Затем на фоне мягко рокочущего барабана хор присоединился в двух последних «Delivera Mes» и Борис, держа палочку как саблю, повел работу к финалу. Когда медные грянули последние трубные аккорды, исполнители напряглись как один громадный тигр. Казалось невероятным, что после возникшей тишины вдруг последует сногсшибательно ревущая овация, когда все: аудитория, музыканты – повскакали со своих мест, крича, вопя и радуясь. Рукоплещущий зал был похож на вспенившееся море. Ричард Бейкер от волнения не мог вымолвить ни слова.
И тут Борис, находившийся, казалось, в трансе, вдруг будто надломился и зарыдал, как раненое животное. Монализа Уилсон прижала его к своему животу, бас передал ему шотландский шейный платок вытереть слезы. И тогда грянуло «браво».
Спотыкаясь, он спустился вниз и замер в ожидании. Его круглое доброе лицо словно спрашивало в экстазе: «Вы не слышали, Джузеппе не плакал от радости на небесах? Ох, мой дорогой». И они обнимались, неистово хлопая друг друга по спинам. А затем Бориса задушили поцелуями. Сесилия едва успела смыть макияж до того, как их пригласили на сцену.
Взбежав на рострум, весь в мозаике губной помады, Борис еще раз пожал руки всем солистам, всем ведущим инструментам и тем, до кого мог дотянуться. Под рев и неистовое топанье он заставлял раз за разом вставать весь хор. Затем настала пора поздравлений руководителю хора.
Но, в общем, все аплодисменты предназначались ему, и когда принесли два букета желтых гвоздик и лилий для Монализы и Сесилии, все одобрительно засмеялись и завопили, приветствуя жест Сесилии, которая легким поклоном быстро передала их Борису.
– Что у вас будет еще? – прожурчала она.
– Браво, браво, браво! – завывал весь «Альберт-холл», стоя.
– Что я еще сыграю? Но я не взял с собой других партитур. Я не ожидал, – сказал Борис.
Боб улыбнулся:
– Я предусмотрительно прихватил с собой несколько партитур твоих песен.
Как только Борис вновь поднялся на рострум с букетом Сесилии под мышкой, зал затих.
– Я нехорошо говорю по-английски, – произнес он приглушенным голосом, – но я благодарю вас всех. Я чувствовал теплое отношение к себе. Это поддерживало меня. Я хотел бы попросить оркестр сыграть мое сочинение на тему русских народных песен. Дело в том, что по ту сторону забора трава такая же зеленая.
Не только для оркестра и Сесилии, умеющих читать с листа, но и для всех остальных очарование маленькой пьесы было неоспоримо, и вновь на Бориса обрушилось громовое одобрение и аплодисменты до тех пор, пока Ричард Бейкер, извиняясь и сожалея, не попрощался со зрителями.
– Это была самая чудесная программа, которую я когда-либо видела, – Джорджия вытерла глаза. Ты пропустил нечто потрясающее, – заявила она Лизандеру, появившемуся в дверях и увешанному сумками.
– Да я посмотрел немножко в магазине, – сказал Лизандер. Затем, повернувшись к Рэчел, добавил: – Ты, должно быть, взволнована.
Но Рэчел яростно напала на Боба, который не позволил еще раз исполнить одну из самых амбициозных вещей Бориса.
– Вместо этих сентиментальных, второсортных отходов. И вы видели, как Сесилия лапала его? Самое время поговорить о ворующих детей из колыбели.
– Ну, это просто старческое замечание, – ласково проговорила Флора, доставая упаковку от «Макдональдз» из ближайшей сумки. – Ваш экс-муж, без сомнения, один из самых сексуальных мужчин мира. Все, что от него требовалось сегодня вечером – это выстоять, а уж женщины обоих полов просто должны вокруг него падать в обморок. Ведь как бы там ни было, но именно он представил имеющим счастье слышать самую волнующую и прекрасную версию «Реквиема», да и Сесилия тоже пела как ангел. В отличие от вас Борис слышит музыку сердцем, а не ушами, а вы просто сука. И теперь я точно знаю, почему он ушел от вас.
Дорогая, – взмолилась Джорджия. – Вы даже не понимаете, на какие жертвы мы пошли ради вас, – продолжала Флора, доставая бургер и откусывая большой кусок. – Я уже час не могу закурить. Вы не позволили нам с мамой провести вместе последний вечер, а Лизандеру посмотреть «Истэндерз» и «Зе Билл», и он не сможет увидеть их позже, поскольку вы вели запись Бориса.
Ой, Флора, ну заткнись, – Лизандер нагнулся чтобы наполнить стакан Рэчел. – Борис был хорош и жаль, что Ричард Бейкер не взял у него в конце интервью, как у регбистов.
– Я знаю.
Окаменевшее лицо Рэчел сморщилось под лавиной несчастья.
– Он выступал абсолютно волшебно, но я не могу позвонить и сказать ему об этом, потому что там Хлоя.
И Боб успел сказать слово до того, как сцену и артистическое фойе заполнила пресса.
