Не должна же моя страна оставаться отсталой. Но, увы, у моего народа нет за спиной таких долгих лет образования и тому подобного, как у вашего английского. Каждому преступлению свое наказание и тому подобное…
Султан перестал скулить и заговорил вкрадчиво, любезно, отправив Патти обратно на ее жердочку. Ящерица пискнула, как подвешенная в петле кошка, и срыгнула прозрачную жидкость.
– Нет, нет, я принял решение! С этими дурацкими пленными покончено. Не хочу больше слышать о них. Буду, как наша дорогая покойная королева. Никаких компромиссов. Великие государственные деятели поступают только так!
И ни слова больше о британском могуществе, двуличии голландцев, синдикатах со всего мира, да еще с такими зловещими названиями, вы согласны? Они же начинаются со слова «син»– грех! Вы никогда не обращали внимания на это странное обстоятельство?
Султан никогда не удосуживался дождаться ответа, да и не ждал его. Они с Айвардом знали разницу между вопросом и риторикой. И их положением.
– И я не желаю, повторяю, не желаю ничего слышать о мятежниках, Айвард, или о тех, кого вы называете мятежниками. По моему… по моему высокому мнению, они теперь просто тухлятина. Никакого удовольствия от них больше нет. Только все сильнее и сильнее воняют, ничтожества. Я очень и очень в них разочарован.
Если бы султан сумел, он бы в этом месте выдавил из глаз слезинку. Это нужно же, жители его страны неспособны даже показать, что могут быть хорошими врагами, ни на что не способны. Просто фанатики, слепые фанатики, слизняки. Стоит им пригрозить – начинают трястись от страха, начинаешь пытать – никакого толка. Султан помахал кусочком кокосовой мякоти перед замершей Патти, но ящерица не поддавалась на лакомство, язык у нее побагровел, бока раздулись, как меха.
– Ну что же, переменим тему – очень люблю это слово! Поговорим о более приятных вещах! – объявил султан, даже несколько при этом преобразившись. – Напомните мне еще раз, мой милый Айвард, когда там прибывает этот молодой мистер Экстельм? Мистер Джордж, так ведь? Наш спаситель. Когда же он прибудет, чтобы все переменить и спасти нас и от британского правления и от жестоких голландских реформ?
Но и это с таким подъемом сделанное предложение прозвучало с прежней холодностью. Не успел он высказать его, как оно ему уже наскучило. Он перекатился с одного бока на другой, поднялся па ноги и встал в монументальную позу с вытянутой вперед рукой, словно третьесортный актеришка из бродячего цирка.
– Ах, я совсем забыл о своих маленьких леопардах! – он разлился соловьем, почувствовав себя на знакомой почве. – Я говорил вам об этих чудных созданиях? Белоснежные, как их мать… – Султан тут же оборвал свою тираду. – Негодяй, убивший мою Гурду, за это получит!
И Айвард не сомневался, что преступник получит сполна по заслугам. Будь он человеком с воображением, способным видеть что-нибудь, помимо сегодняшнего дня, он мог бы нарисовать себе картину уготованной этому «злодею» судьбы. Но Айвард был начисто лишен воображения и изобретательности. Он был прирожденный британец, и британцем был воспитан, и находился в Caраваке, где провел все зрелые годы своей жизни, имея перед собой совершенно определенную цель.
В этой цели сосредоточилась квинтэссенция колониального господства с соответствующими ему и вытекающими из него само собой разумеющимися задачами. Один год переходил в следующий. Мнимая свобода означала отнятие подлинной свободы. Горсточка мелочи, блеснувшей в солнечных лучах, помогала награбить состояние, которое не могло даже присниться язычнику. Жирела кучка деревенских старшин, еще меньше князьков обрастали богатством. Но подлинные умопомрачительные капиталы и главные куски этого соблазнительного пирога перепадали людям с прямолинейным умом и железным желудком, осаждающим чужие побережья. Это Британская империя, напомнил он себе, германское господство в Африке, бельгийское в Конго и голландское здесь, где голландцы зубами вгрызались в это проклятое Северное Борнео, цепляясь за его побережье, когда с них вполне хватило бы владений на юге острова.
Как бы отвлекая Айварда от его дум и признавая себя неровней в игре заморской мысли, султан решил перевести разговор в иную плоскость. В ту, где, как он был уверен, ему удастся добиться успеха. Всегда важно заставить этих ходатаев или чьих-то адвокатов потанцевать на цыпочках перед собой.
– А как там мой дорогой Лэнир, наш драгоценный раджа-мада, наш красавец сын? Наш несравненный, переменчивый молодой человек?
Султан почти с уверенностью мог сказать, что слышит, как Айвард тяжело застонал про себя. Этот звук был для него еще приятнее потому, что его старались скрыть.
– Мы не видели его столько дней, сэр Чарльз. Не к добру, честное слово, не к добру. Надеемся, он больше ничего не натворил?
