– Я очень люблю свою дочь, генерал, – сказал наконец старик. – Готов на все ради ее счастья.
ГЛАВА 11

Дорогой Господь и отец человечества,
Прости нас, грешных,
Наставь на путь истинный,
Узри, как чистой жизнью служим тебе,
Вознеси хвалу сердечным почитанием.
В главном салоне все дышало нетерпением – Юджиния чувствовала его, как будто это было живое существо, находящееся рядом с ней. Ему хотелось оставаться вне ее. Оно хотело разделаться с проповедями, поучениями, перестать притворяться, будто все они в церкви Милости Господней на Риттенхаус-сквер. Оно хотело убежать на палубу, чтобы ловить глазами признаки далекого берега, высматривать синие спины дельфинов или придумывать, откуда приплыли покрытые пеной бревна и ветви, мелькавшие на пути «Альседо». Оно хотело пройтись вдоль борта, ведя рукой по поручням, и петь, петь, петь, а не мучиться над значением девятого воскресенья после Троицы.
…Безропотно, не тратя слов,
Как те, кто из пустыни
Услышали Господен зов
И двинулись сквозь тьму веков,
Пойдем за Ним и ныне…
Юджиния пела, уперевшись плечами в высокую спинку стула, принесенного стюардами и поставленного в ряд с такими же для воскресной службы, а сама думала, где же сейчас может находиться корабль. К какому очередному ушедшему в небытие царству несут его машины? Ей казалось, что воды Средиземного моря населены живыми душами, и все, что происходило здесь в давние времена, все еще дышит в волнах: библейские очищения, или простые мечтания никем не замеченной женщины, или избиения младенцев, или ежемесячное празднование рождения, или сбор урожая, или царская свадьба. Нужно только всмотреться в покрытые коричневыми пятнами волны, чтобы увидеть на мгновение манящие к себе лица. Финикийцы. Ассирийцы. Минойцы. Их жизни взывают к вам из прошлого. Они говорят: «Вернись к нам – ты и я, мы одно, неразделимое».
…Отринь росу земных забот,
Смахни ее рукою,
Очисти души от невзгод;
Да будет жизней наших ход
Свидетельством покоя…
Ей казалось, что стул, словно дуэнья в корсете, так и пышет неодобрением, не дает никакой свободы. Юджиния прижалась к нему поясницей и икрами ног, но эта проклятая штука не поддавалась. Это напомнило ей о всех воскресеньях в ее жизни. Ей захотелось вскочить и прокричать: «Религия никогда не должна была быть такой. Религия должна высвобождать твой ум, открывать перед ним широкую дорогу, а не пришпиливать, как бабочку в коробке, и здесь ей невольно вспомнилось стихотворение Шелли: «Так бабочку тянет в костер и полночь к рассвету…»
Юджиния заставила себя сосредоточиться на пении. Хватит с меня поэтов-романтиков, решила она. Шелли и Китс, Байрон, Браунинг – все они выражают мысли, которые старается не замечать эта протестантская служба, такая нетерпимая и прямолинейная.
Лети сквозь водопад страстей,
Сквозь муку и экстаз,
Сквозь трепет плоти, хруст костей,
Сквозь лихорадку бурных дней,
Покоя тихий глас.
– Аминь, – повторила Юджиния за всей остальной паствой. «Наконец-то, – подумала она, – закончилась еще одна часть службы». Она захлопнула свой сборник гимнов, сидевшие рядышком дети закрыли свои. Затем закрыли свои книжки стоявшие у стены стюарды, Уитни, Браун, Огден Бекман и супруги Дюплесси. Хлопанье молитвенников прозвучало как сигнал освобождения, но нет, это было далеко не так. Любишь ты петь или нет, получается у тебя или тебе медведь на ухо наступил, распевание гимнов не идет ни в какое сравнение с занудным чтением Джорджем «Евангелия» или с его тяжеловесными проповедями. По крайней мере, так чувствовала Юджиния. «Фивы, – подумала она. – Ариадна и Пасифея, Минотавр. Daedalus, interea, Creten longumque perosus… Интересно, зачем папа заставил меня выучить этот отрывок, ведь он никогда не мог предполагать, что я попаду сюда».
– О возлюбленный наш… – начал Джордж, и Юджиния вдруг вспомнила: «Нет, сначала идет Суэцкий канал, а потом Красное море». Это название звучало вдвойне привлекательным из-за того, что не встречалось ни на уроках латыни, ни в обязательных отрывках из греческой мифологии.
– …мы снова собрались здесь, в спокойном и надежном прибежище… – монотонно бубнил Джордж, и дети заерзали на своих стульях, но Юджиния не стала делать им замечание. «Красное море, – решила она, неизбежно приведет нас к неизвестному и неизведанному. Мы будем плыть и плыть по нему, и сами не заметим, как найдем другой мир».
– …и теперь из Первого послания к коринфянам… «Этим миром будет Индийский океан, где все еще дико, и ничего не приручено». Юджиния прислушалась к погромыхиванию машин и почувствовала, как оно начало отдаваться в ее позвоночнике. «Вставай и танцуй, – толкало оно. – Раскинь свои руки. Раскрой свое сердце».
