- Я здорово грохнулся,- сказал я. Мы шли через кухню, там пахло сыростью и заплесневелыми кукурузными хлопьями.- Есть тут где-нибудь коньяк?
Коньяк отыскался в буфете в гостиной, и мы изрядно хлебнули. Дождь барабанил в окно, он пробудил во мне распутника, и я обнял Полли.
- А ты закрыл чердачное окно?
- Вроде да.
- Пожалуйста, сходи погляди, милый.
Я проковылял на чердак, отыскал алюминиевую лесенку и опустил раму. Матрац был уже в мокрых пятнах. Я схватил охотничью двустволку и для смеха прицелился в тучу, которая мочилась на землю. Я торжествовал победу: все же пробрался в дом и сейчас крепко-накрепко обниму мою тепленькую Полли… На радостях у меня, видно, голова пошла кругом - гордый, как петух, я нажал оба спусковых крючка. Выстрел отдался в плече, опрокинул меня на пол, а двойной заряд дроби обрушил на меня ливень битого стекла и щепок- теперь меня, пятнистого от дождя и пота, в придачу перечертили кровавые ссадины.
В дверях появилась Полли.
- Ради бога, что ты натворил?
- Я ранен. Ну, что стоишь, помоги мне. Тут, видно, логово убийцы? Какой черт оставил заряженное ружье?
- Ты не ранен,- с упреком сказала она.
- Давай-ка отодвинем кровать и подставим под эту дыру ведро, не то ваш дом сгниет, как дряхлый старик.
Я с озабоченным видом ковылял и наводил порядок, а Полли удивлялась, как это я ухитрился, стреляя, растянуть лодыжку - в жизни, мол, такого не видала. И я никак не мог ее убедить, что лодыжку растянул, когда влезал через окно, просто она раньше не заметила.
Мы приняли душ, разогрелись, и застывшая, онемевшая кожа живо опять обрела чувствительность… Не хватило терпения добраться до спальни, мы так и повалились на полотенца и влажный коврик в ванной…
Одно нехорошо: в доме не оказалось никакой еды. В кладовке мы отыскали коробку сухого печенья и немного сыру, я соскреб с него плесень, и этими крохами да еще крепким сладким чаем мы кормились до следующего утра - правда, на еду у нас и времени-то не было. И свежим деревенским воздухом мы тоже не пользовались. Полли рассказала мне про свою жизнь: как ее дома воспитывали и каким было для нее ударом, когда она поняла, чем занимается отец. Он всегда в ней души не чаял, да и сейчас тоже, и не упускает случая ей об этом напомнить, и ребенком она всегда говорила, что когда вырастет, ни за кого другого не выйдет замуж, только за него. Она и меня спросила про мою жизнь, и я рассказал все, что сам про себя знал, и как я контрабандой перевожу золото,- тут она стала подробно расспрашивать про организацию Джека Линингрейда. Я рассказал ей, что Уильяма замели в Бейруте и что из-за этого, наверно, человек под колпаком перебирается в новое убежище.
- Все это лажа,- сказал я, растянувшись рядом с ней в постели.- И луна лажа. И весь мир лажа, И пускай облака мочатся на землю, пока не сдохнут. Только одно не лажа - твои поцелуи.
При этих словах Полли прямо обмерла в моих объятиях, я так прижал ее к себе - чуть не раздавил ее нежные груди, рука моя скользнула вниз, и Полли закрыла глаза.
- У нас будет миллион медовых месяцев,- сказал я еще,-и если жизнь подстроит нам засаду и попробует сцапать, мы дадим ей в зубы. Не мы для жизни, а жизнь для нас…
Потом мы с грустью шли к машине, и мне до черта хотелось, чтоб этот незатейливый кирпичный домик растаял под дождем и земля вновь приняла его в себя; невыносимо было думать, что кто-нибудь войдет в него после нас, разрядит высокое напряжение, которое мы породили и оставили здесь. Лучше уж взорвать его, только бы не это. Я гнал машину во весь дух, оба мы почти всю дорогу до Лондона молчали. Пробки не было даже в Тонбридже, и уже через два часа мы промчались по мосту и сквозь туман и слякоть влетели в Илинг. Я вновь окунулся в густое месиво действительности, и, когда подъехал в заляпанном глиной «бентли» к моггерхэнгеровскон резиденции, у меня засосало под ложечкой.