Айвард вздохнул. Это он сделал не намеренно. Он даже этого не заметил. О ком, о ком, а о Лэнире ему говорить не хотелось. Его единственный сын (его единственный ребенок) представлял собой сложное переплетение противоречий, про которые белый раджа предпочел бы забыть. «И откуда он только взялся такой?» – любил повторять Айвард, будто этой фразой можно было объяснить поведение его сына. «Что-то вроде выброшенной на берег рыбы», – с печальным видом блефовал он перед иностранцами, которых заносило на Борнео. Кому хочется признать, что его сыну свойственны некоторые черточки, несовместимые с понятием «джентльмен», но что поделаешь. Лэнир есть Лэнир. «Что-то вроде гадкого утенка». Айвард еще раз вздохнул.
Султан взял верх, хотя и не показал своих карт.
– Мой милый Айвард, – съехидничал он, – что-то вы сегодня плохо выглядите! Я пошлю за своим лекарем. За новым…
Султан наклонился к Айварду и заговорил тихим голосом:
– Тот, который был до него, пытался меня отравить!
От его шепота разило змеиной отравой, от всей его трясущейся желеобразной туши – мышиным пометом в желе.
– Ну что вы, ваше высочество, – стал отнекиваться Айвард. – Очень любезно с вашей стороны. Сейчас пройдет… Вот и прошло.
– Ах вы, англичане, с вашим несварением желудка. Ах вы, англичане, с вашей деревней, – улыбнулся султан и вернулся на свой трон. Такие разговоры доставляли ему истинное наслаждение. – Ваша милая покойная королева, ваш принц Уэльский, ваш Виндзорский дворец, ваши копчушки на тостах! Ни в какое сравнение с ними не идет это вонючее голландское пиво…
Заброшенная приманка прошла незамеченной.
– Как скажете, ваше высочество, – ответил Айвард и внезапно почувствовал, как он устал. «Я далеко уже не молодой человек, – сказал он себе. – Я смертельно устал от этих игр».
– С вашего позволения, я думаю, мне лучше отправиться к себе…
Айвард встал. Ноги совсем одеревенели, в лодыжках и ступнях закололо иголками и булавками.
– Сядьте, Айвард! – закричал султан. – Я не разрешаю вам вставать.
Айвард тяжело опустился на место. Кажется, этому дню не будет конца. Сейчас он предпочел бы даже Шотландию. Тихо уйти на пенсию, несколько старых друзей, шахматная игра, которая длится годами. Он посмотрел в сторону окон. «Какие в Шотландии птицы?» – попытался он вспомнить. На память приходили только птицы местных джунглей, из памяти почти полностью выветрились покрытые лугами волнистые холмы, безмолвные стога, ворота ферм. Точечки овец, разбросанные по пастбищам, сосны и дубы, шпиль сельской церквушки, наковальня кузнеца, рыночная площадь. «Что чувствуешь, прислушиваясь к вересковым пустошам в зимнюю пору? – думалось ему. – Или к гудению стрекозы над теплым августовским озером?»
– Возможно, – проговорил султан, – мне было бы лучше пригласить сюда вашего дорогого сына, Лэнира. Возможно, он мне помог бы.
Айвард уловил угрозу в словах, сказанных султаном, но ему почему-то было все равно.
– Ну, а ты что думаешь, моя бесценная? – обратился султан к Патти и потянул за шнур. – Подождем нашего друга, раджу-маду, мистера Лэнира? Доверим наши печали более дружелюбному и отзывчивому уху? И более молодому! Да? Нет? О! Послушайте, что говорит Патти. «Подожди. Подожди Лэнира». Видите, как она замигала глазами?
– Как пожелаете, ваше высочество, – ответил Айвард. – Можете обсудить это с моим сыном, Лэниром, хотя в отношении устройства семьи Экстельмов не вижу никакой тайны… если вы имеете в виду этот вопрос… Я уже объяснял вам, что… что они…
Айвард снова поднялся на ноги, но остался стоять в этом положении, не двигаясь.
Султан не пожелал повернуться к нему. Айвард, если бы захотел, мог бы стоять на голове.
– Да, Экстельмы! – заворковал султан. – Вот об этом-то я и хотел побеседовать.
Султан блаженствовал. Вот это настолько проще. Проще и приятнее взвешивать решение относительно одного человека, чем касательно целого государства. Л для близорукого правителя Саравака Джордж Экстельм был все равно, что принц Уэльский – веселый, улыбающийся человек, абсолютно равнодушный к государственным делам.
– Вы говорите, у этого Джорджа Экстельма есть сын? И того же возраста, как и мой великолепный наследник? Пять-шесть лет, говорите?
– У вас отличная память, ваше высочество, – ответил Айвард. Нескончаемый день к этому времени стал еще длиннее.
