– Ну и что же вы подумали, когда изволили спуститься сюда? Вы заметили, что в один из ящиков залезали?
– Я не посмотрел, – ответил Браун.
– Не… не… – Слова буквально душили Бекмана.
– Посмотрел, – подсказал Браун.
Опешивший Бекман несколько секунд не мог произнести ни слова. Ему хотелось убить этого человека, схватить за горло и удавить так, чтобы у него вылезли глаза и рожа покрылась синими пятнами. Представившаяся ему картина несколько успокоила его, и он смог продолжить:
– Я полагал, что нанимал вас для этого, – произнес Бекман, подчеркивая каждое слово.
– Ящик был вскрыт. Вы же видели это… Лейтенант Браун не дал ему договорить, но даже не повел при этом глазом, продолжая смотреть в темноту трюма, как будто там было что-то, что видели только они.
– Я видел это, потому что был здесь, – взорвался Бекман. – Потому что я не бросал все, чтобы поучаствовать в маленьких экстельмовских приключениях. Потому что я помню, почему мы участвуем в этих роскошных каникулах. Потому что я не прикидываюсь другом Джорджа или Юджинии…
– Ну так как, к винтовкам притрагивались или нет? – спросил Браун, хотя ответ ему был уже известен.
– Послушайте, лейтенант, – Бекман решил зайти с другого конца. Он будет более сдержанным, чем его оппонент-«лейтенант», за словом в карман не полезет. – Вопрос не в том, трогали винтовки или нет, а в том, что вы ничего не заметили. В том, что вы не выполняете свои обязанности.
Бекман слышал свой голос и на мгновение задумался, насколько он властен над Брауном. «Не очень», – пришел он к выводу, и у него появилось ощущение тошноты, какое бывает, когда взберешься на высокую скалу и увидишь, что спуститься уже не удастся. Бекман прижимался к этой скале и смотрел на оставшийся внизу мир. «Можно бы попугать Турком, – напомнил он себе, – но что может сделать одно только простое имя, особенно на корабле, посредине не известно чего? Можно пригрозить Брауну увольнением, но где взять замену?»
– Вы же проверили винтовки, – спокойно проговорил Браун. – Все на месте.
Это не было вопросом. Браун утверждал это как само собой разумеющееся.
У Бекмана от гнева перехватило горло.
– Так почему же вы сами не проверили? – прорычал он.
Браун поднес фонарь поближе к открытому ящику, и пламя недовольно мигнуло, выбросив облачко жирной сажи, сразу осевшей повсюду, обжигая язык и разъедая глаза. Это напомнило Брауну, как воняло на кораблях работорговцев в южных морях. Формально это не было работорговлей. «Желающих рабочих» для «рынка труда» в Новом Южном Уэльсе получали следующим образом: отлавливали туземцев, называли им цену, а потом отправляли работать на фермах новых колонистов, делая упор на то, что эти люди «желают» там работать. Мало-помалу Браун все больше чувствовал, как уходит в свое прошлое. Он вспомнил ту невысокую стену в Кайруане, где они стояли с Юджинией, но это казалось таким давним и таким далеким и ненастоящим, как сон.
– Вы же сами открыли ящик, – устало заметил Браун, – на щепки он даже не захотел смотреть.
– Конечно, я сам его открыл, – ответил Бекман, тявкнув, как огрызающийся барсук. – У кого, по-вашему, есть еще доступ в это помещение?
Браун столкнул крышку и посмотрел на винтовки. Фонарь продолжал убаюкивать их, покачиваясь вперед-назад, туда-сюда под скрип дерева и плеск воды. Браун взял один из «спрингфилдов», развернул клеенку и подержал его в руках. «Прекрасная винтовка», – подумал он и сразу позабыл про темный трюм и испарения от кораблей, которые ему недавно вспомнились. То, что он держал в руках, было само совершенство.
Оба помолчали. Бекману хотелось спросить: «Ну как, отличная работа?» Но он не спросил. Ему хотелось поговорить о будущем и унять свои тревоги, но такого панибратства он допустить не мог. Брауну нужно преподать урок.
– Ну, что вы думаете? – спросил в конце концов Бекман.
– Я думаю, мы будем ими гордиться, – ответил Браун. – Кто еще?..
– Ни одна душа. – Бекман снова настроился на деловой лад.
– Даже не видели их? – продолжал Браун, как будто не слышал слов Бекмана. – А Джордж?
– Никто, даже наш великолепный хозяин, мистер Джордж Экстельм, – проговорил Бекман, сделав ударение на семейном имени.
– Но он знает, что они…
– Конечно знает. Это же его корабль, лейтенант. Или вы и это забыли? Как и все остальное. В том числе и то, где я вас раскопал. И как вы получили это тепленькое местечко…
Браун не слушал, что там было в бекмановской нотации. «Юджиния», – сказал он себе, поняв вдруг, как ему хочется обнять ее. Он чувствовал, как она стояла рядом с ним в Кайруане, чувствовал ее руку на своей руке и тепло ее тела, когда она обернулась и посмотрела ему в лицо. «Юджиния, – осознал он. – Юджиния не знает».