– Позвоните мне утром, – Ларри протягивал свою карточку Борису, наконец сообразив, что же произошло. – Я запишу эту народную песню и что там еще у вас припасено дома.
В прошлом интервьюеры избегали Бориса, поскольку тот не мог толком изъясниться, но сегодня вечером, казалось, он обрел свой язык.
– Почему вы не раскрывались раньше? – спросил «Стандарт».
– Да я просто не знал, как начинать. Рецензии были настолько пугающими, что практически заставили меня замолчать. И я стал помощником Раннальдини. Ведь Раннальдини никогда ничего не искал.
– А что случилось с Раннальдини этим вечером? – задал вопрос «Мейл»..
Борис усмехнулся:
– Я думаю, он сбежал через балконную дверь.
– Почему он не включал в программу вашу музыку?
– Она ему не нравится. Он не понимает авангардной музыки. – Борис немного подумал: – Да и вообще Раннальдини просто собиратель пустых бутылок.
Представители прессы покатились со смеху.
– Ну довольно, – нетерпеливо сказал Боб. – Борис уже достаточно потрудился этим вечером, а у него утром несколько важных звонков.
– У меня днем должна быть лекция о Малере.
– Попозже узнаешь, что у тебя должно быть. – Осторожно извлекая Бориса из объятий Сесилии, Боб повез его на ужин в «Лисички» на Старой Бромптонской дороге. Кисти Бориса так болели, что он с трудом управлялся с мясом – да он и не был особенно голоден, но пил много красного вина и долго говорил о Рэчел.
– Она же была очень холодна со мной. Она не спала со мной, поскольку думала, что я чересчур озабочен, а я и был чересчур озабочен, ведь она же не спала со мной. Это какой-то заколдованный круг. Она, конечно, сука, но я люблю ее. Я ненавижу Раннальдини за то, что он подбирался к ней. И ты знаешь, он одно время жил с Хлоей.
– Она потому сука, что чувствует неуверенность, – вставил Боб.
– Хлоя приходит домой, когда я ухожу, – мрачно продолжал Борис. – И вообще она приходит домой только тогда, когда устала или у нее грязные волосы. А Рэчел могла наплевать на все. Но мне было тяжело с ней, потому что она боялась за меня. Я-то думал, что по ту сторону трава зеленее, а оказалось, что она просто перегружена пестицидами. А этот вечер был великолепен. Спасибо тебе, Боб, но я хотел бы, чтобы и Рэчел и дети были там. А моя новая симфония посвящена Хлое. Когда я писал ее карандашом, Хлоя переписывала чернилами по линейке.
– Зачем скрывать свой выбор? – сказал Боб. – Почему бы не посвятить ее Хлое? Твоя симфония – это просто фантастика. Я не знаю более волнующего произведения. Я уже отправил ее Саймону Раттлу. Рэчел несчастлива и любит тебя. Почему бы не попробовать еще раз? У тебя теперь есть деньги, а после сегодняшнего вечера ты будешь твердо стоять на ногах, так что ситуация изменилась.
– Можно я возьму эту партитуру? – спросил Борис, когда они, пошатываясь, вышли в красновато-коричневую ночь. – Я бы хотел пройтись по ней и исправить ошибки.
– Оставь все себе, – сказал Боб. – Ты должен войти в историю. Точно так же Ленни Бернстайн принял эстафету от Бруно Вальтера.
Это было подтверждено экстатическими обозрениями и колонками новостей во всех газетах, вышедших на следующее утро. Самая лучшая статья появилась в «Таймс», жену критика которой Раннальдини увлек в постель за неудачное интервью. Весь день сыпались приглашения дирижировать, сочинять, появиться на телевидении и дать интервью прессе. Вместо намеченной лекции о Малере Борис сидел на передней парте и излагал студентам события прошлой ночи в «Альберт-холле».
Раннальдини, мрачно наблюдавший все эти записи, сходил с ума от зависти. Позвонив Бобу, он наорал на него, что его заменили таким безнадежным любителем.
– Он был блестящ, – возражал Боб. – Я еще никогда не слышал таких долгих оваций.
– На променад-концертах публика всегда доброжелательна. Если бы даже Таблоид вышел в белом галстуке, и ему бы аплодировали, потеряв голову.
Раннальдини обозлился еще больше, когда обнаружил, что просочившаяся история ссоры с Сесилией и Гермионой была размазана по страницам «Скорпиона».
Ну а потом он нарвался на лондонский «Мет», который вместо репетиции «Мисс Солемнис» вдруг запустил «Два любимых черных глаза», а когда он заорал на них, они наотрез отказались пугаться и еще раз сыграли это. Когда же они вышли на зрителя, то сидящий за передним пультом виолончелист, Страдивари, которому Раннальдини угрожал увольнением, намеренно заиграл «Боже, храни Королеву» фальшиво.
35
Макиавеллист по натуре, Раннальдини решил отомстить Борису, начав ухаживать за Рэчел. Акция предполагала доведение до сумасшествия не только Гермионы и Сесилии, на которых он был все еще зол, но и Флоры, которая вообще не принимала черноглазый инцидент серьезно. Она настойчиво именовала его Панда и имела наглость заявлять, что «Реквием» Бориса был лучшим исполнением, которое она когда-либо слышала.
