Прочитав «Степного волка», «Игру в бисер» и «Паломничество в страну Востока», они пришли к убеждению, что Гессе был адептом психоделиков с раннего возраста. Кроме того, Гессе преуспел там, где Хаксли потерпел неудачу, — его произведения, будучи полностью посвящены описанию внутренних психологических коллизий, тем не менее читались с большим увлечением. Например, «Нарцисс и Гольдмунд» на одном уровне была повестью о двух друзьях, живших в эпоху Средневековья, один из которых был монахом, другой — светским человеком. Но на другом уровне это была история развития личности и души. Где-то в начале «Паломничества в страну Востока» есть такие слова:
«Мне стало ясно: да, я присоединился к паломничеству в страну Востока, то есть, по видимости, к некоему определенному начинанию, имеющему место здесь и сейчас и никогда более — однако в действительности, и в высшем и подлинном смысле, это шествие в страну Востока было не просто мое и не просто современное мне; шествие истовых и предавших себя служению братьев на Восток, к истоку света, текло непрестанно, оно струилось через все столетия навстречу свету, навстречу чуду, и каждый из нас, участников, каждая из наших групп, и все воинство наше в целом и его великий поход были только волной в вечном потоке душ, в вечном устремлении Духа к своей отчизне, утру, началу».
Поначалу их уединение не нарушал никто, кроме почтальона, который приносил груды писем — единственное, что Лири оставил, чтобы поддерживать связь с внешним миром, интересующимся развитием психоделической науки. Объем корреспонденции был невероятно велик — и хотя тон писем был в основном негативный, широкое распространение продукта показывало, что психоделики задели за живое, пробудили что-то в американской душе. По мере того как известия об исследованиях Лири доходили до публики, в дом приходили целые ящики писем, в которых запрашивали информацию, просили совета или наркотиков.
Постепенно и наполовину тайно они начали готовить проводников. Часть из них пришла из IFIF, другие же были те, что писали письма и просили совета, а в результате были приглашены в гости.
Арт Клепс, школьный психолог из штата Нью-Йорк, прочел в «Нью-Йорк тайме» статью о Касталии Клепс, который прежде уже пробовал мескалин, был поражен, узнав, что «группа уважаемых интеллектуалов принимает псилоцибин и ЛСД и, похоже, находит им эффективное практическое применение и в то же время активно организует великие путешествия, причем все это происходит в особняке округа Да-чес».
Клепс послал Тиму письмо, где выражал интерес к изучению психоделиков, и получил приглашение приехать. Он прибыл в Миллбрук через несколько дней после Рождества 1963 года вместе с несколькими психологами и одним художником, который хотел провести свое первое онтологическое путешествие в башне.
Хотя они испытывали некоторые неудобства в связи с устройством в доме: «Самим стелить постель и готовить еду? — ворчал один из психологов. — Я всегда предпочитал платить деньги за эти услуги» — тем не менее общая атмосфера Миллбрука полностью компенсировала все проблемы. Клепсу показалось, что жизнь в Миллбруке «лучше, более живая, более осмысленная, веселая, счастливая… Тимоти Лири, я думаю, был просто волшебник, он, казалось, умел преобразовывать жизнь просто тем, как он жил».
Клепс пил кофе на кухне, когда из башни спустился художник после своего первого сеанса. Он двигался «как привидение, расширившиеся черные глаза сверкали». Он бормотал: «прекрасно, прекрасно… но у меня, кажется, поменялись стороны. Моя левая половина стала правой половиной и моя правая половина — левой. На самом деле, я думаю, моя левая половина осталась в башне. Надо бы мне пойти и отыскать ее».
Наблюдая, как он удаляется, Клепс подумал, что за всеми этими разговорами об изменении поведения стоит нечто глубоко серьезное. Идея попробовать ЛСД поначалу порядочно пугала его. Достаточно тривиальная реакция. В Касталии было принято, что новичок, чтобы достичь некоторой опытности, должен пройти по крайней мере пятнадцать аккуратно проведенных сеансов.
Месяцы шли, и население Большого дома заметно увеличилось. Приехали Мэйнард и Фло Фергюсон с их пятерыми детьми. Они поселились на втором этаже, заняв ряд смежных комнат. Через несколько дверей от них жили друг Альперта, который имел проблемы с ориентацией, и молодая девушка, что была их ассистенткой в Гарварде. Вновь объявился Майкл Холлингсхед, а также многие из старых друзей по Гарварду и по IFIF — Фрэнк Бэррон, Уолтер Хьюстон Кларк, Алан Уоттс.
