертая комната была не более чем бухгалтерской книгой, в которую строго по графам записываются условные рефлексы? Или же, возможно, дверь вела в другие, гораздо более странные места…
Глава 3. ЛАБОРАТОРНОЕ СУМАСШЕСТВИЕ
Сейчас уже нельзя выяснить в точности, кто из американцев первым попробовал ЛСД. Но одним из первых был доктор Роберт Хайд, практиковавший в массачусетском Центре психического здоровья. Один из коллег доктора Хайда, Макс Ринкель, достал немного ЛСД. Ему было любопытно, как нормальный человек может на несколько часов превратиться в сумасшедшего. Конечно, сам Ринкель формулировал это немного по-другому. Его интересовало моделирование психозов, искусственно вызванная шизофрения, которая могла бы пролить свет на этиологию сумасшествия.
Хайд был первым «подопытным кроликом» в опытах Ринкеля. Когда все собрались, он растворил коричневую ампулу с Делизи-дом (ЛСД) в стакане воды, выпил и стал ждать. Он ждал и ждал, пока, наконец, его терпение не лопнуло. Тогда он сообщил всем, что собирается пойти погулять. Остальные, если хотят, могут последовать за ним, но он уверен, что никакого эффекта препарат не оказывает. И тут произошла поразительная вещь. Буквально в один момент, прямо на глазах коллег, уравновешенный вермонтец Хайд превратился в параноика, который с подозрением спрашивал: «Почему они все улыбаются?» или «Почему закрыта дверь?». В 1951 году Ринкель сделал доклад о своей работе над ЛСД на заседании АПА в Цинциннати. По его словам, он обнаружил значительное соответствие между психозом, вызываемым ЛСД, и шизофренией:
В основном мы обнаружили изменения, похожие на симптомы больных шизофренией. У испытуемого возникают проблемы с мышлением. Оно становится заторможенным, блокированным, аутичным и отстраненным. Чувство безразличия и нереальности происходящего наряду с подозрительностью, враждебностью и обидами также во многом напоминают шизофрению. Галлюцинаций и бреда намного меньше…
Но эти заключения достаточно относительны, спешил тут же отметить Ринкель. У склонных к аутичности могли выявиться маниакальные черты, человек начинал шутить и играть словами, хотя это было вовсе не в его характере, или, напротив, у людей, склонных к параноидальным реакциям, могли возникать моменты глубокого экстаза. Единственный четкий вывод, который можно было сделать, — что нормальные люди после приема ЛСД переставали быть нормальными: они менялись, и то, что с ними происходило, можно было назвать ненормальным.
Но становились ли они безумными? Была ли эта модель психозов настоящей? Или же ученые проецировали на процесс собственные желания, видя только то, что хотели бы видеть? На эти вопросы было нелегко ответить. Однако прошло некоторое время, и когда исследованием ЛСД начало заниматься гораздо большее количество ученых, обнаружилось, при каких условиях возможна негативная реакция пациента. ЛСД делало человека в высшей степени восприимчивым к оттенкам поведения окружающих. Если психолог, работающий с пациентом, вел себя холодно и резко, пациент часто отвечал враждебностью или обидой. Однако, если врач относился к пациенту с теплотой и обходительностью, пациент отвечал на это любовью и расположением, далеко выходящими за границы обычных.
Тесты были больным местом исследований. Как только ЛСД стали изучать серьезно, его начали тестировать с помощью теста Роршаха, ТАТ, блоков Белльвю, теста «Нарисуй человека» (Draw-A-Person). Испытуемые часто сердились, с ними становилось сложно общаться.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72


А-П

П-Я