К решительным действиям Раннальдини подвигала и откровенная враждебность Рэчел, которая упорно рассылала в местные газеты письма с обвинениями Раннальдини в охоте, перекрывании прогулочных троп и использовании пестицидов.
Игнорируя эту бомбардировку, Раннальдини начал заходить в Жасминовый коттедж, по уик-эндам сталкиваясь от случая к случаю с Лизандером, болтающимся без дела, поскольку Гай был дома, а сезон поло закончился. Раннальдини уговаривал «Кетчитьюн» Подписать контракт с Рэчел на запись одного из фортепианных концертов Рахманинова в сопровождении его оркестра. Он знал, что для нее это слишком большое искушение, чтобы отказаться. Но к его изумлению, несмотря на такой щедрый подарок, Рэчел хранила холодную дистанцию. И точно так же, как мужья Парадайза состязались в приготовлении шоколадного торта к церковному празднику, теперь они по примеру Раннальдини тайком от жен стали состязаться, кто больше угодит Рэчел.
Лизандер счел это веселой шуткой и быстренько схватил телефон.
– Ферди, Ферди, ты ни за что не догадаешься. Рэчел, моя приятельница с гелем для глаз, объявилась в Парадайзе, и теперь все здешние мужья сходят по ней с ума. Они забивают свои полки здоровыми, по ее мнению, продуктами, а свои тачки переводят на бензин, не содержащий свинца. Теперь они приходят к ней с целыми подносами. Сначала то были томаты для чатни, на следующей неделе – морковки с двумя хвостиками, а на той неделе – яблоки. Ее коттедж теперь похож на выставку во время Праздника урожая. Ну а поскольку Рэчел все это в основном выбрасывает как недостаточно натуральное, то Артур и Тини чертовски довольны.
– И кто же за ней ухлестывает? – спросил потный Ферди.
– Ну, Раннальдини, Гай, Ларри, Боб и священник – вот список стартовавших.
– Черт, Ларри и Гай – это плохо, – проворчал Ферди, думая о ежемесячных жирных чеках Мериголд и Джорджии. – Какого же черта ты там тогда делаешь? Ведь твоя задача заставить мужей быть при женах. Уж лучше возвращайся в Лондон да серьезно займись заработками. У меня для тебя есть ударная работенка в Кении, прекрасная богатая женушка, муж, мерзкий от паразитов, игра в поло, скачки.
– Но я счастлив в Парадайзе, – заблеял Лизандер, боясь потерять Джорджию. – Да ведь у них же это несерьезно с Рэчел. Просто не хотят, чтобы она досталась другому. Рэчел же ворчунья, хоть и очень неплохо выглядит. Я как-то не подумал ею заняться.
– Так вот, если ты не прекратишь это безобразие, я тоже не буду думать, – неодобрительно сказал Ферди. – Я вчера еле успокоил твоего папашу, который примчался в панике, что ты не пишешь. И оставил письмо для тебя.
– Не хочу его читать. Наверняка очередная лекция на тему приличной работы для меня. Я буду работать с лошадьми Раннальдини, – сказал Лизандер, чтобы хоть как-то успокоить себя. – Он хочет, чтобы я объезжал их зимой.
– Этого тебе не хватит даже на сигареты.
– Я знаю путь к спасению – священник просил меня сходить в Святую Землю.
– Не будь дураком. Как там Наташа?
Даже одно упоминание ее имени делало ему больно.
– Вернулась в школу. Но в воскресенье они вместе с Флорой приедут на знаменитый теннисный турнир Раннальдини. Не хочешь поиграть?
– О'кей. Я приеду на уик-энд.
Под предлогом проверки финансовых дел он мог поехать повидать Наташу.
Между тем у бедной Китти выдалось просто убийственное лето. Желание иметь ребенка все возрастало, и она все с таким трудом сэкономленные деньги тратила, переходя от одного гинеколога к другому, смущаясь от бесконечных тестов и внутренних исследований. Даже когда ей прочистили трубы, никаких отклонений найдено не было.
– Но ведь не в моем же муже дело, у него уже есть дети, – твердила Китти докторам.
Раннальдини, которому чрезвычайно не нравились отлучки Китти, полагал, что она должна быть удовлетворена семью пасынками или даже восемью, если считать маленького Козмо.
– Сосредоточься на том, чтобы быть матерью для них и секретаршей для меня.
«Да ведь мне почти столько же, сколько твоим старшим», – думала Китти. И все же эти дети заставляли ее чувствовать себя виноватой в упорном желании завести своего собственного.
Ее шансы, казалось, уменьшались с каждым днем, поскольку Раннальдини спал с ней так редко. Китти все лето терпела роман Раннальдини с Флорой; она была очень огорчена фурором черноглазого соперника и старалась не читать газет, где говорилось об этом концерте, но все это давало ей слабую надежду, что Раннальдини будет больше времени проводить с ней, поскольку Гермиона и Сесилия вышли из фавора, а Флора вернулась в «Багли-холл».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45