На выходные собирались знаменитости. В тот период провести уикенд в Миллбруке, у кастальцев, считалось для представителей богатой нью-йоркской молодежи просто обязательным, если они были знакомы с кем-нибудь из отпрысков семейства Хичкок. Хичкоки сами не жили в Большом доме — у них всех были собственные дома. Наиболее впечатляющим было бунгало Билли — под медной крышей, с комнатами для прислуги, плавательным бассейном, теннисным кортом, бильярдной и библиотекой. Билли Хичкок был новичком в психоделическом движении, он работал в Лондоне на братьев Лазар в те годы, когда разворачивалась IFIF. Высокий блондин, с простыми и довольно приятными манерами, он напоминал Клепсу типаж из тех, «что купаются в золотых бассейнах и ходят, благоухая марихуаной» из книг Фрэнка Мерривезера. Перед тем как проводить ЛСД-сеансы, Тим обычно расспрашивал людей, что именно хотели бы они получить от путешествия в Иной Мир. Большинство говорили об отрыве от эго и достижении космического сознания. Но не Билли Его ответ был: «Узнать, как половчее сыграть на бирже».
Если бы Олдос Хаксли дожил до уикендов в Миллбруке, они, возможно, напомнили бы ему памятные вечера в Гэрсингтоне. Конечно, в те дни самым главным на этих вечерах была умная, остроумная и всегда изящная беседа. В Миллбруке вечера проходили
Лири в Миллбруке
в обсуждениях того, кто что предпочитает — гашиш, грибы, ДМТ, ЛСД, псилоцибин, мескалин, пейотль, марихуану (Тим избавился от предубеждения по отношению к ней) или спирт. Лири продолжал отстаивать свой любимый «Джемисон», хотя это и не очень подходило к его статусу первосвященника психоделического движения.
Иногда в выходные Мецнер насчитывал более сотни новых гостей: «джазовые музыканты, художники-авангардисты, андеграундовые кинорежиссеры, сводники высокого уровня, загадочные люди с Востока, ночные бабочки с густо накрашенными глазами в разноцветных шифоновых одеяниях порхали по дому, разнося большие сосуды с гашишем… иногда Мил-лбрук выглядел как орбитальная космическая станция, где существа различных уровней сознания обмениваются информацией».
Как-то раз один из новичков, который проходил первый сеанс в башне, почему-то спустился вниз и попал в разгар такой вечеринки. «Господи Иисусе! — воскликнул он. — Там наверху с ума сойти можно. Но внизу — просто сумасшедший дом!»
Как описать основное ощущение, доминировавшее в ту зиму? Оно напоминало мелодию, которая скорее чувствуется, чем слышится. Время шло, и мелодия становилась все более ощутимой, пока не перечеркнула все теории импринтинга и разрыва установок.
Будда после шести лет медитаций и аскезы сел под священным деревом и после сорока девяти дней ментальной сосредоточенности достиг своей цели — окончательного Просветления. И мелодия, что звучала у них внутри, требовала того же. Пришло время сесть под священное дерево и вырваться за пределы земной оболочки. Пришло время штурмовать небеса.
Вообразите себе альпинистов, что задались целью взойти на Эверест. Такое восхождение требует участия множества людей: проводники-шерпы, носильщики, снаряжающие их специалисты, но все они останутся в стороне, когда цель будет близка, когда лишь один или двое из команды смогут наконец взойти на вершину.
Тим был первым. 21 марта в день весеннего равноденствия они устроили торжественные проводы в честь начала его недельного странствия. Алан Уоттс прочел по этому случаю соответствующие наставления из «И цзин», затем все ушли, оставив Тима в одиночестве. Проглотив первую порцию ЛСД, Тим закутался в теплый зимний полушубок и сделал шаг вперед в морозную зимнюю ночь. На небе сияла полная луна. Он завыл на нее. Большой дом, молчаливый и темный, казался далеким и отстраненным. Он лег в сугроб и стал смотреть на звезды, слушая, как ветер шуршит в вершинах сосен, как гудят провода, передавая миллионы битов информации.
Шли дни. Оболочка не поддавалась.
Однако на Тима снизошло видение, или просто интуитивное озарение, что мужская сторона должна объединиться с женской — только тогда они вместе смогут достигнуть новой ступени развития.
Эта попытка вырваться за пределы еще сильнее продвинула Тима в исполнении древней роли наставника, или говоря другими словами, сожгла множество его старых импринтингов. Тим все больше говорил не прямо, а давая косвенные намеки, например:
«Тим, есть ли на свете что-то более важное, чем все остальное?»
«Посмотри, как сверкает снег в лунных лучах. Красиво, правда?»
Однажды местный садовник-энтузиаст хотел заменить старые покосившиеся яблоневые деревья новыми, купленными на рынке гибридами. «Вы понимаете, что очень безрассудно говорить об этом в их присутствии?» — спросил Тим. Садовник, не уверенный, не разыгрывает ли его Тим, спросил: «Вы имеете в виду, что они могут слышать?» «Заметьте, что я всегда выражаю дружелюбие и стараюсь быть на их стороне, защищать их, — сказал Тим. — Но утверждать я ничего не могу».