– …и все ели одну и ту же духовную пищу; и все пили одно и то же духовное питие… но не ко многим благоволил Бог; ибо они поражены были в пустыне…
* * *
Сидя рядом с матерью, Поль чувствовал себя несчастным и постоянно ерзал на стуле, стараясь понять, о чем таком говорит папа. «Как можно пить из камня, – думал он, – и как камень может быть Иисусом? Камень есть камень, это не вода и уж, конечно, не человек». Поль думал, что Библия и проповеди отца на редкость запутанные. Мама всегда говорила, что если он будет слушать внимательнее, то все поймет, но получалось как раз наоборот: чем старательнее он слушал, тем хуже понимал. Поль бросил взгляд на лейтенанта Брауна, потом на кузена Уитни, но Уитни сидел со своим «учительским» видом и выглядел так, будто придумывает задание для урока. Поль посмотрел на лейтенанта Брауна, и тут тоже не нашел сочувствия. Хотя Браун сидел с открытыми глазами, Поль подумал, что он все равно спит.
– …не станем искушать Христа, как некоторые из них искушали и погибли от змей…
У Поля опустились плечи. Он знал, что такое искушение. Это конфета после того, как почистишь зубы перед сном, это показывание языка сестрам, это булочки перед обедом. Поль начал болтать ногами под стулом, он изо всех сил старался слушать проповедь и совсем не думать о том, как жарко в комнате и насколько лучше сейчас на палубе. «Если бы мы сейчас были в гостях у дедушки Экстельма, то можно было бы пойти искупаться в большом каменном бассейне. – Потом он вспомнил, что сегодня воскресенье. – Мы все равно были бы в церкви, даже если бы были дома».
А теперь речь зашла о хорошем сыне, который остался дома с отцом, и плохом сыне, который ушел из дома, но отцу плохой сын нравился больше. Он так обрадовался, когда тот вернулся домой, что устроил большой пир и зарезал жирного барана. Поль еще сильнее заболтал ногами, его штанишки заскребли о стул: вверх-вниз, вперед-назад, высоко-низко. Пуговички, пришитые на сиденье стула, натирали кожу, но Поль не обращал внимания. Ему жалко было хорошего сына, который работал в поле. «Интересно, а папа простил бы плохого сына? А если бы простил, то зачем всегда быть хорошим, как говорят мама с папой? Разве нельзя шалить и чтобы тебя все равно любили?» Поль стал так высоко забрасывать ноги, что Юджиния протянула руку и тихонько остановила его. Ей не понадобилось поворачивать голову, достаточно было прикосновения. Поль вздохнул и попробовал угомониться.
Теперь они стояли на коленях:
– Господь всемогущий, всемилостивый отец наш, мы, твои недостойные слуги, покорно и от всего сердца приносим тебе благодарность…
А теперь все стояли. Потом сидели. Доктор Дюплесси начал что-то читать, миссис Дюплесси громко высморкалась, и тут Поль вспомнил про своих солдатиков. Его теперь занимала проблема, как бы вытащить из кармана двух самых любимых, но так, чтобы никто не заметил.
Перед церковной службой у них был страшный бой, и они, как было хорошо известно Полю, рвались продолжить его. Они так и прыгали в кармане. Очень медленно и осторожно он сунул руку в карман и вынул майора Брауна, которого назвал этим именем в честь своего героя, лейтенанта Брауна, а потом полез за его врагом Неверным Али. Али – жестокий человек, у него куча рабов и в зубах кинжал. Он турецкий сарацин.
– …тысячи падут перед Тобой, десятки тысяч от Твоей десницы…
…и встанешь Ты против льва и змеи ядовитой, и наступишь ногой на льва молодого и шею дракона…
Доктор Дюплесси произносил слова так, что вместо «ноги» у него получалось «нууги», а вместо «дракона» – «дуракона». Поль решил, что Неверный Али скачет на «дураконе» и что тот дышит огнем и дымом и питается пятилетними мальчиками.
Небрежение к службе, которое проявил Поль, заметила Джинкс. Она смотрела, как брат вынул игрушки из кармана, и у нее от зависти прищурились глаза. «Это же несправедливо, – решила она. – Мама все спускает Полю, и вот вам, нате, он играет в церкви!»
– Поль! – зашипела Джинкс.
Поль не шевельнулся, но весь сжался и насторожился, потом на лице у него появилось упрямое, решительное выражение.
– Поль! – еще громче зашептала Джинкс, раскусившая его притворство, когда он прикинулся глухим и с невинной младенческой улыбкой обернулся к ней:
– Что?
– Поль! – Джинкс преисполнилась решимостью заставить брата ответить и ткнула его локтем под ребро. И крепко.
Поль сидел, нахохлившись, он не мог позволить себе пошевелиться: не мог убрать солдатиков и не мог спрятать так, чтобы их не было видно. Всеми фибрами своей души он сейчас ненавидел сестру – эту «надоедливую бабу». Однажды вечером папа так назвал миссис Дюплесси, и Поль запомнил эти слова. Ему очень понравилось, как они звучали.