– …Больше никто… – экспансивно продолжал Бекман, – ни капитан… ни помощник. Для команды и ящиках оборудование для предприятия по добыче сурьмы на Борнео. И это все. Это все, что им сказали, и, очевидно, больше и не нужно было. – Бекман усмехнулся, подумав о том, какой недалекий человек капитан Косби.
– Вот что я вам скажу: я бы не стал доверять капитану, который не удосужился проверить свой груз. Ведь только в одном этом ящике столько пороха, что можно поднять на воздух весь этот корабль. Если, конечно, знать, как его правильно запалить, – снова рассмеялся Бекман, затем непринужденно продолжил: – А, что там говорить! Когда им хорошо платишь, они не задают вопросов. Об этом заботится Турок.
«Не должен задавать вопросов и я, – истолковал его слова Браун. – Я должен равняться на всех и не выскакивать. Великий Турок Экстельм, мы все у него под колпаком. Даже его собственный сын». Внезапно ему стало нестерпимо жарко в трюме, воздух показался удушливо сладким, словно какое-то существо заползло на бимс, пропитанный креозотом, и там умерло. Пахло вздувшейся гниющей плотью.
– Я снова запакую эти винтовки, – большего Браун сказать не мог.
– Да, запакуйте.
Бекмана удивила перемена в поведении молодого человека. «Возможно, мне все-таки удалось взять верх, – подумал он, – а почему бы и нет, все козыри у меня в руках». Бекман решил развить успех.
– И вот что, Браун, – твердо произнес он, – как я говорил уже раньше, никто не должен переступить порога этой комнаты. Никто и ни под каким видом. Вам ясно?
– Да, сэр.
Браун произнес эти слова механически, его мысли были заняты совсем другим.
Но если Бекман думал, что может произвести впечатление на Брауна, упомянув имя Турка, то он глубоко ошибался. Возможно, в свое время он мог быть куплен, пойти в это плавание только за обещание богатой платы за него, но сейчас внутри него что-то переменилось. Он стал несколько по-иному видеть мир. Он начинал видеть в Бекмане не больше, чем верзилу из соседнего квартала, а в Турке только мешок, надутый воздухом. «Юджиния, – повторял про себя Браун. – Юджиния не знает».
Отец Юджинии, достопочтенный Николас Пейн, сидел прямой, как палка, за своим рабочим столом в Маниле. Как члену особой группы при губернаторе Вильяме Говарде Тафте на Филиппинских островах, ему предоставили прекрасное помещение для работы. Окна кабинета выходили на реку Пасиг. Приемная соединялась с кабинетом Риджуэя, но самая большая угловая комната с двойными окнами и прекрасным видом стала кабинетом Пейна. Зачем ему такое грандиозное помещение, старик понять не мог. Никто не наносил ему визитов, и он обнаружил, что его роль в губернаторской команде несколько неопределенная. Но, обозревая свой новый дом, он говорил себе, что комнаты прекрасные, отделаны чудесной резьбой по красному дереву, отлично обставлены…
– Да, этот стол, наверное, стоит кучу денег, – размышлял вслух Пейн, неуверенно потрогав его пальцами. – Похоже, эпохи Георгов… с кожаной крышкой… Старый Турок никогда ничего не делает наполовину… Нет, не делает.
Пейн окинул взором комнату, чтобы найти на чем остановиться. Он не сомневался, что пройдет немного времени и ему все объяснят.
– Наверняка губернатор Тафт не вызвал бы меня, если бы в этом не было особой нужды… – заверял он себя, не замечая, что разговаривает вслух. Мысли Пейна имели тенденцию превращаться в звучащую речь, когда он меньше всего этого ожидал. – … Даже в знак внимания к своему старому другу Турку Экстельму…
Успокоив себя такой перспективой, Пейн ненадолго погрузился в молчание. Он постучал пальцами по столу, почувствовав приятную упругость дорогой кожи.
– А ведь я, черт возьми, куда квалифицированнее этих мальчишек здесь.
Слова снова вылетели изо рта и повисли в воздухе, и достопочтенный Николас, вздохнув, посмотрел на свои руки, на манжеты рубашки, на обширное пространство стола перед ним. Он уставал от заполнения пустых часов перечитыванием любимых книг или написанием время от времени одного-двух писем. Особенно изнурительно это становилось сейчас, с наступлением периода муссонов.
– А ведь сегодня даже жарче, – объявил Пейн раздраженным, визгливым голосом, который вполне соответствовал его крахмальному воротничку, жесткому, как картон, галстуку.