– Приведите ко мне главного сына! – крикнул султан так громко, что стряхнул сонное молчание со всего дворца. Айвард услышал, как во всех концах дворца забегали люди. Они заметались, думая только о том, что нужно выполнять приказ повелителя, и помчались в разные стороны, словно проснулись от удара гонга. Они кидались из стороны в сторону, не разбирая дороги, не зная, куда они бегут, но все равно бросались во все направления. Они сталкивались друг с другом, стукались о стены, грохались в двери и скатывались вниз по лестницам.
– Мой мальчик! – визжал султан. – Немедленно привести его ко мне! Моего сына!
Потом во дворце ко всему этому столпотворению прибавился невообразимый шум. Слуги ругались, орали друг на друга, и каждый слуга повелителя вопил на тех, кто ниже в табели о рангах:
– Где он?
– Кто?
– Сын султана! Найти сына султана!
И слуги, тащившие корзины с продуктами, получали под зад, пинком поднимали дремавших по углам слуг, удары сыпались направо и налево, и скоро, уклоняясь от тычков и зуботычин, завыли все няньки, служанки и уборщики. Затем к этому гвалту прибавился пронзительный крик птиц, сидевших в сплетенных из прутьев любовных гнездышках. А там присоединились дружным возбужденным хором скворцы, воробьи и малиновокрылые попугайчики – султан закрыл свои (такие сонные) глаза и ждал, когда к нему приведут его дитя.
Сэр Чарльз, раджа Айвард, не ошибался, полагая, что упоминание имени Махомета Сеха совершенно не по вкусу султану. Сех был занозой в пятке султана, постоянное болезненное напоминание, что в государстве отнюдь не все в порядке, въедливый голос, не переставая, твердивший: «Очисти свою страну, не то придет еще кто-нибудь и сделает это вместо тебя».
Пиратские набеги случались постоянно и с давних пор, спорить не приходится, город Апи-Апи сжигали дотла столько раз, что его в конце концов назвали по-малайски «Огонь! Огонь!»
Но в прошлые времена пираты всегда убирались восвояси, забирали то, что им было нужно, остальное сжигали прежде, чем вернуться в свои хорошо спрятанные убежища.
А вот Махомет Сех – тот поступал по-другому.
У этого человек был бог, это был человек, добивавшийся определенной цели, главарь голодной толпы обозленных крестьян, лесных жителей, рыбаков, готовых идти за ним в огонь и в воду, это был вождь, какого Саравак и весь Борнео еще не видывали, он звал к восстанию. Он со своими людьми был из даякского племени, но свой жизненный путь начал пиратом – перемпаком, плавал вдоль всего побережья, поджигал деревни, которые не смогли от него отбиться, и громил склады и магазины, принадлежавшие китайским торговцам. Но потом во всей своей красе и мощи явился британский флот из Сингапура (по настоянию раджи), а с Явы приплыли голландцы, и Сеху пришлось ретироваться внутрь острова после того, как он разграбил город Кудат в заливе Маруда, к западу от Кучинга.
Этот разбойничий рейд переполнил чашу терпения китайцев, а также немногих европейцев, которые обосновались в тех краях. Пострадали торговля и султанские намерения присоединиться к современному миру. Махомета Сеха объявили вне закона. Но Махомет Сех предпочитал слова «мятежник» и «восстание», вот это-то больше всего и нервировало султана.
Теперь Сех находил себе пристанище где придется. Его поддерживали некоторые поселения, те же, которые остались верными правителю, становились жертвами его набегов, особенно те, кто не торопился перегнать скот в джунгли и спрятать в укромных местах имевшееся у них продовольствие. И все это время султан обещал, давал слово, клялся, скулил перед англичанами, голландцами и собственными подданными, которых считал грязью под ногами, что получит голову этого человека. Проблема заключалась в том, что Сех пообещал то же самое.
Даякский кампонг Сараток был типичной малайской деревушкой. Он был расположен к востоку от Кучинга на побережье Северного Борнео, маленькая разбросанная группа типичных племенных жилищ, называвшихся «длинные дома». Это были узкие постройки на сваях у края воды, состоявшие из ряда однокомнатных помещений, соединенных коридором с большой общей комнатой, из которой был ход на веранду, огибавшую весь дом на всю его длину.
Крыльцо с бамбуковым полом часто соединялось с другим длинным домом, примыкая к его веранде или сообщаясь с ним шатким мостиком, чтобы во время наводнений или муссонов можно было переходить из одного дома в другой, не погружаясь ногами в вязкую жидкую грязь. Каждая семья – мать, отец, дети – занимала по одной комнате в этом клановом длинном доме; дядя, тети, дедушки, бабушки и другие родственники жили в остальных. Ни о какой личной жизни и уединении и речи быть не могло, – любовные истории, измены, политические приверженности и, в первую очередь представлявшие собой важнейшую часть понимания мира и происходящего вокруг, толкования снов становились предметом пересудов и обсуждались здесь с утра до ночи.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85