– Надоедливая баба, – огрызнулся Поль.
– Ну, это тебе так не пройдет! – вполголоса злорадно проговорила Джинкс, но получилось довольно громко, и Поль краешком глаза посмотрел, не слышала ли мама.
«Все в порядке, не слышала». И все же малыш принялся прятать майора Брауна и Неверного Али, зажав обе фигурки в потных, разгоряченных ладошках, но последнее слово осталось за Джинкс: она исподтишка победно показала ему язык.
Этого Поль перенести не мог. Солдатики полетели на пол, Поль вскочил со своего места, стараясь лягнуть сестру, да так, чтобы остался грязный след на ее только что начищенных белых туфлях.
Мысли Юджинии были далеко-далеко, когда начали ссориться ее дети, – как бы наблюдение за ними не стимулировало ее фантазии, не облегчало ей грез наяву, она не всегда видела, чем они заняты. Порой ей просто было все равно, иногда она слишком погружалась в собственные мысли. Сейчас она слушала шум машин, и их успокаивающий гул навел ее на мысль, какой же покойной должна быть такая во всем определенная жизнь: ты выполняешь свою работу, крутишь, и крутишь, и крутишь, а за это тебя моют в масле, чистят и полируют, разговаривают с тобой (по крайней мере, так ведет себя главный механик) и носятся с тобой, как с новорожденным. Стук упавших солдатиков Поля вернул ее в реальность.
Даже увлеченный растолковыванием своей пастве самой поучительной из библейских историй, Джордж обратил внимание, что между двумя его младшими отпрысками назревает скандал. За время, пока доктор Дюплесси читал псалом, Джордж понял, что катастрофы не избежать. Он обозлился на Юджинию: «Ну куда она смотрит, почему не может быть потверже». Он был уверен, что она видела, как Поль и Джинкс затевают перепалку, просто ей все равно. Он подумал, что она нарочно пытается сорвать службу, так же как добивается того же, когда слишком громко поет или начинает плакать во время службы.
«Богема, – выходил из себя Джордж. – Мои дети сделаются никчемными художниками и будут жить в мансардах без водопровода. Или из них вырастут марксисты, и они будут разводить демагогию о союзах и «открытых цехах», будут у всех на глазах вещать с ящиков из-под мыла на Деланси-стрит, и обо мне станут говорить, как о папаше идиотов». Сидя в одиночестве рядом с самодельным алтарем и во главе своей хмурой паствы, Джордж все больше и больше распалялся.
И потом все в миг расползлось по швам, как он и ожидал: Поль и Джинкс подрались. И это в самой середине молитвы!
– Поль! – вскочил на ноги Джордж, только на миг отстав от сына.
– Джинкс! – произнесла Юджиния на секунду позже, зная наверняка, кто главный виновник происшедшего.
– Ты не должен… – громко проговорил Джордж, а Юджиния сказала:
– Оставь брата в покое.
Что же касается Джинкс и Поля, то они, оказавшись в центре всеобщего внимания, сидели, не шелохнувшись, как два кролика, забравшиеся на поле к фермеру, который направил на них фонарь.
Миссис Дюплесси была возмущена и не преминула сказать об этом. Ее муж не имел ни малейшего представления о том, что произошло; он уставился в свой молитвенник, как будто из него вдруг выросли рога. Уит ухмыльнулся и подмигнул Полю, чтобы поддразнить его, а Прю вскочила с места, чтобы вывести обоих детей из комнаты. Лиззи сделала вид, будто знать не знает ни того, ни другого преступника, а родители подогревали друг у друга раздражение тем, что бессмысленно и упрямо поддерживали враждующие стороны.
– Если ты только… – проговорил Джордж.
– Как ты можешь требовать от них, чтобы они сидели тихо, когда… – парировала Юджиния.
– Никто ничего не требует, по-моему! В мое время делали…
– Что тебе говорят? Я это знаю!
– Ну, знаете ли, я вижу в этом смысл… – запыхтела миссис Дюплесси, собравшись с силами для спора.
– Но что случилось, дорогая? Это я так читал?.. – огорченно посмотрел на рассерженные лица доктор Дюплесси.
– О, Густав! Порой ты такой бестолковый!
Вся комната, которая должна была бы являть собой образец мира и покоя, бурлила. Никто ни с кем не соглашался, и все были виноваты. Можно было подумать, что среди них оказался злодей, который нарочно выпустил в комнате змею. Затем произошло нечто ужасное. Прошло минуты две, пока все услышали этот звук. На корабле все замерло.
Дети взглянули друг на друга и со всех ног кинулись на палубу. За ними намеренно неторопливым шагом направилась Юджиния. Миссис Дюплесси заволновалась:
– Что такое? Что такое? Что это? Еще одна катастрофа?
И Джордж пришел в неистовство:
– Я уверен, если только мы все займем свои места… есть же прекрасный… капитан… ну почему мы не… Юджиния!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85