В какой-то мере этот бунт ускорил Осмонд. Он приехал в Бостон в основном для участия в симпозиуме, который финансировало ГАП (Общество развития психиатрии). Люди, собиравшиеся на подобные симпозиумы, в основном не страдали предрассудками и занимались действительно актуальными проблемами. На прошлых встречах поднимались такие смелые вопросы, как проблемы негритянской преступности или ассимиляции иммигрантов. На этот раз, в 1960 году, они обратили внимание на битников и, среди прочих, пригласили выступить Аллена Гинсберга. Последний только что вернулся из Южной Америки, где вслед за Берроузом исследовал вызывающую галлюцинации виноградную лозу «айахуаска».
Гинсберг был удивлен, что психиатры заинтересовались его написанной под наркотиками поэзией. Однако он выступил на симпозиуме и разъяснил им, что такое «веселящий газ», «меска-лин» и «лизергиновая кислота». Реакция была печальной. Некоторые старые психоаналитики старшего поколения действительно заинтересовались — возможно, на это повлияло то, что они были воспитаны еще на Фрейде и Юнге, когда исследования феноменов сознания не успели обрасти множеством догм. Большинство же молодых психиатров сошлись на том, что Гинсберг сумасшедший: он точно — психопат, а, может, даже и шизофреник. Это в очередной раз подтвердило правоту известной максимы «подчиняйтесь правилам, а не то…». Однако среди заинтересовавшихся был Осмонд. Возможно, думая помочь Гинсбергу расширить поэтический кругозор, он предложил ему познакомиться с психологом Тимоти Лири — и попробовать псилоцибин.
Аллен Гинсберг, появившийся в «Программе исследования псилоцибина», казалось, воплощал наяву то, что творилось у Лири в подсознании. Он действительно с высокомерным презрением относился к буржуазной морали. «Генеральный секретарь поэтов / битников / анархистов / социалистов и сторонников свободной любви всего мира», — так с симпатией описал его Лири. Он приехал вместе с любовником, Питером Орловски. Сидя за чаем, он, поблескивая глазами из-под черной оправы очков, начал рассказывать о своих недавних приключениях в перуанских джунглях. Он провел весь июнь в деревушке Пукалльпа, где под руководством курандеры, «скромной простой женщины лет тридцати восьми», пил по ночам напиток, приготовленный из «айахуаски» и листьев местного дерева, «мескла» Эффект был потрясающий. «Сильнее и страшнее этого я еще ничего не встречал», — писал потом Гинсберг Берроузу. Это были классические переживания темных сторон души. Сначала его тело обвило множество змей. Затем появилась Смерть: «таинственная сущность, которая рано или поздно настигает любого человека». Это было не абстрактное ощущение пустоты, нет — это была сильная страшная смерть, которая словно накрыла тяжелым одеялом. И он внезапно понял, что сейчас умрет — просто покинет свое тело и сознание и не будет больше на свете мелющего чепуху старины Гинсберга. Но затем он представил, как будут страдать друзья, если он умрет, — и это вернуло его на землю. И он остался жить.
Рассказ был сильный. В нем было много героики, которую так любил Лири. И было в нем кое-что еще — подтверждение одной из его гипотез. Еще с той поры, когда Браун в Мехико рассказывал ацтекские легенды о теонанакатле, в душе Лири зародились подозрения, что только шаманы и мистики знают, как пользоваться этими наркотиками, но не психологи. И в данном случае — скромная индианка блестяще обеспечивала необходимую обстановку и атмосферу. Пришла пора учиться у старых индейских целителей и тибетских мистиков. Лири нутром чуял, что это так. И в то же время был вынужден соглашаться с Хаксли и Бэрро-ном в том, что пока необходимо держаться в рамках традиционной медицины.
Гинсберг и Орловски приняли дозу псилоцибина на следующий день. Лири, устроив их поуютнее в верхней спальне, спокойно удалился в кабинет, чтобы обсудить кое-что с Бэрроном, полагая, что сейчас пройдет еще одна из тех мирных созерцательных сессий, к которым они уже привыкли. То, что произошло далее, оказалось для них полной неожиданностью. Внезапно с треском распахнулась дверь, и голые поэты, пританцовывая, ввалились в кабинет. «Я — мессия, — объявил Гинсберг изумленным профессорам. — Я спустился в мир, чтобы проповедовать любовь! Мы выйдем на улицы и пойдем по городу! Мы будем учить любви, люди должны отказаться от ненависти!» Бэррон спешно принялся убеждать их, что сейчас не самый лучший момент для прогулки по улицам Ньютона с проповедью любви
Ему удалось предотвратить выход голой парочки на улицы, но тогда Гинсберг решил, что раз так, то надо срочно позвонить Хрущеву и Кеннеди и «просто раз и навсегда решить проблему с ядерной угрозой». Ему не удалось связаться по телефону с главами могущественных сверхдержав, зато он смог застать Керуака, который страдал и пил в одиночестве в деревушке на северном побережье Лонг-Айленда. После затянувшегося спора, во время которого Лири с ужасом подсчитывал про себя размер будущего счета за междугородные переговоры, Джек Керуак согласился принять участие в программе по изучению псилоцибина. И так продолжалось целый день — одни странные поступки следовали за другими.