Я вынул из отделения для перчаток оставшиеся сигары и попрощался с Полли, глаза у нее вроде были на мокром месте, и я подумал: уж не ждет ли она, что и я пущу слезу?
- Звони,- сказала она.
- А как же,- ответил я, не сомневаясь, что так оно и будет.
- У отца есть и другие гнездышки, туда тоже можно съездить. По всей Англии.
- Всюду побываем,- сказал я.
На коврике перед дверью лежали телеграмма и письмо. Я первым делом вскрыл телеграмму и прочел: «Завтра отправляетесь Рим точка ждите телефонного звонка Джек Линингрейд». Я достал из холодильника бутылку пива и положил на рашпер несколько сосисок, так что в квартире сразу запахло жильем. Телеграмма встряхнула и подбодрила меня, а поглядев на пухлое письмо Бриджит, я разозлился, хоть еще и не вскрыл его: мне предстояла работа, и я не желал отвлекаться. Я прочел в старых газетах парочку рассказов про ящур, узнал, что запас валюты в Англии уменьшается, золото все утекает. На это ушло какое-то время и чайник чая, но в конце концов пришлось вскрыть письмо.
«Дорогой Майкл,- писала Бриджит,- со мной случилось такое несчастье, даже не знаю, с чего начать». Тут я чуть не бросил письмо в огонь, но такой уж я добросовестный: заставил себя читать дальше.
«Я в ужасном отчаянье, все время плачу. Понимаешь, Дональд, мой муж, вернулся наутро после твоего ухода, я еще лежала, и Аделаида встретила его у дверей. Она как раз отвела нашего милого Смога в школу и вернулась и, наверно, сказала Дональду, что ты со мной спал. В общем, я проснулась оттого, что он сорвал с меня одеяло и стал, как бешеный, лупить меня кулачищами. Я завизжала, но он не угомонился, пока не избил меня до синяков. А потом начал обзывать меня всякими вашими мерзкими английскими ругательствами - так бранился, что и повторить нельзя.
Потом он заставил меня одеться, спихнул с лестницы и вытолкал за дверь. Под конец он и сам разревелся, а все равно колотил и пинал меня еще злей. Я шла по дорожке и плакала и слышала: он орет на Аделаиду и велит ей тоже убираться. Он ведь психолог и доктор, ему полагается быть мудрым и понимающим, а со мной он вел себя как скотина. И всегда такой был.
У меня в кармане нашлось всего несколько шиллингов, и я поехала на метро и на автобусе прямо к тебе. Никто мне не открыл. Я целый час просидела на ступеньках, все никак не могла прийти в себя и голодная была - ведь он выгнал меня даже без завтрака. Я пошла к подружке, она тоже из Голландии, живет в Челси с одним студентом, и она угостила меня чаем с сыром, но она совсем бедная и не могла меня приютить.
Я решила, что самое умное - вернуться к мужу, пришла, а его нет дома. Дверь стояла настежь, смотрю: Аделаида укладывает мои платья к себе в чемодан. Я сказала, если она не отдаст мои вещи, то я позвоню в полицию, а она обозвала меня шлюхой, сказала, пожалуйста, могу звонить куда угодно. Я стала набирать номер, тогда она побросала мои вещи на пол и убежала. А я аккуратно все сложила в свой чемодан и отыскала свой кошелек с деньгами. Если будет очень плохо, мне хватит, чтоб вернуться в Голландию, только я не хочу возвращаться - ведь вся моя родня ненавидит моего мужа, все станут говорить, вот видишь, не послушала нас - и не пустят меня на порог.