Ставни с жалюзи были притворены, чтобы защитить комнату от полуденного зноя, но солнце умудрялось пробираться сквозь деревянные планки, пытаясь найти слабое место в этой своеобразной броне. В помещении дышалось как в раскаленной печке, а на улице нависали тропические ливни, нависали, но так и не приходили. «Становлюсь несколько староват для такой погоды, – сказал себе Пейн. – Когда-то тропики были моей стихией… Вся штука заключалась в том, чтобы выглядеть спокойным и суметь перехитрить другую сторону… заставить поверить, что ты спокоен, как холодный сандвич с огурцом на серебряном блюде…»
Мысли Пейна унесли его к прежним успехам: тому времени в Адене, когда он устроил ту маленькую встречу за чаем, тот день в Каире… впрочем, это скорее была Александрия… когда на него обратил внимание лорд Эрлих… Специально пришел, да, а как же, радостно вспомнил Пейн… И еще привел с собой своего помощника, Реннелла Родда…
– Все рты пооткрывали, скажу я вам! – снова раскатились по комнате слова Пейна, отдавшись эхом, словно выражая одобрение или согласие, чтобы тут же перейти в полное молчание.
«Все это теперь принадлежит прошлому, – осознавал старик. – Не с кем поделиться этими победными воспоминаниями… Жена умерла, сын Ники тоже – несчастный случай на лодке – и Джини тоже нет, вышла замуж и вошла в семью, которая может купить за деньги все мои маленькие успехи. Они в грош не ставят государственную службу, да и традиции тоже».
Достопочтенный Николас грузно осел в кресле, глядя на несколько влажных листочков бумаги, лежавших, свернувшись в трубочку, на столе. «Что это за исписанные странички?» – подумал он, наблюдая, как они начинали шевелиться и разлетались по комнате. Пейн знал, что видимость жизни в этих бумагах вызывалась движением над потолком, которое поддерживалось сонными манипуляциями лопастей боя, молчаливо и монотонно поднимавшего и опускавшего руку со шнуром.
– Я бы тоже в свое время мог устроиться… – бормотал Пейн. – Было время, когда… ну да что там говорить, того уже не воротишь… Должен был трубить на службе… подтянутый и тому подобное… чтобы знали, что такое «голубая кровь»…
По столу пополз большой черный жук, перебрался через стопу писем, две книги, ручку, футляр для очков, несколько листочков бумаги для писем.
– Нужно было трубить… – Голос старика становился все тише. Он наклонил голову, чтобы следить за жуком, и почти уткнулся подбородком в грудь. – Без отдыха и сна… Всегда на месте, всегда в строю…
Достопочтенный Николас уставился на насекомое и вообще забыл, кто есть кто и что есть что – или вообще почему он сидит за столом.
«Очки?.. – Пейн потрогал переносицу. – Нет, на месте… Карты?.. Да нет, просматривал их сегодня утром… Не хватает теперь только забыть, как меня зовут. Да кому какое дело…»
Жук столкнулся с чернильницей и беспомощно опрокинулся на спину. Пейн широко открыл глаза и уставился на насекомое, как будто только сейчас его увидел.
– Ха! – воскликнул он возмущенно. – Будешь знать, как ползать тут, понимаешь! Перевернулся? Так тебе и надо!
Пытавшееся встать на лапки, насекомое безуспешно царапало воздух.
– Не будешь больше таскаться по моему столу! – закричал Пейн. – Поделом тебе!
Вдруг он словно очнулся.
– Так, а где же это я был?.. Где… – У достопочтенного Николаса стали сдавать нервы. Неопределенность стала давить на него, словно надетое платье – пиджак на несколько размеров меньше или шляпа, налезающая на глаза. – Где был?.. А, да!.. Я же писал письмо Джини!.. Да вот же оно, Господи! Писал…
«Это все проклятый Риджуэй», – вспомнил вдруг достопочтенный Николас, возвращаясь к своему любимому врагу, секретарю, которого ему прислал Мартин Экстельм, проныре, которого считал не иначе, как шпионом.
– Этот проклятый Риджуэй! – вслух произнес он. – Это он вечно все путает! Не отправляет моих писем! Задерживает письма от Джини и никогда не докладывает о письмах от Мартина Экстельма.
Обрушив свой гнев на этого бесхребетного негодяя Риджуэя, Пейн не переставал наблюдать за усталыми конвульсиями обреченного насекомого, которое то и дело старалось перевернуться на лапки, но неудачно, потом пробовало еще, и еще, и еще раз.
– Ну что, получил? – злорадствовал Пейн и хотел ткнуть в умирающее создание ручкой, но вспомнил, что, возможно, жук возился в какой-нибудь грязной куче. Ручка испачкается, и будет неприятно.
– …Письмо Джини… – вспомнил Пейн и перевел глаза на пустые листочки. – Письмо?.. – На лице отразилась попытка всеми силами сосредоточиться. Торговля сурьмой? Старый Айвард?.. Металлургическое предприятие Джорджа?
Достопочтенный Николас перебирал слова, словно в одном из них прятался ключ, но внешне весь подобрался, приняв ту военную выправку, которую старался поддерживать на людях.
– Султан? Нужно мне писать ему… или старине Айварду, а? – повторял Пейн, всматриваясь в стол, словно ожидая прочитать на нем ответ.
– Семья Стерлингов, Экстельмы. Настоящая голубая… – Когда ничто другое не помогало, такого рода молитва оставалась единственным средством вернуть достопочтенного Николаса туда, откуда он начал блуждать по своей памяти.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85