Аспиранты, забежавшие к Лири поболтать, обнаружили, что в доме ходят какие-то голые бородатые мужики, которые хихикают и целуются. Тут уж даже самые свободомыслящие были слегка шокированы. Тим же обрадовался. В момент опасности он ясно ощущал свою значимость. Отдел общественных отношений психологического факультета гудел — в течение нескольких дней обсуждались разнообразные слухи (наиболее неприличные подробности многозначительно опускались) об оргиях, что творятся в доме у Тима, и о подозрительных битниках, накачавшихся наркотиками. Даже те из его коллег, которые прежде вряд ли подозревали о существовании Тима, оторвались на момент от своих научных трудов и мимоходом заметили, что, может быть, Гарварду не следует ввязываться в эти псилоцибиновые штучки Лири. У всех складывалось впечатление — не высказанное, но ясно ощущаемое, — что Лири перешел некую критическую черту.
В известном смысле так и произошло. В тот памятный день, уже после сессии, все участники собрались на кухне и, пока Тим разливал по чашкам горячее молоко, Гинсберг предложил попробовать другие варианты психоделиков.
Аллен, будучи сторонником полного и абсолютного равенства для всех, считал, что каждый должен иметь возможность попробовать наркотик, расширяющий сознание. По его мнению, это должно было стать пятой свободой (помимо свободы слова, печати, собраний и вероисповедания) — свободой управления своей собственной нервной системой. Этот грандиозный план казался ему вполне логичным и осуществимым. Первое, что они должны были сделать, по его мнению, это ввести в курс дела и вовлечь в проект влиятельных людей — для проведения про-паганды. Они помогут создать благоприятное общественное мнение в поддержку массовых программ, разрешенных процедур приема и создания тренинговых центров по правильному использованию наркотиков.
Сидя в тот день на кухне и попивая горячее молоко, Лири вдруг понял, что путь Хаксли — не его путь. «Именно тогда, — писал он позже, — мы отвергли элитарную схему Хаксли и взяли курс на американский подход к делу, то есть на путь, открытый для всех и каждого». Гинсберг пробудил в Лири бунтаря.
Воспоминания Гинсберга о тех же выходных написаны менее патетическим тоном и дают представление о том, как Лири мог восприниматься со стороны. Ученый поразил поэта-битника своей очаровательной наивностью. «Как будто он не знал, что любой, кто пишет стихи в Сан-Франциско, живет с индианками и давным-давно принимает мескалин и пейотль. Или будто он сам никогда не курил травку… У Лири был большой красивый дом, и все кому не лень гуляли там, будто были приглашены на вечеринку, что меня шокировало сначала, поскольку я считал себя единственным, кто серьезно занимается религиозными медитациями. И все они выглядели оптимистами, с этакой радостной уверенностью в том, что их эксперименты будут приветствоваться как научные, приличные, социально приемлемые, имеющие совершенно разумные цели, и что они распространятся по другим университетам и автоматически будут включены в учебные планы. Как будто бы он не понимал, что может натолкнуться на оппозицию в академической среде. Я едва удерживался,
чтобы не сказать ему: «Ты не представляешь себе, против чего ты выступаешь и на какое сопротивление ты наткнешься!». Он же рассуждал примерно в таких понятиях: «Мне надо убедить Шлезингера, а тогда мы убедим и Кеннеди — что-то в таком стиле. Потому я решил его немного спустить на землю и спросил: "Почему бы не начать с художников и артистов?"»
Межфакультетский клуб Гарвардского университета
Тем не менее тот уикенд у Лири послужил подтверждением излюбленного пророчества Гинсберга: мы на пороге чего-то важного.
«Очевидно, что с сознанием происходят важные перемены», — сообщил он несколько недель спустя какому-то репортеру. И в центре этих изменений стояли новые «мудрые наркотики», которые способны привести к распространению духовности, что, как это предсказывал еще Хаксли, являлось своего рода революцией. «Люди начинают видеть, что Царство Божие находится не вне, а внутри каждого, и что его не следует искать ни на небе, ни на земле, — вещал Гинсберг. — Настало время распространить свою власть на универсум, вот что я скажу — таковы мои политические взгляды. Время взять власть над универсумом! Не просто Россия или Америка, не власть над Луной — нет, нам пора замахнуться на Солнце!»