Я сидела в гостиной, крутом стулья, а я сижу на чемодане посреди комнаты и не знаю, как быть. Совсем растерялась, а ведь сама виновата. И тогда я подумала: «Как же это мне раньше не пришло в голову? Майкл поехал к себе домой в Ноттингемшир». Я ужасно обрадовалась. И адрес вспомнила: Рэнтон Грейндж, скорей вызвала такси, поехала на вокзал и купила билет до Ноттингема.
Ехала я чудесно: как только поезд оказался за городом, слезы у меня высохли и я позабыла про все неприятности и дешево пообедала в вагоне-ресторане. А потом пошла назад в свой вагон, и получилось очень странно. Иду через вагон первого класса, а там какая-то маленькая старушка сняла с себя меховое пальто и старается выбросить его из окна. Рама опущена совсем немного, а пальто большое, старушке никак его не протолкнуть. Тогда она его вытащила, свернула в длину, чтобы легче пролезло, а сама все время плачет и что-то бормочет. Я вошла к ней в купе, заговорила, и она скоро забыла, что хотела выкинуть пальто, и стала рассказывать мне про свою жизнь. Но она очень быстро говорила, я ничего не поняла, подумала: она просто сумасшедшая,- у вас в Англии их так много.
Потом я вернулась на свое место, в третий класс, потому что пришел кондуктор и велел мне уходить. Ноттингем, по-моему, очень миленький и совсем не похож на Лондон - весь открытый, приятно посмотреть, и все такие оживленные, улыбаются, и я сказала себе: сразу видно, что это родной город Майкла. Я спросила какого-то железнодорожника, как попасть в Рэнтон, и он сказал - надо пойти на автобус, так что через час я уже была там. Какие места красивые! Только до твоего дома в Грейндже пришлось еще очень долго идти. К тому времени я уже немножко устала, но я надеялась, твоя мама не рассердится, что я решила тебя навестить.
Калитка была заперта, я позвонила, и ко мне вышел мужчина, я подумала, это твой брат, про которого ты рассказывал. Мне показалось, он добрый, но он посмотрел подозрительно и спросил, что мне надо. Я сказала, я хочу видеть Майкла, и он сказал, что тебя нет дома, ты в Лондоне. Это было ужасно, и я подумала: какой у меня сегодня несчастный день.
«Вы брат Майкла?» - спросила я. Он кивнул и так пристально на меня посмотрел. Он лет на десять старше тебя, довольно красивый, только глаза у него сердитые и усики рыжеватые. «Майкл мне много про вас рассказывал»,- сказала я. Он взял мой чемодан и предложил зайти выпить чашку чая, сказал, что не может меня отпустить, раз уж я приехала в такую даль. Он извинился за тебя, сказал, что ты редко так ошибаешься и что, когда дело касается молодой дамы, надо быть повнимательней. Я сказала, я надеюсь, что не потревожу вашу маму, и он ответил: «Да вы о ней не думайте». Она, видно, недавно умерла, и я удивилась, как же ты мне ничего не сказал, но ему только сказала, что прошу меня извинить.
Слуга взял мой чемодан, и мы пошли в дом - какой у вас большой особняк, и на лестнице-развешаны картины, повсюду павшие воины, и я подумала: какой же Майкл счастливый, что провел здесь детство. Твой брат угостил меня обедом и велел подать бугылку вина, а потом еще одну, я ела и пила и все меньше огорчалась, что не застала тебя. Потом у меня закружилась голова, и твой брат попросил экономку отвести меня в комнату, чтобы я полчасика отдохнула. И он сказал, что потом отвезет меня на станцию. Я пошла за этой старушкой, и она привела меня в комнату, которая выходит окнами в очень милый парк - я таких еще не видала. Я подошла к окну и весь его разглядела. Потом легла на кровать, она была такая огромная, я в ней прямо потерялась. Я совсем замучилась - ведь сколько всего случилось за день, а до вечера было еще далеко, и я очень быстро заснула.