Говорил ли он всерьез? Было невозможно устоять перед его широкой дружелюбной улыбкой. Это был человек, которого выгнали из Гарварда и высмеивали в большинстве газет и журналах. Он мог быть унылым, мрачным и подавленным, и тем не менее он широко улыбался навстречу людям и как никогда пользовался огромным успехом у женщин. Но подходила ли хоть одна из них на роль необходимой ему второй половины?
Как только потеплело, купили газонокосилку и тут же выкосили огромную лужайку. Восстановили цветочные клумбы, одна из которых имела форму луны, а другая солнца. Подрезали разросшиеся ветви кленов и выкрасили в белый цвет камни вдоль дороги, по поводу чего Альперт заметил, что это начинает напоминать еврейский сельский клуб. Засадили огород, и в «Круглом столе» в Миллбруке появилось фото, где запечатлен Тим, толкающий газонокосилку.
Все эти преобразования были замечены жителями Миллб-рука, которые состояли в основном из ремесленников, которых Дитрих завез сюда, когда строил свой Большой дом, и их потомков. Арт Клепс заметил, что «в городе Тима тепло приветствуют хозяева магазинов и местные жители, а он, по-видимому, с удовольствием играет роль своего мужика, сельского жителя и доброго соседа, всегда легко находя пару слов для всех и каждого».
К счастью, местные жители не могли видеть внутренних перестроек, проводимых в Большом доме. Почти вся мебель была выброшена, у столов подрезаны ножки, чтобы они стояли почти на полу. Потолки перекрашены в золотой цвет, а стены расписаны мандалами. В углах разместились самодельные алтари и маленькие ковчеги, где стояли индуистские или тантрические божества, а также необходимые предметы для проведения ритуалов, назначенных на текущую неделю. Их новым увлечением стал Георгий Гурджиев, и в течение нескольких недель они летали в Нью-Йорк, чтобы присутствовать на лекциях по «работе» — так называли последователи Гурджиева свои занятия.
Альперт полетел на «Сессне» в Канаду, чтобы встретить корабль, доставивший ЛСД из Чехословакии. Большая часть ЛСД попала в Миллбрук, и небольшие количества были отосланы в научно-исследовательские центры, которые подверглись конфискации со стороны ФДА. Кроме того, Альперту предстояло встретиться там с богатой вдовой, которую интересовало, нельзя ли использовать ЛСД для подготовки к смерти — к тому времени самые интересные исследования в этом направлении вел Эрик Каст из Чикагского университета. Касталия была счастлива удовлетворить интерес богатой леди. Богатые старые вдовушки часто вставляют потом в свои завещания приятные пункты, а как раз сейчас кастальцы очень нуждались в чем-то в этом роде.
Нехватка денег — вечный враг любых утопий — снова показала свое голодное лицо.
Одним из очевидных решений было взимать плату за посещение Касталии — это предложение было вполне своевременным, если учесть, какой обвал посетителей прибывал теперь на уикенды. большая часть людей не помещалась в доме и ставила палатки под деревьями, приходя в дом только на обед. Они могли бы вновь вернуться к плану старого Дома Свободы и превратить Большой дом в летнюю академию, где проводились бы семинары по способам ненаркотического расширения сознания и отказа от сложившихся привычек. Репортер из «Ньюсуик» поспешил высмеять идею создания академии. Тон сообщения был издевательский, в газете сообщалось: «Теперь, выиграв тяжелую схватку, двое великих и могучих обозревают опустевшее поле брани». Однако это показывало возросшую осторожность со стороны масс-медиа в отношении Лири. Осенью, когда «Тайм» поместил статью о роспуске IFIF, они проиллюстрировали свое сообщение фотографией Алана Уоттса и Тима. Хотя текст статьи был негативным, но у читателя в итоге складывалось впечатление, что психоделики и красотки идут рука об руку. В «Ньюсуике» было тоже напечатано нечто подобное, так как репортер не мог удержаться от замечания о «девочках в бикини», гуляющих по Большому дому.
Летние сессии поставили ряд интересных проблем. Как можно за тридцать шесть часов работы измененить сознание людей, сбежавших на время от обычной жизни? Как можно привлечь их к ментальным экспериментам, когда они в своей обычной жизни привыкли следовать правилам и «работать от звонка и до звонка»?
Сначала решили, что новичкам, чтобы освоиться, надо присутствовать на вечеринке в Большом доме. Это оказалось ошибкой. Попав в привычный для них мир вечеринки, гости тут же начинали навязывать свои шаблоны и правила.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72