Гинсберг начал продвигать псилоцибиновый проект Лири с тем же усердием, с каким он ранее добивался опубликования некоторых трудов своих друзей. «Я поговорил позавчера с Виллемом де Кунингом, — писал он в январе 1961 года, — и он тоже готов поучаствовать, так что, пожалуйста, пошли ему также приглашение. Я думаю, что Клайн, де Кунинг и (Диззи) Гиллеспи — наилучшее трио для тебя на данный момент, так что повремени, не делай ничего, пока они не примкнут к нам».
Лири начал проводить выходные в Нью-Йорке. Он дал попробовать псилоцибин Джеку Керуаку, который выдал загадочную фразу: «Хождение по воде не за день строилось». Роберт Лауэлл попробовал небольшую дозу и заключил, что «любовь побеждает все» Диззи Гиллеспи попробовал и взял с собой столько, чтобы хватило на всю группу. Остаток был послан Берроузу в Танжер.
Потенциально это могло оказаться для Лири выгодным, так как в отличие от Керуака или Гинсберга у Берроуза был научный подход к наркотикам, он разрабатывал теорию неврологической географии, разделяя кору головного мозга на сферы божественного и сферы дьявольского. «Моя работа и мое понимание намного улучшились благодаря галлюциногенам, — так писал он Тиму. — Широкое использование наркотиков могло бы привести к значительному повышению производительности Было бы интересно собрать антологию с описанием действия наркотических грибов. Я был бы рад послать туда и мои собственные наблюдения».
(Позже он послал ему предупреждение о ДМТ, которое синтезировал его друг. Так же как это произошло с Оскаром Дже-нигером и Уоттсом, на Берроуза ДМТ произвел сильнейшее впечатление. Он предостерегал всех, что от него «вены вспыхивают огнем» и что человек за полчаса переживает ад.)
Знакомство Лири с представителями битников привели к смешанным результатам. Гинсберг после того, как выдвинул несколько дюжин проектов дальнейших исследований, перебрался весной 1961 года в Париж, где, как считалось, был занят созданием «высококлассного сексуального журнала». «Заработки будут огромными, — писал он Тиму, — можно будет напечатать все сумасшедшие идеи, какие мы захотим». Однако Орловски стоял за путешествие в Индию, и Аллену пришлось выбирать между исследованием древних божественных учений и возможностью реального заработка. Его письмо завершалось мольбой прислать еще грибов. «Я пытаюсь найти связи во Франции, но пока никаких результатов, хотя я и не занимался этим слишком настойчиво. Мне пригодится все, что сможешь прислать». Последняя встреча Лири с Гинсбергом произошло в Танжере летом 1961 года во время суматошного и удивительного путешествия в Касбу. Однако после того Аллен исчез на Востоке, как будто испарился, пустившись в духовные странствия. Возможно, он достигал сатори в каком-нибудь поезде, следующем из Киото в Токио.
Что до Джека Керуака — то, чего он искал, он не обнаружил ни в Ином Мире, ни в обычном. Слава не пролила бальзам на его больную душу, а лишь еще усугубила кризис. Читающая публика постоянно путала Керуака с Дином Мориарти, его персонажем; читатели ожидали увидеть высокого супермена, а не погруженного в депрессию алкоголика, занятого бесконечными самовосхвалениями.
«Я — король битников! — проревел он, когда Лири приехал к нему с псилоцибином. — Я — Франсуа Вийон, бродячий поэт, шагающий по широкой трассе. Послушай, как я играю высокодуховные импровизации на своей теноровой печатной машинке». Однако в действительности теноровая машинка молчала, и уже довольно давно. Лири был удручен. Это было первое «плохое путешествие» в его жизни. Позже, когда он спросил Керуака, не сможет ли он напечатать отчет об этой сессии, тот ответил отказом, хотя это было еще до того, как он начал сравнивать психоделики с коммунистической промывкой мозгов.
Схожие осложнения были и с Берроузом, с которым Лири встретился впервые в Танжере в компании Гинсберга. Берроуз появился на конференции АПА, посвященной психоделическим средствам, осенью 1961 года, а затем провел несколько недель в ньютонском доме Лири. Он ходил всегда в нахлобученной на голове шляпе, почти непрерывно пил джин с тоником и время от времени вместе с винными парами выдыхал едкие комментарии по поводу программы изучения псилоцибина. «Он уехал, не попрощавшись и не сказав ни слова, — писал Лири в «Первосвященнике», — а затем пошел слух, что он опубликовал письмо в стиле «нет уж, спасибо», в котором осуждал гарвардскую психоделическую программу».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72