Когда я открыла глаза, твой брат, нет, этот дьявол, стоял у кровати и смотрел на меня.
Я спросила: «Пора ехать?»
А он стал раздеваться, и я побежала к двери, но она была заперта.
Он засмеялся и сказал: «Она к тому же звуконепроницаемая».
Я закричала: «Пустите меня! Я опоздаю на поезд».
А он говорит. «Поезда идут каждый день».
«Я скажу Майклу»,- сказала я.
«Да кто это, черт побери?» - спросил этот негодяй - он уже совсем разделся, был в одной рубашке.
Я сказала: «Ваш брат».
«Нет у меня никакого брата. Только сестра, и она, надеюсь, в Южной Америке».
Я побежала обратно к кровати, а он стащил с себя рубашку и говорит: «Не будь дурочкой, получишь удовольствие».
Я крикнула: «Кто вы такой?»
«Сын леди Чаттерлей».
Почему-то я перестала его бояться, и, когда он начал меня целовать, я уже ничего не могла поделать. Тогда я уже поняла, что, наверно, перепутала адрес, но через несколько дней Клиффорд сказал, что у них во всей округе нет людей с такой фамилией, он тут знает все родовитые семейства. Так что ты, оказывается, ужасный обманщик, и я никогда тебе этого не прощу, хотя все равно тебя люблю. Если б не любила, не написала бы этого письма.
Клиффорд посадил меня в Ноттингеме на поезд и умолял, чтобы я как-нибудь еще к нему приехала. В Лондоне я поехала к мужу, думала, мы опять будем вместе. Но он стал спрашивать, с кем я провела время, а я не сказала. Он ездил к тебе, говорит, хотел набить тебе морду, только не застал тебя. Мы вместе пообедали дома (он уже нанял другую экономку), и я думала - теперь все уладится, потому что после обеда мы легли в постель, но потом он опять стал спрашивать, где же я была эти дни, а я все равно не захотела говорить, тогда он сказал, ему пора ехать к больным на Харли-стрит, но сперва он еще успеет разнести весь дом и выгнать меня. Он побросал все вазы в камин, сорвал со стен картины и разбил окно. Потом ударил меня и еще пнул ногой. Он варвар и дикарь, и я подумала, если я с ним останусь, этому не будет конца. Он пинал ногами свою жену, поэтому она его бросила. Он пинает ногами бедняжку Смога и меня тоже. Я шла по дорожке с чемоданом, плакала и обещала себе, что никогда больше не стану жить с психоаналитиком. Теперь у меня есть комната и работа. Я живу в Кэмден-тауне и работаю продавщицей в магазине. Мне эта работа ужасно не нравится, потому что она меня очень связывает, и вообще мне плохо, потому что я звоню тебе, звоню, а никто не отвечает. Так что, пожалуйста, пожалуйста, приходи ко мне или будь дома, когда я звоню, потому что мне очень плохо, Майкл, и вся моя жизнь разбита. Я люблю тебя и хочу с тобой уехать. И хотя ты так меня подвел своими враками, я все равно хочу к тебе».
Так она писала еще на нескольких страницах, но я скомкал письмо и швырнул в корзинку для мусора. Какая она дуреха, это ж надо: поехала разыскивать меня в Ноттингеме. Ну как можно положиться на человека, если он все, что ему ни наболтаешь, принимает за чистую монету?
А похоже, ее занесло в тот самый очень даже величественный особняк, который я с таким знанием дела не раз ей расписывал, мальчишкой я часто ездил мимо на велосипеде и глазел на него с восторгом. Какой-то стервец воспользовался ее наивностью, и нате, пожалуйста, она теперь стоит за прилавком и обслуживает покупателей Экая незадача для девушки из молочно-масляных краев, которая приехала к нам поднатореть в английском языке.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51